Воспоминания неслучившейся войны

«В самые последние дни, — вспоминает командир отряда РНЕ Сергей Рогожин, — через баррикаду к нам перебрался человек, требовавший встречи со мной. Его отвели в приемную, мы обнялись — это был Дмитрий Мережкин, один из руководителей Русской общины Азербайджана, с которой я через него работал. Виктор был крайне возбужден, рассказывал, что милиция еле пропустила его через кордон — вывезти домой дуру дочь, засевшую там. Он утром прилетел в Москву с личным поручением зам. министра МВД Ровшана Джавадова и должен встретиться с Руцким или Хасбулатовым. Р. Джавадов, человек незаурядного ума и отчаянной смелости, с которым мне потом посчастливилось познакомиться, предлагал Верховному Совету военную помощь в обмен на согласие будущего правительства России прекратить поддержку Армении. План Ровшана был прост и где-то повторял высадку нашего десанта в Праге советских времен: один из резервных аэродромов в Подмосковье захватывала группа спецназа полковника Алекпера Исмаилова, прилетающая на гражданском самолете. Группа обеспечивала оборону аэродрома и посадку транспортов с бойцами ОПОНа, отборных частей МВД Азербайджана, которых Джавадов был готов снять с карабахского фронта.

— Я опоновцев видел в Карабахе, там каждый по несколько лет воюет, и любой приказ Джавадова для них закон, — Виктор спешил, говорил горячо и сбивчиво, — это не ваши менты, a солдаты-спецназовцы. Вам ведь только нужно на аэродроме помочь и дорогу указать на Кремль, почту-телеграф-телефон!

Я рассказал Виктору про морпехов-североморцев, про то, что ВС и своих-то военных боится, не то что спецназ Джавадова, но в Белый дом его отвел. После переговоров с Руцким и Хасбулатовым Мережкин вышел совершенно расстроенный:

— Сергей, это просто пидорасы какие-то! Сидят, как заклинатели пиявок, и ждут, когда их кто-то на трон посадит! Да им сельсовет доверить нельзя, а они переворот затеяли!

…В середине ноября 93-го года я вспоминал этот разговор в оплетенной виноградником беседке бакинского ресторана. Мелкий дождь выбивал рябь в маленьком бассейне с журчащим фонтанчиком. Полковник Исмаилов, уже просто Алик, плотный крепыш с смоляными усами и рекламной улыбкой, мечтательно закатывал глаза:

— Как я мечтал тогда в Москву попасть — из Ельцина и всех «межрегионалов» шашлык-машлык резать! Б…и цэрэушные, из-за них все это!

Алик и офицеры спецназа добро улыбались, и от их улыбок холодела душа. После грязных дорог карабахского фронта с его неописуемыми зверствами, сырыми блиндажами со стойким запахом бараньего жира и разбегающимися из окопов ополченцами-колхозниками эти короткие дни отдыха с неизменным восточным застольем обычно приводили к ностальгическим воспоминаниям. Я уже не морщился, запивая водку горячим бараньим жиром, ел иранский плов и шашлык из свежей осетрины и слушал рассказы о цветущем прежнем Баку с его особым населением — бакинцами и о том, как рухнул этот, теперь кажущийся сказкой, мир, истории о продажных демократах из Москвы и жулике Невзорове, взявшем огромные деньги за фильм о Карабахе и сделавший десятиминутную пародию, об огромной ошибке Москвы, толкнувшей еще во многом советский Азербайджан в объятия Америки…

— Мы тогда хотели все исправить, Ровшан-мюалим посылал нас умереть, но вам помочь, чтобы потом вы тоже нам помогли. А эти ваши гетвераны[2] опять в нас плюнули! Э-э, давай выпьем!

Мы поднимали рюмки, и я думал о зигзагах судьбы, забросившей меня, русского националиста, с одной чужой войны на другую.

…После репортажей в западной прессе о фашистах, якобы контролирующих Белый дом, Руцкой решил лично провести сидящих при ВС корреспондентов в приемную и показать всему миру, что мы — фашисты добрые и ручные, а его, Руцкого, чтим и любим, как отца родного. О визите нам сообщил постоянный гонец от Баркашова Коля Кремлев. Пришлось устраивать чисто военную показуху для начальства — ребят в «гражданке» отправили наверх в спортзал, бойцы в наиболее чистой форме получили роли в спектакле. Вскоре к нам через площадь покатилась толпа с камерами и микрофонами, в центре которой шел Руцкой в оцеплении охраны. Бойцы на входе отошли, пропуская их внутрь, где другая группа быстро отсекла корреспондентов на входе. Я бодро проорал: «Встать! Смирно!» — и рубанул строевым шагом к остановившемуся Руцкому. Бойцы, изображавшие уборку, вытянулись со швабрами в руках, а культурно отдыхающие застыли у стен с газетами «Русский Порядок» за май прошлого года. Отрапортовав Руцкому, я по уставу сделал шаг в сторону и ел его преданными глазами. Руцкой игру принял и, широко взмахнув рукой в сторону застывших бойцов, крикнул:

— Где вы видите фашистов? Это же воинское подразделение, защищающее парламент и президента России! Пустите их, пусть снимают!

