Роль исторических журналов в формировании образа декабриста во второй половине XIX – начале XX вв. (по материалам «Русского архива» (1864–1917), «Русской старины» (1870–1917), «Исторического вестника» (1880–1917))

Е.?Б. Васильева

Вторая половина XIX – начало XX вв. – в некотором смысле уникальный период в истории осмысления движения декабристов. Именно в этот временной отрезок происходило знакомство широкого круга российского общества с историей движения, вырабатывались первые декабристские концепции, происходило формирование декабристоведения как научной дисциплины. И, наверное, не будет сильным преувеличением сказать, что многие из идей того времени предопределили особенности восприятия декабризма последующими поколениями. Поэтому изучение их специфики и контекстов формирования крайне важно для развития современного декабристоведения[1360].

В настоящей статье мы остановимся на изучении особенностей освещения истории движения декабристов в основных российских исторических журналах: «Русский архив»[1361], «Русская старина» и «Исторический вестник».

Выбор журналов продиктован следующими обстоятельствами. Во-первых, в рассматриваемый период в указанных изданиях была сосредоточена основная информация, так или иначе относящаяся к истории движения декабристов. Во-вторых, как неоднократно отмечалось исследователями, во второй половине XIX – начале XX вв. история декабризма часто писалась, исходя из политических ориентаций авторов, что вело к появлению всевозможных мифов. В связи с чем важно оценить позицию изданий, ориентированных на историческую тематику и определенную научную объективность. В-третьих, территория распространения и количество подписчиков позволяет говорить о том, что посредством прочтения избранных нами журналов с историей декабризма знакомилась значительная часть населения Российской империи.

Кроме того, несмотря на то, что проблемы освещения истории декабризма на страницах «Русского архива» и «Русской старины» затрагивались в работах отечественных историков – А.?Д. Зайцева, М.?П. Мироненко, Н.?Г. Симиной, С.?А. Селивановой[1362], – основное внимание авторы сосредоточили на изучении мемуарного наследия участников движения, практически проигнорировав появлявшиеся на страницах указанных журналов официальную документацию, публицистические и научные статьи, воспоминания, не принадлежавшие декабристам. Декабристский же материал «Исторического вестника» вообще остался полностью вне сферы исследовательского внимания.

Проведенный нами сплошной просмотр годовых комплектов журналов показал, что большую часть декабристских материалов составляли источники личного происхождения. Так, из 172 выявленных нами публикаций, посвященных истории движения, 14 составляли воспоминания декабристов; 48 – дневники и воспоминания современников; 17 – официальная документация (правительственные распоряжения, переписка официального характера и т. д.); 46 – публицистические и научно-популярные статьи; 5 – некрологи; 33 – рецензии; 9 – заметки читателей на публикации[1363].

Личностную ориентацию публикаций усиливал и тот факт, что большинство авторов имели тесную биографическую связь с историей движения. Среди 61 выявленного нами автора 18 – сами декабристы, 28 имели биографическую связь с историей движения (являлись родственниками, друзьями, знакомыми или современниками декабристов). И только 15 авторов не имели биографической связи с историей декабризма.

В первые десятилетия в рамках исследуемого нами периода представления о декабризме формировались в напряженных дискуссиях.

В начале 1870-х гг. острая дискуссия возникла вокруг восстания Черниговского полка и оценки личности его руководителя С.?И. Муравьева-Апостола. В споре можно выделить три позиции:

1) Декабристская – представленная активным участником восстания М.?И. Муравьевым-Апостолом[1364].

2) Суждения представителей противоположной стороны – дочери и сына командира Черниговского полка Г.?И. Гебеля – А. Г. и Э.?Г. Гебель[1365].

3) Точка зрения публициста либерально-консервативного толка второй половины XIX в. – М.?К. Балласа, опубликовавшего биографический очерк, посвященный С.?И. Муравьеву-Апостолу[1366].

Мнения М.?И. Муравьева-Апостола и детей Гебеля противоположны, что естественно, учитывая их личную заинтересованность. Более того, именно личностный фактор во многом определил смысловую и содержательную нагрузку публикаций. По сути, спор сторон сводился к попыткам оправдания С.?И. Муравьева-Апостола или Г.?И. Гебеля. Это объясняет причину того, что проблему восстания Черниговского полка авторы рассматривали через призму этических норм. Не случайно сюжетообразующими вопросами стали выяснение подлинности факта избиения офицерами полковника Гебеля и степень влияния характеров Гебеля и Муравьева-Апостола на начало восстания.

