Еврейский вопрос

Совершенно особый, неповторимый сюжет – еврейский. В большинстве своем ставшие российскими подданными после присоединения к России Западного края, а позднее Царства Польского, сыны Израиля, верно следуя ветхозаветному правилу, стремительно плодились и размножались, демонстрируя «в течение всего XIX века… более высокий естественный прирост населения, чем подавляющее большинство других этнорелигиозных групп Российской империи, в результате чего их доля в населении империи возросла с 1,5 % в 1800 году до 4,8 % в 1880 году» (А. И. Миллер). Таким образом, Россия стала страной, где проживало более половины мирового еврейства. Сосредоточием последней стали города Запада и Юга, где доля еврейского населения была очень высока, например, в Минске в 1897 г. – более 52 %, в Кишиневе к 1900 г. – около 45 %.

Правительственная политика по отношению к евреям до 1880—1890-х гг. вовсе не была сплошь запретительной, напротив, практически весь предшествующий XIX в. власть с усердием, достойным лучшего применения, старалась «слить этот народ со всем населением России» (А. Д. Градовский) путем распространения среди него просвещения и «по лезных занятий» (чего стоит закончившаяся бесславным провалом многодесятилетняя эпопея привития этому почти сплошь городскому населению любви к земледельческому труду, ярко описанная А. И. Солженицыным в первом томе его книги «Двести лет вместе»!), а в период Великих реформ «подданные иудейского исповедания» получили немало существенных льгот. Черта оседлости (Юго-Запад империи), за пределами которой евреям запрещалось жить (исключая выкрестов, купцов первой гильдии и лиц с высшим образованием), вовсе не была непроницаемой, о чем красноречиво свидетельствует статистика роста еврейской общины Петербурга: 1855 г. – менее 500 человек, 1910-й – почти 35 тыс.

Еще более важен качественный рост еврейского элемента, который с 1860-х гг. захватывал все более и более серьезные позиции в торгово-промышленном классе и интеллигенции. В середине XIX в. евреи бесспорно преобладали среди купцов черты оседлости. Даже в Петербурге в 1881 г. они умудрились составить 43 % маклеров и 42 % ростовщиков. Евреи фактически монополизировали хлебный и лесной экспорт и до введения государственной монополии на винокурение и питейную торговлю 1896 г. играли важнейшую роль в этом чрезвычайно прибыльном бизнесе. В середине 1880-х еврейское происхождение имели 18,4 % купцов первых двух гильдий по стране в целом, а в начале XX в. – 35 % российского торгового класса. Наплыв еврейской молодежи (получавшей неплохое начальное образование в еврейских религиозных школах, щедро финансируемых государством – даже в начале XX в. более чем на 52 %) в средние и высшие учебные заведения был поистине наводнением: в 1880 г. евреи занимали места 12 % всех учащихся гимназий (в черте оседлости – более трети), а к 1886 г. – 14,5 % всех студентов (в Одесском университете каждый третий студент был евреем). Соответственно рос их процент среди людей «интеллигентных профессий», так, в 1888 г. по Петербургскому судебному округу евреи составляли 21 % всех присяжных поверенных и 39 % помощников присяжных поверенных.

Обладая повсеместно отмечаемой современниками крепкой этнической спайкой, основой которой было до 1844 г. официально признаваемое общинное (кагальное) самоуправление, евреи казались неким несущим в себе угрозу «государством в государстве» – и правительству, и значительной части образованного общества, и малочисленному и слабому русскому «среднему классу», видевшему в них опасных конкурентов, и социальным низам, особенно в черте оседлости, где они на каждом шагу встречали еврея в роли ростовщика или корчмаря. И нельзя сказать, чтобы эти страхи были лишены основания – совершенно очевидно, что евреи претендовали на доминирование в тогдашнем российском бизнес-сообществе («место русского купца все более и более занимается евреем» – Вл. И. Гурко, 1902 г.) и уже делали нешуточные заявки на аналогичное доминирование в культурной жизни (Чехов с явным раздражением записал в дневнике 1897 г.: «Такие писатели, как Н. С. Лесков и С. В. Максимов, не могут иметь у нашей критики успеха, так как наши критики почти все – евреи, не знающие, чуждые русской коренной жизни, ее духа, ее форм, ее юмора, совершенно непонятного для них, и видящие в русском человеке ни больше ни меньше, как скучного инородца. У петербургской публики, в большинстве руководимой этими критиками, никогда не имел успеха Островский; и Гоголь уже не смешит ее»). При этом степень их реальной русификации была под большим вопросом.