Бойцы расцепили руки, и корреспонденты бросились внутрь, снимая на ходу замерших у стен бывших фашистов и Руцкого, застывшего в их логове как памятник себе.

Довольный Баркашов показывал из-за их спин поднятый палец…

К началу октября оппозиция в Москве, преодолев распри, все же подготовилась к большому маршу и возможному прорыву блокады, о чем в ВС сообщили прибывающие ночью связники. Мы со своей стороны передали в штаб РНЕ приказ о присоединении всех наших бойцов к этому маршу и о самых жестких действиях при прорыве.

Связь с оппозиционерами поддерживал с нашей стороны А. Федоров. В ночь на 3-е октября мы с А. Денисовым задержали наблюдателя из СБ Коржакова. По площади от костра к костру тихо переходил высокий мужик в дешевой куртке, присаживался к людям, курил, переговаривался и, поправив сумку на плече, брел к следующей группе ополченцев. Без дела бродящий ночью человек был подозрителен, как Ленин на пятидесятидолларовой купюре. В Денисове тут же проснулся опер.

— На одежду глянь, на обувь! Это же «внедрило», он еще бы буденовку с парашютом для маскировки одел!

«Внедрило» явно перестарался, собираясь с визитом: отглаженные офицерские брюки, чистые ботинки и руки без малейших признаков копоти и грязи — на фоне прокопченных у костров и мятых от ночлега в одежде на полу и в палатках защитников выглядел он странновато.

Мы обыскали его на предмет оружия и, подгоняя стволами, отвели в помещение департамента охраны, несмотря на заверения, что он очень свой и очень хороший. Там, почувствовав профессиональные отношения, задержанный поплыл и рассказал, что послан для выяснения нашей готовности к прорыву, наличия оружия и готовности применить его. Кроме того, он рассказал, что знал, о подготовке милиции к прорыву, о мобилизации в заслоны всех милиционеров, включая паспортников, о переброске новых ОМОНов и ВВ, об отказе «Альфы» и «Вымпела» идти на штурм.

Словом, данных о прорыве было много, и все же, когда вдали послышался гул скандирующей что-то толпы, перестук омоновских дубинок по щитам, крики и шум драки, отдельные выстрелы и топот сотен бегущих людей, мы оторопели и бросились к «колючке». От моста к мэрии резво улепетывали омоновцы, отбрасывая щиты, чуть медленнее бежали милиционеры вперемешку с солдатами ВВ, периодически отмахиваясь дубинками от наваливающейся стены разъяренных схваткой мужиков, в руках которых мелькали палки, куски труб и арматуры, трофейные дубинки. Выскочившая из мэрии группа милиционеров выпустила в толпу несколько газовых гранат, но бегство заслонов уже никто не мог остановить. От мэрии раздались выстрелы, в толпе кто-то упал. Послышались крики, но демонстранты уже сворачивали к Белому дому, растаскивая баррикады с помощью наших ополченцев.

Стоявший рядом на парапете Володя Зызин толкнул меня:

— Ты помнишь, что Патриарх говорил про первую кровь и анафему? Доигрались менты со стрельбой!

На площади все перемешалось: обнимались защитники и демонстранты, подоспевшие экзальтированные дамы трясли нас, как плюшевых мишек, подбегали наши бойцы, бывшие в группе прорыва. На балкон вылезали цветущие депутаты, Руцкой поднял руку — шум понемногу стихал, толпа замерла. И тут мне показалось, что на секунду замерло все Отечество, в ужасе ожидая от него очередного подвига. Руцкой взял протянутый мегафон и кричал, что милиция открыла огонь, у моста есть убитые и раненые, часть этих убийц укрылась в мэрии. И в конце речи неожиданно прокричал:

— Баркашов! Ну где твои люди? Я приказываю: взять мэрию штурмом!

Баркашов был здесь, мы стояли в толпе соратников, обмениваясь рассказами о жизни по обе стороны проволоки. Он быстро отвел меня в сторону и прошептал:

— Бери человек десять с оружием и вперед! За вами сейчас краснопузые рванут, пропустите их, а сами за ними! Давай!

Я собрал десяток знакомых бойцов с автоматами, построил их и повел с площади. За спиной раздавалось восторженное:

— Штурм! На штурм!