Показательными являются и рассуждения авторов о взаимоотношениях офицеров Черниговского полка и командира Гебеля с рядовыми солдатами. Культ русского солдата был весьма популярен в российском обществе и всячески поддерживался официальной идеологией. Вовлечение декабристами в восстание рядовых солдат являлось одним из основных обвинений против участников движения. Дочь и сын Гебеля доказывали преданность солдат своему отцу, отмечая, что, по словам полковника, из числа солдат «несмотря на подстрекательство офицеров, ни один не поднял на него руку»[1367]. Декабристы, в свою очередь, старались доказать абсолютно добровольное и сознательное желание солдат следовать за своими командирами. Так, М.?И. Муравьев-Апостол, в ответ на замечание М.?К. Балласа о «любви высшего общества» к его брату, писал: «Замечу, что “душою общества” нельзя было назвать брата, потому что он, исключительно предавшись попечению о своей роте, навещал ее несколько раз в день, жил с солдатами как со своими детьми и не имел досуга бывать в свете»[1368].

Таким образом, защищая отца и брата, участники полемики апеллировали к проблемам, близким и понятным широкой аудитории, а учитывая то, что информации о восстании практически не было, читателям приходилось просто верить или нет представленным доказательствам, принимая логику изложения, заданную авторами.

В этом смысле показательна аргументация М.?К. Балласа, принявшего сторону М.?И. Муравьева-Апостола, посчитавшего, что другие рассказы не могут объяснить ни восстание Черниговского полка, ни «беспричинное нападение на полковника Гебеля»[1369]. При этом автор отмечал, что Муравьев совершил непростительное преступление и заслужил свою участь[1370]. Закрепив нравственное превосходство восставших офицеров Черниговского полка над Гебелем, Баллас разделил движение декабристов на политическую и нравственную составляющие.

Еще одна интересная полемика возникла между Н.?М. Орловым и Е.?И. Якушкиным – детьми декабристов М.?Ф. Орлова и И.?Д. Якушкина. Спор возник из-за воспоминаний И.?Д. Якушкина, в которых был описан московский съезд «Союза благоденствия» 1821 г., где, как известно, М.?Ф. Орлов демонстративно вышел из тайного общества, объяснив свой поступок разногласиями с товарищами, не принявшими его доводов о необходимости решительных действий.

Обвинения И.?Д. Якушкина в том, что М.?Ф. Орлов сознательно предложил крайне радикальные меры, чтобы, получив отказ, покинуть общество, Н.?М. Орлов объяснял завистью, так как, по сравнению с другими декабристами, его отец «отделался» сравнительно мягким наказанием и не был сослан в Сибирь[1371]. Е.?И. Якушкин отрицал какую-либо зависть отца по отношению к М.?Ф. Орлову, отметив: «…они <декабристы. – Е.В.> твердо и с достоинством несли наказание, и им нечего было завидовать тем, которые, оставив дело, избегли ссылки»[1372].

Полемика интересна тем, что, во?первых, говорит о высоком статусе декабристов в общественном мнении. Во-вторых, еще раз подчеркивает степень влияния личностного фактора на интерпретацию истории движения.

Вообще, первые публикации, посвященные движению декабристов, не только открывали читателям малоизвестные факты из истории движения, но и демонстрировали, что к началу 1870-х гг. сложился один из основных подходов к осмыслению декабристского движения, определивший специфику образа декабриста. Его суть сводилась к тому, что декабристы оценивались не только с точки зрения осуществленного ими политического действия, но, прежде всего, как носители определенных моральных и этических ценностей. Закреплению этого подхода в общественном мнении способствовала публикация воспоминаний декабристов.

В XIX в. мемуаристика была одним из самых разработанных и популярных жанров исторических описаний. Более того, как показал один из крупнейших специалистов по изучению мемуаристики А.?Г. Тартаковский на примере воспоминаний, посвященных Отечественной войне 1812 г., мемуаристика часто становилась своеобразным способом историописания, в некотором смысле заменяя собой научную историографию[1373], что вполне можно отнести и к воспоминаниям участников декабристского движения.

