Смена элиты

В Гражданской войне Россия потеряла не менее 3 млн убитыми с разных сторон, а вместе с жертвами болезней и голода 16–18 млн. Общая же убыль населения (с учетом неродившихся) за период 1914–1923 гг. составила порядка 70 млн. Многолетнее обыденное массовое насилие чудовищно деформировало народную психологию. «Человека убить иному, какой руку на этом деле наломал, легшее чем вшу раздавить. Подешевел человек за революцию…» – говорит один из персонажей «Тихого Дона». Люди научились «шагать через людей», отмечает в своих дневниках 1918 г. М. М. Пришвин и приводит слова своего приятеля о Свидригайлове из «Преступления и наказания»: нас учили, что он «страшное существо», «а я читал и думал… какой хороший человек, где найти теперь такого».

Уровень всеобщего ожесточения того времени – жуткое свидетельство того, до какого дна может дойти человек. Противников, а иногда и просто обывателей живьем закапывали в землю и топили в прорубях, поджаривали на огне и обливали водой на морозе, распинали, отрубали им руки, выкалывали глаза, сдирали с них кожу и т. д. и т. п. – и делали это практически все силы, участвовавшие в войне. Но, конечно, красный террор был не просто более массовым, он – в отличие от белого – имел систематический характер и четкий социальный адрес – привилегированные и полупривилегированные слои русского этноса, способные к сопротивлению новой власти. Чекист М. Я. Лацис так определял суть красного террора: «Мы не ведем войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить, – к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого».

А вот что писал в официальном письме член Донревкома И. И. Рейнгольд: «Казаков, по крайней мере, огромную их часть, надо будет рано или поздно истребить, просто уничтожить физически…» В циркулярном письме Оргбюро ЦК РКП(б) от 24 января 1919 г. предписывалось: «Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью».

В марте 1922 г. в секретном письме политбюро по поводу кампании об изъятии церковных ценностей Ленин призывал воспользоваться случаем и поставить на колени восстановившую в ноябре 1917-го свою самостоятельность церковь – устроить «с максимальной быстротой и беспощадностью подавление реакционного духовенства», «дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий», и «чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше».

Но еще более наглядно это видно по статистике жертв террора, например, в собранных С. П. Мельгуновым сведениях о 5004 расстрелянных во второй половине 1918 г., среди последних лидируют интеллигенты (1286) и офицеры и чиновники (1026), вместе это почти половина общей цифры. Кстати, собственно «буржуев» в этом мартирологе всего 22 (!), из чего понятно, насколько растяжимо большевики трактовали понятие «буржуазия». Характерен финал Гражданской войны на Юге – зимой 1920/21 г. «в Крыму было расстреляно, утоплено в море, прилюдно повешено едва ли не 100 тыс. человек – не только из числа „офицеров, чиновников военного времени, солдат, работников в учреждениях добрармии“, которым было предписано явиться на регистрацию, но и масса представителей интеллигенции» (В. П. Булдаков).

Красное самодержавие целенаправленно срезало «голову» только-только начавшей формироваться русской нации, уничтожало ее образованный и руководящий слой. Пусть «голова» эта и была забита множеством глупостей, но она вполне имела шанс постепенно поумнеть при нормальной эволюции страны. Представителей русской элиты оказалось не только непропорционально много среди погибших, но среди почти двух миллионов беженцев из страны победившего социализма. Заметное место и там, и там занимали сознательные русские политические националисты. В Киеве членов Русского национального клуба местное ЧК уничтожало прямо по спискам, за свои «погромные» статьи без суда и следствия был расстрелян М. О. Меньшиков; в эмиграции оказались П. Б. Струве, В. В. Шульгин, П. И. Ковалевский, братья А.А. и Б. А. Суворины и др. Оставшиеся жить в СССР вынуждены были тщательно скрывать свои убеждения.

Попытки интеллигентского сопротивления жестоко карались, по так называемому делу Таганцева 1921 г. было расстреляно около шестидесяти человек, среди которых поэт Н. С. Гумилев и несколько видных петроградских профессоров. Немногие крупные деятели русской культуры, симпатизировавшие большевикам и с ними сотрудничавшие, довольно быстро разочаровались в созидаемом на крови и костях «прекрасном, новом мире», даже Горький надолго бежал из него, заклеймив перед этим своих властвующих друзей в «Несвоевременных мыслях»: «Народные комиссары относятся к России как к материалу для опыта, русский народ для них – та лошадь, которой ученые-бактериологи прививают тиф для того, чтоб лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку… Реформаторам из Смольного нет дела до России, они хладнокровно обрекают ее в жертву своей грезе о всемирной или европейской революции. …Большевизм – национальное несчастие, ибо он грозит уничтожить слабые зародыши русской культуры в хаосе возбужденных им грубых инстинктов».