Мы быстро рассыпались цепью и зигзагами бросились к стоящим у мэрии машинам. Стоявшая у дверей мэрии кучка солдат быстро ринулась внутрь, с лязгом сталкиваясь щитами. Из здания грохнули выстрелы, но мы уже залегли за машинами. Рядом со мной растянулись на асфальте репортер CNN с камерой и рыжеватая корреспондентка из канадской газеты. Я махнул им рукой, отгоняя назад, но репортер лишь улыбался и продолжал снимать наших залегших бойцов, а канадка, немного знакомая нам по осаде, на плохом русском объясняла, что это их работа и они должны ее хорошо делать, после чего принялась щелкать фотоаппаратом. Тяжело топая, к мэрии уже бежала толпа, в которой действительно мелькали красные флаги. Внутри здания раздались хлопки выстрелов, и стеклянные стены и двери расцвели пулевыми дырами, люди и флаги попадали на ступеньки, я махнул рукой, и бойцы перебежали, пригнувшись, к зданию мэрии, укрывшись там за колоннами и бетонными простенками. За нами подбежали поднявшиеся демонстранты, отряхивая флаги. Все толпились у боковой стены. Подошел Баркашов, что-то на ходу говоривший своему водителю Н. Крюкову. Коля Крюков кивал в ответ, на него напялили армейскую каску и бронежилет. Потом он исчез за углом и появился уже в кабине брошенного ЗИЛ-130 с эмблемой ВВ на двери.

Грузовик вывернул на площадке и ударил в застекленную дверь, посыпались стекла, Коля сдал назад и вторым ударом протаранил двери, вломившись всей кабиной в глубь здания. Изнутри ударили автоматные очереди. Грузовик дернулся и медленно выкатился назад, выворачивая арматуру дверей и рассыпая стекла. Передние колеса машины были прострелены, из дыр в бензобаке вытекал бензин, за выбитыми стеклами кабины никого не было.

— Кольку убили! — сдавленно ахнул кто-то сзади. Но тут дверь кабины открылась, Коля колобком выкатился вниз и, согнувшись, перебежал к нам.

— Я вниз сполз, так и ехал, — объяснял он Баркашову, но тот рванулся куда-то вбок с криком: «Стой! Куда?»

Оказалось, что В. Зызин, стреляя на ходу в стеклянные стены, перебежал площадку и залег за колонной. Я перевел автомат на одиночные выстрелы, передернул затвор и, сделав несколько выстрелов в стекло, перебежал к нему, нырнул за бордюр и залег, как в тире, раскинув ноги. Следом за нами, лупя в стекла очередями, проскочил Макариков, которого мы прикрыли стрельбой. Сзади меня послышался шорох, я перевернулся на бок и обомлел — рядом со мной лежал с камерой неугомонный CNNщик, а за ним, шагах в десяти, на откосе теснилась кучка милиционеров в диковинных шлемах. Один из милиционеров вытянул руки вперед и крикнул:

— Не стреляй, парень, мы не ОМОН, мы гаишники без оружия!

Площадку уже заполняли толпы, к нам бежали какие-то люди с палками. Я поднялся на ноги и заорал, чтобы они уе… быстрее, пока их анпиловские бабки не порвали. Менты переминались и не уходили, видимо, вспомнив фильм о футболе. Пришлось выстрелить пару раз в воздух, и они побежали к набережной, уплюхивая вперевалочку, как манежные тюлени. Репортер провожал их камерой. Мы пошли к дверям мэрии, куда уже вламывалась возбужденная толпа.

На балкон вышел Макашов в черном берете, тут же развернули красный флаг, и генерал объявил о полной ликвидации и мэров и херов.

Толпа это авторитетное заявление приняла с восторгом, радостно завопила и кинулась по этажам. Вот тут-то и началось! Я считал преувеличением рассказы о большевистской матросне, гадившей в вазы Зимнего дворца, но после погрома в мэрии стал более сдержан в выводах. Потомственная злость гегемона брала свое — тут же начали отнимать и делить. Из мэрии тащили все, что можно было унести, остальное просто били и ломали. Запомнился счастливый дедок, напяливший поверх плаща кожаную куртку. Мой знакомый приднестровец спускался по лестнице, держа обеими руками японский телевизор. Увидел меня и весело крикнул: «Иди наверх, внизу уже все разграбили!»

Я подошел к командиру ополченцев, бывшему замполиту, тот отмахнулся:

— Люди свое берут, мало их, что ли, грабила банда Ельцина?

К чести РНЕ — никто из наших бойцов участия в мародерстве не принимал, причем без всяких напоминаний. Более того, когда уже из гостиницы «Мир» выходили перепуганные служащие, к нашим бойцам, с В. Зызиным во главе, подошла женщина-буфетчица с пластиковой сумкой денег. Она объяснила, что это — выручка за несколько дней, а недостачу теперь повесят на нее, так как она ее вовремя не сдавала. Ребята проводили ее через толпу к метро.