Основная часть воспоминаний в рамках рассматриваемого нами периода была опубликована с 1856 по 1904 г. Поэтому, для лучшего понимания роли мемуаров декабристов в восприятии истории движения читателями второй половины XIX – начала XX вв., остановимся на ключевых работах по истории декабризма, опубликованных в этот временной отрезок.

Первой монографией в этом ряду стала книга барона М.?А. Корфа «Восшествие на престол императора Николая I»[1374]. Монография была основана на ранее неопубликованных источниках и пользовалась популярностью у читателей[1375]. Однако в ней был описан только один конкретный сюжет истории декабризма – восстание 14 декабря 1825 г.

Несмотря на то, что работы А.?И. Герцена и Н.?П. Огарева стали знаковыми в декабристоведении второй половины XIX в., они представляли собой яркий образец идейной пропаганды, и читатель мог почерпнуть из них не так уж много новых сведений о фактической стороне истории декабризма[1376].

Ценным с точки зрения фактической истории стал труд М.?И. Богдановича, посвященный эпохе Александра I, где довольно подробно была представлена фактическая сторона истории деятельности тайных обществ на протяжении 10 лет. Но, положив в основу своей работы «Донесение Следственной комиссии», автор свел повествование к пространному цитированию этого документа[1377]. В результате история тайных обществ была сфокусирована вокруг планов декабристов относительно цареубийства.

«История общественного движения при Александре I» А.?Н. Пыпина также ограничивалась изложением истории тайных обществ. К тому же Пыпин во многом повторил декабристскую версию истории движения, так как в качестве основного источника использовал воспоминания участников движения[1378].

Следующей крупной монографией стал труд Н.?К. Шильдера «Император Николай I, его жизнь и царствование», опубликованный в 1903 г. Несомненным достоинством монографии являлось наличие в приложении материалов, извлеченных из следственных дел участников декабристского движения. Однако, как и труд Богдановича, книга Шильдера носила компилятивный характер и не вводила принципиально новых фактов[1379].

Таким образом, пореформенное декабристоведение не создало целостной истории движения декабристов. Многие проблемы, касающиеся деятельности тайных обществ, восстания Черниговского полка, следствия, пребывания декабристов в казематах Читы и Петровского Завода, оставались неосвещенными. Поставленные, но неразрешенные вопросы возбуждали интерес читателей.

Напротив, декабристы в своих воспоминаниях представили единую и достаточно четко выстроенную концепцию истории движения. Кроме того, мемуары содержали большое количество конкретных фактов, что, по словам редакторов, и стало основной причиной их публикации.

В соответствии с целями настоящей работы нас будет интересовать не фактическое содержание текстов, а их общая сюжетно-смысловая направленность.

А.?Г. Тартаковский в качестве одной из основных черт, присущих мемуарам как особому виду творческой деятельности, называет их ретроспективность, делая акцент не только на временном отрезке, прошедшем между непосредственным совершением описываемых событий и временем написания текста, но также и на процессе взаимодействия авторов мемуаров с другими очевидцами событий и другими мемуаристами, в результате чего воспоминания приобретают черты некоего единообразия[1380].

Применительно к декабристским мемуарам данное обстоятельство стало определяющим. Как хорошо известно, замысел большинства воспоминаний оформился в сибирской ссылке. Специфика жизненной и культурной ситуации, в которой оказались осужденные декабристы, способствовала выработке коллективного взгляда на прошлое. Различная степень осведомленности декабристов относительно истории движения еще больше усиливала этот фактор.

Мировоззрение декабристов сформировалось под воздействием литературных представлений и стереотипов романтизма первой четверти XIX в.[1381] Одним из основополагающих структурных компонентов романтической культуры является феномен «героя», в котором исследователи выделяют следующие элементы: совершение подвига в процессе выполнения долга (служебного или этического), ограничение допустимых средств для достижения цели, готовность к самопожертвованию, претерпеваемые испытания (страдания), преодоление препятствий, патриотизм, следование строгому кодексу чести, приоритет общественного над частным, верность дружбе. Важно присутствие таких моментов, как общественная значимость героического поступка и исключительные личные качества[1382].

Анализ текстов декабристских мемуаров показывает, что повествовательная канва воспоминаний участников движения строилась в соответствии с этими нормами.