Блок, восславивший Октябрь в «Двенадцати», уже в июле 1919 г. так передает свои ощущения от жизни в Советской России: «…Новых звуков давно не слышно. Все они приглушены для меня, как, вероятно, для всех нас. Я не умею заставить себя вслушаться, когда чувствую себя схваченным за горло, когда ни одного часа дня и ночи, свободного от насилия полицейского государства, нет, и когда живешь со сцепленными зубами. Было бы кощунственно и лживо припоминать рассудком звуки в беззвучном пространстве». В дневниках он называет Ленина «рабовладельцем», пишет про «тусклые глаза большевиков… глаза убийц». В отличие от Горького, Блоку не удалось выехать за границу для необходимого ему лечения, «рабоче-крестьянское государство» его не выпускало, что и стало причиной ранней смерти поэта: «Роковую роль в затягивании получения разрешения [на выезд в Финляндию] сыграло письмо возглавлявшего Особый отдел ВЧК В. Р. Менжинского В. И. Ленину, где говорилось: „Блок натура поэтическая; произведет на него дурное впечатление какая-нибудь история, и он совершенно естественно будет писать стихи против нас. По-моему, выпускать не стоит…“» (Е. В. Иванова).

Недоедание, холод, болезни косили ряды старой интеллигенции не менее эффективно, чем террор, по этим причинам, например, в 1918–1922 гг. окончили свой земной путь семь академиков. В. И. Вернадский в одном из писем 1921 г. так описал реальность красного Петрограда: «Мне сейчас все это кажется мифом о Полифеме, в пещере которого находятся русские ученые». Некий саратовский интеллигент составил мартиролог скончавшихся в 1917–1930 гг. своих 134 знакомых, из которых 18 было расстреляно (в основном, в 1919 г.), 17 умерли от истощения (как правило, в 1920–1921 гг.), кончили жизнь самоубийством 6 (1920-е гг.), сошли с ума 4 (тоже 1920-е).

Свято место пусто не бывает – уничтоженную или эмигрировавшую элиту замещала новая – большевизированные выходцы из русских низов и «инородцы», среди которых ведущая роль, разумеется, принадлежала предприимчивым и имевшим неплохой образовательный уровень евреям. Ленин, по свидетельству главы Еврейского отдела наркомата национальностей С. М. Диманштейна, признавал их принципиально важную роль в истории советской государственности: «Большую службу революции сослужил… тот факт, что из-за войны значительное количество еврейской средней интеллигенции оказалось в русских городах. Они сорвали тот генеральный саботаж, с которым мы встретились сразу после Октябрьской революции и который был нам крайне опасен. Еврейские элементы, хотя далеко не все, саботировали этот саботаж и этим выручили революцию в трудный момент… овладеть государственным аппаратом и значительно его видоизменить нам удалось только благодаря этому резерву грамотных и более или менее толковых, трезвых новых чиновников». О том же говорил в 1926 г. М. И. Калинин: «В первые дни революции… когда значительная часть русской интеллигенции отхлынула, испугалась революции, как раз в этот момент еврейская интеллигенция хлынула в канал революции, заполнила его большим процентом по сравнению со своей численностью и начала работать в революционных органах управления».

Евреи охотно пошли к новой власти на службу, ибо это давало отличные шансы для социального продвижения наверх, и сделались передовым отрядом «социалистической модернизации», которую большинство русских отвергало. В 1920 г. доля евреев в РКП(б) превышала их долю в составе населения страны в 2,5 раза, а в ВЧК почти в 5 раз. Из семи членов первого политбюро ЦК РКП(б), образованного накануне 25 октября 1917 г., четверо евреи – Зиновьев, Каменев, Сокольников, Троцкий. Среди шести членов «малого Совнаркома» (реального правительства РСФСР с ноября 1917-го до лета 1918-го) их тоже четверо: Свердлов (председатель), Каменев, Володарский, Стеклов. Всего в 1917–1922 гг. евреи составляли 13 % работников центральных органов власти первого в мире социалистического государства.