За мэрией обнаружилась группа солдат внутренних войск, брошенная отцами-командирами. Два офицера, правда, сидели в стороне в кустах, но их застрелил А. Денисов при попытке достать оружие. Окруженные разгоряченной толпой, где заводилами были в основном женщины, солдаты втягивали головы, уворачиваясь от комьев земли. От расправы их спасала только редкая цепочка наших бойцов, удерживающая толпу. Я пробился к солдатам, спрашивая, кто старший по званию. Вышел сержант, который по моей команде построил людей. Ребята пробили проход в толпе, и мы отвели солдат в спортзал над приемной.

А на площади кипели страсти, с балкона упражнялись в барабанно-революционном блядословии депутаты, затем появился Руцкой, прочно вжившийся в роль спасителя Отечества. Отечество опять в ужасе замерло.

— На Останкино! Генерал Макашов, формируйте отряды для взятия телецентра! Я приказываю: на Останкино!

К захваченным у мэрии автобусам ОМОНа и армейским грузовикам побежали люди, кто-то громко искал водителей, восторженно вопили немолодые женщины с красными бантами. Я обратил внимание на отсутствие оружия — автоматы были лишь у охраны Макашова из «Союза офицеров», остальные тащили палки, милицейские дубинки и зачем-то щиты омоновцев.

Ко мне пробился Баркашов:

— На х… это Останкино! Собери людей у приемной и никого туда не пускай! Ачалов предлагает Шаболовку взять, но его уже никто не слушает.

Я собирал повсюду наших бойцов, и вскоре у приемной гудела, хохотала и обнималась толпа в форме и без формы. Ребята из Москвы, Подмосковья, Нижнего Новгорода, Красноярска, Ростова-на-Дону, Кубани, Ставрополя, Калуги встречали знакомых, делились впечатлениями…

Я с помощью своих офицеров формировал новые группы, назначая командирами руководителей наиболее крупных организаций, часть новых и старых бойцов вооружили пистолетами из захваченной «оружейки». Макариков, нашедший оружие и раздававший его, сунул мне ПМ и пару обойм: «Бери, пригодится». Новые командиры строили свои подразделения, распределяли обязанности внутри отрядов, осматривали территорию.

Баркашов пришел к вечеру, собрал в углу командиров. Мы сидели, как кучка заговорщиков, склонив к нему головы. Вести были неутешительные, обстановка непонятная. Баркашов говорил тихо, мы напрягали слух.

— Что там в Останкино — неясно, но эти вожди уже жрут коньяк и готовятся всей стране о победе объявить, больше уже ни о чем не думают. Ачалов ногу вывернул, лежит в кабинете, днем от него письмо Веденкин повез в Таманскую дивизию, с ним Крюков поехал с охраной на «Волге», но они еще не вернулись. Короче, мужики, если сегодня-завтра эти пидоры ничего не решат, то будем их арестовывать. Потом объявим, что Верховный Совет из-за сложности обстановки передает полномочия и власть военному руководству во главе с Ачаловым. Детали завтра обговорим, а пока давайте думать, что сейчас делать.

Посовещавшись, мы решили выставить посты на подходах к БД и отправить разведку в «гражданке» по Москве — прояснить обстановку.

В это время на улице зашумели возбужденные голоса, от входа подбежал В. Поваров:

— Петрович, там наши из Останкина вернулись!

Оказалось, что несколько наших бойцов не услышали приказ — или не захотели услышать! — и укатили с Макашовым в Останкино, крушить империю лжи. И теперь с понурыми, осунувшимися лицами рассказывали о бойне, которая там произошла:

— Пока Макашов сопли жевал в переговорах, подтянулись ВВ и ОМОН и устроили мясорубку. Неразбериха полная — БТР какой-то стремный проехал и верхний этаж обстрелял… Откуда у нас-то БТР? На западню было похоже — ударили по толпе одновременно и из телецентра, и из-за домов, и с подъехавших БТРов. Теперь там трупы друг на друге лежат!

Новым ошарашивающим гонцом стал Коля Крюков, ввалившийся в приемную в потертых спортивных штанах и в куртке с драным плечом:

— А где Петрович? Нас таманцы расстреляли на дороге!

Оказалось, что к приему Веденкина в дивизии были готовы — схватить появившегося в штабе Алексея попытался позвонивший командиру дежурный офицер. Но Веденкин успел выбежать, и обе машины проскочили через КПП. Бегущие следом солдаты по приказу офицера открыли огонь. Веденкин на передней машине ушел, а Крюков встал на пробитых колесах. Один из охранников был убит, второй вместе с Колей рванул в лес, где беглецы разделились и побежали в разные стороны. Крюков, отбежав на приличное расстояние, снял форму с шевроном РНЕ, спрятал ее под упавшим деревом и, оставшись в спортивных штанах, вышел к железнодорожной станции.