Уже с начала 1860-х русская националистическая публицистика стала бить тревогу по поводу еврейского вопроса, а с рубежа 1870—1880-х его обсуждение стало приобретать характер мании преследования. В 1880 г. «Новое время» опубликовало «письмо в редакцию» под показательным для такого настроения заголовком «Жид идет». Сам издатель этой весьма популярной газеты А. С. Суворин также неоднократно обращался к данной теме, предупреждая, что для русских «ничего не будет завидного в том, что вместо немцев явится культуртрегером ловкий и даровитый еврей, получивший все права гражданства и наполнивший высшие учебные заведения…».

«Евреи – это государство, хотя и без государственной организации, рассыпавшееся по лицу всего мира; это – нация, но только лишенная государственной формы, лишенная своей территории, даже своего родного языка (древний еврейский язык большей частью достояние ученых), притом разметавшаяся по чужим краям, по чужим государствам и народам, но тем не менее проникнутая национальным самосознанием, сохраняющая единство исторических национальных воспоминаний и чаяний… Высшее образование в России создает по отношению к массе простого народа особую среду, которую печать наша прозвала „интеллигенцией“, „культурным классом“ и за которой признает право народного представительства ео ipso, даже без выборов и полномочий. Для простого же народа все они – „господа“… Таким образом, вскоре сядут „в господах“ над нашим русским народом и евреи – не просто, как теперь, торгаши, но уже, в самом деле, как умственная, „культурная“, „общественная“ и уж, конечно, отрицательная, а не положительная сила. При нашей же общественной податливости, при известной трусости прослыть „ретроградом“ можно ожидать, что большинство наших мнимых либералов с либеральной предупредительностью обрадуется такому проявлению прогресса в нашем отечестве и подобно старинному возгласу изысканной вежливости: place aux dames (место дамам!) воскликнет: place aux Juifs! (место евреям!)» – писал в начале 1880-х гг. И. С. Аксаков.

Несколько ранее, в 1877 г. на страницах своего «Дневника писателя» Ф. М. Достоевский рисовал такую мрачную антиутопию: «…мне иногда входила в голову фантазия: ну что, если б это не евреев было в России три миллиона, а русских; а евреев было бы 80 миллионов – ну, во что обратились бы у них русские и как бы они их третировали? Дали бы они им сравняться с собою в правах? Дали бы им молиться среди них свободно? Не обратили ли бы прямо в рабов? Хуже того: не содрали ли бы кожу совсем? Не избили бы дотла, до окончательного истребления, как делывали они с чужими народностями в старину, в древнюю свою историю?» Прокатившаяся в начале 1880-х погромная волна в черте оседлости вызвала если не оправдание, то понимание как «борьба с эксплуататорами» не только в правых изданиях, но и в революционном «Вестнике „Народной воли“». Даже выступавший за еврейское равноправие Лесков в частных беседах признавался: «…сам боюсь евреев и избегаю их. Я за равноправие, но не за евреев».

Н. П. Гиляров-Платонов показывал в статьях начала 1880-х гг., что сила еврейства обусловлена социально-экономическими особенностями устройства Российской империи, и прежде всего ее юго-западных областей: «Наплыв евреев есть указание на слабость экономических сил, на опасность разложения: хирургические операции бывают необходимы, но еще необходимее терапевтические, в особенности гигиенические и диетические средства… к благополучному решению могут вести не столько ограничительные меры против евреев (а тем менее поощрительные им), сколько покровительственные и поощрительные прочему населению».

В 1880-х гг. впечатляющий рост еврейского влияния в хозяйственной и образовательных сферах наконец напугал самодержавие своей неподконтрольностью и вызвал ряд ограничений по отношению к нему. В 1887 г. была принята процентная норма для евреев в средних и высших учебных заведениях: 10 % в черте оседлости, 5 % – вне черты, 3 % – в столицах; в 1891 г. из Москвы выселили тысячи евреев и т. д. (Тем не менее расхожий миф об участии властей в организации погромов современными историками не подтверждается.) Но все это не решало проблему по существу, а только вызывало раздражение среди еврейской молодежи и толкало ее в революцию: если в 1871–1873 гг. доля евреев, привлеченных к дознаниям по политическим делам, составляла от 4 до 5 %, что соответствовало их доле в населении страны, то к концу 1880-х таковых уже было от 35 до 40 %. Реальный заслон «еврейскому нашествию» могли поставить только, говоря словами Гилярова – Платонова, «покровительственные и поощрительные» меры по созданию на основе русского крестьянства массового слоя грамотных крестьян-собственников, но до столыпинской реформы никаких шагов в этом направлении предпринято не было.