«Нет сомнений, еврейские отщепенцы далеко перешли за процентную норму… и заняли слишком много места среди большевистских комиссаров», – писал еврей-антикоммунист Д. С. Пасманик. «Евреи приблизились к власти и заняли различные государственные „высоты“… Заняв эти места, естественно, что – как и всякий общественный слой – они уже чисто бытовым образом потащили за собой своих родных, знакомых, друзей детства, подруг молодости… Совершенно естественный процесс предоставления должностей людям, которых знаешь, которым доверяешь, которым покровительствуешь, наконец, которые надоедают и обступают, пользуясь знакомством, родством и связями, необычайно умножил число евреев в советском аппарате», – свидетельствовал другой еврей-антикоммунист Г. А. Ландау.

Это присутствие пусть и значительной, но в масштабах страны все же ничтожной группы евреев во власти на первых ролях принесло остальному еврейскому народу больше страданий, чем выгод, породив невиданный до той поры в России вал массового антисемитизма, который царил не только в Белом движении, но и среди крестьян-повстанцев (типичный пример: листовка штаба «народной повстанческой армии Голышмановского района Ишимского уезда» в феврале 1921 г. возвещает о «великой борьбе за освобождение от позорного ига коммунистов и жидов»). Даже красный командарм Второй конной Ф. К. Миронов, расстрелянный в 1921 г. по личному приказу Троцкого, говорил про большевиков, что «это не власть народа, а жидокоммунистическая…». Погромами (а жертвы их исчисляются несколькими десятками тысяч) увлеченно занимались все стороны Гражданской войны – вплоть до лихих бойцов буденовской Первой конной, но сомнительное первенство в этом деле все же принадлежит украинским левым националистам – петлюровцам (40 % всех погромов; доля белых – 17 %, красных – 8,5 %, зеленых – 25 %). О том, что «еврейское засилье» провоцирует рост юдофобии, предупреждали большевиков такие известные юдофилы, как Горький и Короленко (из дневника последнего весны 19-го: «Среди большевиков – много евреев и евреек. И черта их – крайняя бестактность и самоуверенность, которая кидается в глаза и раздражает… Мелькание еврейских физиономий среди большевистских деятелей (особенно в чрезвычайке) разжигает традиционные и очень живучие юдофобские инстинкты»).

Видный чекист еврейского происхождения Г. С. Мороз отправил в апреле 1919 г. в ЦК специальную докладную записку, где с тревогой констатировал, что «весь Западный Край пропитан в настоящее время ядом антисемитизма», – для борьбы с этим он, в частности, предлагал «влить евреев-коммунистов в ряды красной армии в качестве прямых солдат. До сего времени евреев-коммунистов в Красной армии рядовых нет. Объясняется это просто тем, что большинство из них как лучшие работники того края, в коем они находятся, заняты в Советских учреждениях в качестве сотрудников, но в настоящее время вполне возможно было бы заменить [их] и не коммунистами и не евреями». «В Центральный Комитет поступило также заявление одного московского коммуниста, отправленного на Украину вместе с продотрядами. Он пытался объяснить, почему деревни встретили его и его товарищей криком „бей жидов и москалей!“ В происходящем, говорил он, есть доля нашей вины, так как мы использовали слишком много еврейских кадров, часто несоциалистов, и на постах слишком бросающихся в глаза. В заключении он приводил пример Киевского губпродкомитета, где из 150 сотрудников 120 были евреями, подтверждая тем самым сказанное и оставляя членам ЦК самим вообразить, какое впечатление производило такое соотношение на крестьян, имевших дело с этим учреждением» (А. Грациози).

Вместо исправления всем очевидного «еврейского перекоса» большевистский СНК в июле 1918-го издал декрет о беспощадной борьбе с антисемитизмом (притом что в 1917–1918 гг., по подсчетам В. П. Булдакова, «антисемитские акции составили лишь 23,2 % всех этнических столкновений», наиболее кровавые погромы пришлись как раз на период после принятия декрета – 1919–1920 гг.): «Совет Народных Комиссаров объявляет антисемитское движение опасностью для дела рабочей и крестьянской революции… Совнарком предписывает всем Совдепам принять решительные меры к пресечению в корне антисемитского движения. Погромщиков и ведущих погромную агитацию предписывается ставить вне закона». С учетом огромного количества разного рода зарубежных «интернационалистов» (латышей, поляков, венгров, немцев, китайцев и т. д.) в Красной армии и советских карательных органах (некоторые авторы оценивают их общее число в 300 тыс.) у массового сознания были все основания воспринимать коммунистическое государство как «нерусское».