Радость дневной победы постепенно сменилась тревожным ожиданием, неуверенностью и настороженностью. Некоторые из бойцов уходили домой: одни, неловко оправдываясь, говорили, что придут утром, часть же исчезала молча, их отсутствие замечали командиры групп. Я никого не отговаривал и не останавливал. Каждый делал свой выбор сам.

Возвращались наши лазутчики. У Кремля были отмечены огневые точки, суетились солдаты, стояли армейские машины. Возле Моссовета кипел митинг демократов, куда затесались наши парни. В толпе говорили о тысяче автоматов, которые Шойгу передал Гайдару со складов МЧС и которые собирались раздавать для «защиты свободной России».

У здания Министерства обороны расположилась бригада спецназа ГРУ из Чучкова, офицер спецназовцев охотно объяснял нашим гонцам, что стрелять они будут только в ответ и ни на какой штурм не пойдут. И добавил, что, по слухам из МО, Ельцин и Коржаков Грачева уломали, и Паша ищет добровольцев в Подмосковье, обещая от имени Ельцина квартиры, деньги и звезды.

В. Поваров пытался вступить в переговоры с одним из РОВД, но менты задраили все люки и в контакт не вступали. Но в целом по Москве было тихо — работали магазины и транспорт, все дороги были свободны, спокойно ходили люди.

Я уже собирался пойти с докладом, как в приемную прибежал тяжело пыхтящий ополченец. Мужик был перепуган так, как будто в сортире из своей ширинки чужой член вытащил:

— Там… по набережной к нам… толпа… «Бейтар» и демократы… у них флаги — наши, США и Израиля. И еще собак ведут!

— Ты их сам видел? Собак, флаги?

— Не, мне передали и к вам послали.

Понятно. «Сам я Карузо не слушал, но мне Изя по телефону напел». Я отправил к набережной трех человек с автоматами, приказав бить под ноги и стараться никого не задеть. Вскоре вдали послышались короткие очереди, прихватив еще группу бойцов, я пошел на выстрелы. С первой группой мы где-то разминулись в темноте, а на набережной было уже пусто, только на валявшихся флагах, приплясывая, веселился кем-то брошенный бультерьер с мотающимся поводком…

Ночью площадь заметно опустела — сидели у костров женщины из палаток и пришедшие к ним подруги-патриотки, ополченцы и казаки вновь наваливали баррикады, наши бойцы зачем-то стали рыть окоп посередине площади.

Около двух часов ночи к баррикадам подъехал Володя Кузьменко с двумя нашими инструкторами из десанта. Они рассказали, что Щелковское шоссе перегорожено в нескольких местах постами ОМОНа, весь транспорт обыскивают и почти всех разворачивают, задерживая подозрительных. Сами они проскочили по «тропе братков» через Лосиный остров. Десантники просили отвести их к Ачалову, что я и сделал. Генерал лежал на диване, вытянув больную ногу на стул.

— А-а, капитан! Помню, видел в Афгане… С чем пришли?

Ребята представились и предложили отправить с ними пару машин с людьми, обещая снабдить их оружием со склада бригады. Ачалов помолчал, думая, потом сказал, что уже поздно.

И добавил:

— Поднимите лучшую роту с оружием и приедете сюда. Сможете?

Десантники обещали попробовать. Мы вышли на площадь, и один из офицеров, комбат, спросил:

— Ну, что? Поднимать роту?

Я ответил, что и это поздно. Дверка мышеловки уже почти захлопнулась и, судя по подготовке Кремля, войнушки нам не избежать. Можно было предпринять какие-то упреждающие удары, но Руцкой что-то высиживал в гнезде кабинета. Бросить все и уйти спокойно домой уже нельзя — обгадимся перед всем миром, сейчас сбежать перед боем означало похоронить и всю организацию, и саму идею русского национал-социализма.

— А вам-то положить тут роту пацанов из-за этого говна вовсе не к лицу.

Володя предложил переговорить об оружии с братвой, но я отказался. Мы простились и ребята, понурые, уехали.

Я пошел в приемную. Было видно, что оставшиеся парни понимают, что нас тут ждет, но стараются быть спокойными и нарочито дисциплинированными. Я вглядывался в их лица, знакомые по съездам, поездкам, тренировкам и старался не думать о том, что многих, возможно, больше не увижу. По любому, впрочем, варианту — могли не увидеть и меня, так как отсиживаться в предбаннике штаба я не собирался. Вообще, поражали какой-то одухотворенностью все оставшиеся рядовые защитники Белого дома, которые не ждали от чужой возни у кормушки ни чинов, ни званий, им не обещали кусочка Родины на прокорм или скважину в тундре, перед ними не трясли ключами от квартир или охапкой долларов на оглобле.

Что заставило остаться у ночных костров «трудовичек» Анпилова, тайком похаживающих в церковную палатку, казаков, обсуждавших на своей «Заставе» мэрию и Останкино, привирая по святому казачьему обычаю, совсем не геройского вида ополченцев с московских спальных окраин?

Зюганов сваливает все на классовую борьбу и верность делу Ильича, который писал что-то вроде: «Мысль, овладевшая массами с особым цинизмом и в извращенной форме — явно архидельная мысль!» Но у меня нет простых ответов…

Мы с помощниками пересмотрели все бумаги штаба, записи, копии списков, часть тут же сожгли во дворе, часть упаковали в сумку и передали одной из женщин с просьбой увезти ее домой с открытием метро. Предосторожности были не лишними — впоследствии членов РНЕ вызывали на допросы по спискам, найденным в столе Макашова: на выдачу оружия с паспортными данными, на получение противогазов, по графикам смен в карауле. Но к тому времени мы уже восстановили связь и оповещенные бойцы на допросах говорили, что был, получал, в караулы ходил, но после прорыва блокады все сдал и домой ушел — борщ кушать и с женой дружить.

С учетом темноты мы ждали нападения с 4 до 6 утра, но, когда прошли эти сроки и стало почти светло, где-то в 6.30 я пошел в штаб Ачалова узнать обстановку. На площади людей почти не было, все разбрелись по палаткам, лишь на баррикадах виднелись фигуры дозорных. Было сыро и холодно. В штабе Ачалова тоже все было спокойно — ночью вынесли все документы, ребята из охраны заваривали чай, перешучивались.

Выстрелы с улицы были неожиданностью — как-то резко и вдруг неспешную утреннюю суету разорвали пулеметные и автоматные очереди. Мы с охраной похватали автоматы и кинулись вниз. Стекла вестибюля внизу были наполовину выбиты, пол засыпан осколками, у стен залегли люди, на площади скособочились обрушенные палатки, лежали несколько убитых женщин, казаки и наши бойцы, пригнувшись, потащили к подъездам раненых, оставлявших за собой кровавые пятна.

Прихрамывая, подошел Макариков, охранявший мэрию:

— Мы где-то около семи часов спустились все вниз, когда БТРы выскочили. Один вначале баррикаду сволок, потом еще два били по зданию из башенных пулеметов, вылетели на площадь, и на ходу какие-то пидорасы с брони из автоматов в упор лупили по палаткам и по бабам, что выскакивали. Как они проскочили, мы от мэрии к подъезду рванули, но по нас уже из-за домов и со стадиона стреляли. Мне камнем выбитым по носу заехало. Мужики вроде все успели проскочить.

Раненых относили в импровизированный лазарет, перенесли в вестибюль часть убитых людей, когда из парка, со стадиона и со стороны мэрии вновь была открыта стрельба по людям на площади и укрывшимся за полувыбитыми стеклами. Все бросились наверх, сбив милиционера охраны, вздумавшего защищать депутатский покой.

Я оставил наших вооруженных ребят на лестничной клетке второго этажа, приказав стрелять в атакующих, и побежал через этаж к соседнему подъезду, куда должна была отойти другая группа бойцов. Часть их была уже там и заваливала лестницу вытащенными из кабинетов столами и шкафами. Ребята сказали, что небольшая группа наших пошла по подземному переходу.

В это время огонь по Белому дому открыли уже ураганный. Очереди выбивали стекла, пробивали двери и тонкие внутренние перегородки. Внешние коридоры были засыпаны щепками, гипсовой пылью. Защитники, используя сложную конфигурацию здания, укрывались во внутренних переходах и на лестничных площадках.

Руководство ВС еще ночью переместилось на четвертый этаж, где в соседних угловых кабинетах расположились Руцкой, Хасбулатов и все руководство ВС. Видимо, у атакующих был старый план размещения руководства и огонь БТР велся по тем этажам. Баркашов сидел на стуле в коридоре, рядом стояли и сидели на полу бойцы охраны.

Из криков прибегающих посыльных, вносящих дополнительную суету в царящую неразбериху, удалось понять, что солдаты-десантники проникли под прикрытием огня в здание через окна и захватили первый и частично второй этаж со стороны площади. Мы с Колей Кремлевым побежали к нашим постам и перевели их на лестничные площадки третьего этажа, на который ушли и другие защитники, заваливающие входы и коридоры мебелью, сорванными дверями, скатанными ковровыми дорожками, перегораживающие проходы сваленными под углом сейфами. Для связи и перемещений использовались темные внутренние переходы, где за завалами залегли вооруженные люди. Приходилось идти, отвечая на окрики и щелкая перед собой зажигалкой, чтобы осветить себя и дорогу короткими вспышками света. РНЕ прочно обосновалось на лестничных клетках основных подъездов на уровне третьего и четвертого этажей, вперед выдвинули людей с оружием, остальные сидели и лежали на полу коридоров.

Один из парней, Андрей Галкин, прошелся по пустым кабинетам, выбивая двери, и принес завтрак — несколько конфет и пачку печенья.

Я задержался у бойцов Валерия Поварова. Наступление десанта захлебнулось за дверью со второго этажа после нескольких очередей с нашей стороны. Теперь ребята держали переход под прицелом и лениво переругивались с десантом. Из бокового коридора проглядывалось здание мэрии, за которым наблюдал, стоя на колене и осторожно выглядывая в безстекольное окно, вернувшийся с Балкан Владиславлев в черной форме подпоручника сербской армии. Вдруг он обернулся:

— Ну, точно! Или снайпер их, или наблюдатель! Я его опять там же засек. Дим, давай пугнем с двух стволов!

К нему по полу перекатился Д. Марченко, присел за соседнее окно. Ребята переговорили и сделали несколько коротких очередей в сторону мэрии, я увидел, как осыпалось несколько окон.

В коридоре раздался хохот — в кругу бойцов сидел на полу коммерс Валя и пинал воздух ногами, что-то оживленно рассказывая. Я не стал прерывать развлечение и через внутренние переходы пошел вниз, к лестнице на набережную; со слов посыльного, там обнаружилась еще одна группа наших бойцов. Это были ростовчане Денисова, ночью охранявшие этажи руководства ВС, которых Макашов расставил на постах обороны со стороны набережной. У ребят было тихо, стреляли мало, досталось им на этажах, но все были целы. Один из ростовчан, кажется, В. Комаров, показал мне кусок подвески от люстры, которую разнесло пулеметной очередью у него над головой: «Храню теперь, как сувенир об обороне». Со стороны реки раздался лязг, шум моторов. Мы поднялись выше и выглянули в окно.

На другой стороне Москвы-реки, выбрасывая сизый дымок, неспешно выстраивались в ряд несколько танков, у которых деловито суетились, помахивая руками, фигурки в шлемах. Танки замерли, выровнявшись, фигурки исчезли. Вдруг один из танков чуть присел, выбросив клуб дыма, раскат выстрела распорол воздух, и громадина Белого дома содрогнулась от разрыва где-то вверху. Затем еще выстрел, еще… Танки били по очереди и казалось, что здание подпрыгивает. Мы попадали на пол, потом поняли, что танкисты бьют значительно выше. Денисов подтолкнул меня:

— Пойдем, хохму покажу. Такое редко увидишь.

Мы пришли к двери в зал заседаний. В полумраке у нескольких горящих свечей и фонариков в одном углу зала сбились притихшие депутаты. Стол президиума с горящей свечой был пуст. Из боковой двери на сцену выкатился толстенький бодрячок в черном плаще и голосом ярмарочного зазывалы прокричал:

— Товарищи, не волнуйтесь, повода для паники нет! Президент Руцкой уже вызвал вертолеты, танки сейчас подобьют, этот провокационный обстрел прекратится! Трудящиеся Москвы уже идут к нам на помощь, народ не оставит своих депутатов!

И исчез в боковой двери. Кто-то одиноко захлопал ладошками, женский голос сиротливо крикнул «ура!», потом несколько голосов затянули «Варяга», остальные нестройно и как-то жалобно подхватили.

Сашка вполголоса ржал:

— Не, ну, посмотри — вот уроды! Там трупы штабелями, здание как решето, а они демонстрацию ждут, чтоб на балконе поплясать с речью. Мы сюда поржать ходим — на улице стрельба, а они резолюции с осуждением принимают, голосуют.

Мы ушли в центральный вестибюль. Там, в окружении наших ребят и офицеров Макашова, стоял наш пятнадцатилетний боец Данила и показывал матерчатую сумку. Оказалось, что Данила шнырял по верхним этажам в поисках еды и попал под обстрел танковых пушек. Разрывом его швырнуло по коридору, осколок снаряда пробил сумку и лежащую в ней буханку бородинского хлеба. Данила рассказывал, что вниз он бежал через обстреливаемые этажи, где лежит много убитых — большинство безоружных людей поднялось на верхние этажи, более безопасные при автоматном и пулеметном обстреле.

Много позже, видя, как с экрана телевизора пучил глаза Павел Грачев, рассказывая о нескольких болванках, отстрелянных его танкистами по пустым этажам, я вспоминал рассказ Данилы, пробитую сумку, запах горелого хлеба из дыры в буханке… Паша, Паша! Истинный герой ельцинской России!

…Где-то в районе 13.00 стрельба стихла, забегали по площади парламентеры, было достигнуто соглашение о выносе раненых, выводе из Белого дома женщин и подростков. В числе раненых был эвакуирован и наш А. Буданов, с раздробленной пулей стопой. Сашу, офицера флота, из городской больницы отправили в госпиталь Бурденко, где только что оркестр не выстроили в приемное отделение — его поместили в отдельную палату с персональным медицинским постом, к нему с визитом поднялся сам начальник госпиталя, который не всякого маршала удостаивал подобным вниманием.

Во время затишья в здание перебежками переместились штурмовые группы ОМОНа, и, начавшись с коротких перестрелок у завалов на этажах, пальба вспыхнула вновь. Мы уже хорошо изучили безопасные места и, оставив посты автоматчиков на входах, лежали и сидели на полу внутренних помещений, развлекаясь прослушкой переговоров милиции, используя захваченные у мэрии рации с милицейских машин. Особенно умиляла трогательная забота о нас: «чернорубашечников» было приказано живыми не выпускать, хотя, впрочем, другие милицейские чины заботились обо всех — рекомендовали подчиненным не оставлять свидетелей. Мы иногда вклинивались в разговоры, вызывая матерную истерику у этих добрых людей.

Я старался чаще уходить на посты — атмосфера в штабе угнетала, невольно завидовал выдержке Баркашова, приросшего к стулу в коридоре. Паника исходила в основном из кабинета Руцкого, где он на весь коридор кричал по радиотелефону то одному, то другому собеседнику, что здесь бойня, что всех убьют, требовал звонить в посольства и в газеты.

Хасбулатов, сидевший за столом в белом плаще и сам бледный, как плащ, молчал, курил, ни во что не вмешивался, лишь изредка обменивался короткими фразами с чеченцами из охраны.

Изредка по штабу Колобком из сказки прокатывался неуемный толстячок в черном плаще и эхо разносило по гулким коридорам чудесные новости о восставших рабочих Голицына, заправляющихся бомбардировщиках дальней авиации, подходящих с боями курсантах военных академий и училищ, решивших, наконец, пнуть узурпатора. Не хватало в его оптимизме разве что крейсеров братской Кореи на рейде Москвы-реки и десанта с воздуха ангольских парашютистов.

Других руководителей ВС я просто не видел. Но застал в штабе два события, решивших судьбу обороны, — визит К. Илюмжинова и прибытие парламентеров «Альфы».

Аушев и Илюмжинов появились на этаже после криков и выстрелов внизу. Услышав топот по лестнице, я вытянул из кармана ПМ (автомат к тому времени я оставил ребятам на одном из постов) и побежал к двери вниз с бойцами охраны.

Вверх бежали люди, передний махал палкой с какой-то белой тряпкой и кричал: «Не стреляйте! Президенты Аушев и Илюмжинов на переговоры!»

Охранник Илюмжинова, наголо выбритый квадратный калмык, ругался:

— Менты, суки, в спину стреляли! Мы про мир говорить пришли!

Президенты прошли к Руцкому, туда же пришел и Хасбулатов, двери закрыли. Я пошел на посты — сообщить новость ребятам. Навстречу по дороге попалась группа офицеров Макашова, сопровождавшая двух спецназовцев в защитной песочной форме и шлемах с поднятым забралом.

— «Альфа» на переговоры, — шепнул мне на ходу знакомый офицер в ответ на мой вопросительный кивок.

Мы курили, сидя на лестнице перед завалом кабинетного хлама, когда прибежал наш постоянный связной Кремлев:

— Мужики, все, выходим! Сейчас «Альфа» сделает проход, и быстро выходим вместе с толпой. Петрович приказал спороть шевроны, снять значки, портупеи, а еще лучше переодеться во что-нибудь, кто в форме — менты нас разорвут, как обещали! Оружие на выходе складывать на пол.

Возражений не было, более того, ребята оживились, а стоящий рядом Лешка Кочетков, главный редактор газеты «Русский Порядок», улыбался:

— А я уже думал, что хана нам из-за этих пидоров!

Но в другом конце здания, где бойцы весь день перестреливались и переругивались с умерившими свой пыл десантниками, Коле не поверили и потребовали, чтобы пришел я или Баркашов. Пришлось пойти и объяснить, что сейчас под гарантии сохранения жизни выйдут руководители ВС, и что мы тогда будем оборонять? Горящее здание и витающий в дыму призрак неудавшейся революции?..

Так ли не прав был Дмитрий Дмитриевич Васильев, отказавшись посылать бойцов на баррикады Белого дома? Спустя почти два десятка лет очевидно, что невмешательство «Памяти» в те события позволило Васильеву безболезненно пережить хтонический перелом государства, и в то же время фронт окончательно оформляется в организацию орденского типа и по сути отказывается от большой политики. РНЕ, напротив, получает боевой опыт и своего рода эстафету от патриарха русского фашизма. Таким образом «Память» продолжила свое движение, но уже на других рельсах, по старым с ревом мчался локомотив РНЕ. Здесь правильней всего закончить одной не пафосной мыслью: «Никто не проиграл».