Приоритетное внимание участники декабристского движения уделяли причинам возникновения тайных обществ, делая акцент на крайне неудовлетворительном внутриполитическом состоянии России первой четверти XIX в. Осуществлению же необходимых реформ мешали различного рода обстоятельства и люди (например, временщик А.?А. Аракчеев). Это, во?первых, позволяло декабристам показать общественную значимость своих действий, а во?вторых, сформулировать одну из центральных идей феномена «героя» – идею добровольной жертвы. Характеризуя военную молодежь первой четверти XIX в., Н.?В. Басаргин писал: «…охотно отделялись от массы и с увлечением готовы были посвятить себя на пользу Отечества, ни во что не ставя личную опасность и грозящую невзгоду в случае неудачи или ошибочного расчета»[1383]. Логическим продолжением этой идеи стал сюжет о возможности побега за границу. В качестве основной причины отказа от предоставленной возможности для спасения декабристы, как правило, называли любовь к Родине и нежелание оставлять в беде своих друзей.

В этом контексте уместно обратиться к биографии декабриста И.?И. Сухинова, написанной его товарищем В.?Н. Соловьевым и опубликованной в «Русском архиве». В ней Соловьев утверждал, что после подавления восстания Черниговского полка у Сухинова был шанс бежать за границу, но он «удерживался одной мыслию: как оставить отечество и спастись бегством, в то время когда бедствуют восставшие вместе с ним товарищи!»[1384] Приведенный пример показывает, что декабристы не только пытались донести до общественности историю движения, но и вполне осознанно использовали коллективно выработанную «декабристскую легенду».

Фрагменты воспоминаний, посвященные периоду следствия, реализовывали другой компонент образа «героя» – благородное страдание. Как правило, описания заключения в Петропавловской крепости носили сильно выраженный эмоциональный оттенок, выдвигая на передний план нравственные и душевные терзания, пережитые заключенными. М.?А. Бестужев, например, писал: «Я находился в экзальтированном настроении христиан-мучеников в эпоху гонений. Я совершенно отрешился от всего земного и только страшился, чтобы не упасть духом, не оказать малодушия при страдании земной моей плоти, если смерть будет сопровождаться истязаниями»[1385]. Практически все декабристы отмечали, что ожидали смертного приговора и были к нему готовы.

Усиливал этот компонент и образ Следственной комиссии, созданный участниками движения. Современный исследователь О.?В. Эдельман отмечает, что декабристы редко останавливались на непосредственном описании судебного процесса, предпочитая описывать свой тюремный быт[1386]. Однако немногочисленные отрывки весьма показательны. Описывая действия Верховного уголовного суда, И.?Д. Якушкин отмечал, что суд старался «поместить в своем донесении только то из этих признаний и показаний, что бросало тень на Тайное общество и представляло членов его в смешном или отвратительном виде, умалчивая о том, что могло бы возбудить к ним сочувствие»[1387].

В отношении судебного процесса над декабристами возник интересный парадокс: ход следствия и действия судебных чиновников становились известны читающей публики только со слов самих декабристов. Главный же источник для изучения процесса, следственные дела участников декабристского движения, оставался недоступным до 1905 г.[1388]

Практически единственным исключением в ряду декабристских воспоминаний, описывающих поведение арестованных участников движения во время допросов, стало мнение, высказанное А.?С. Гангебловым: «…сколько бы разочарований испытало бы русское общество, если архивы Следственной комиссии по делам декабристов стали общедоступными»[1389]. Гангеблов был вовлечен в тайное общество лишь накануне 14 декабря, не принимал участие в восстании, после следствия был переведен тем же чином из гвардии в армейский полк и служил на Кавказе. Он не испытал на себе в полной мере влияния декабристского окружения, что еще раз доказывает воздействие «декабристской среды» на тональность декабристских воспоминаний.

Третий структурный элемент образа «героя» – преодоление трудностей – реализовывался через описание сибирского периода жизни декабристов, которое занимало одно из центральных мест в декабристской мемуаристике. Как правило, эта часть воспоминаний содержала следующую сюжетную конструкцию: трудности, пережитые на пути в Сибирь, когда «одна твердость характера спасала их <речь идет о В.?Н. Соловьеве, А.?Е. Мозалевском. – Е.В.>; хладнокровие, терпение, презрение ко всем гонениям рока, беспечность и беззаботливость о будущем были единственными средствами спасения их от уныния…»[1390] – которые сменялись радостью от встречи с товарищами. Затем шли описания тюремного быта, тяжелые условия проживания в тесном помещении: «…гром от кандалов мешал сосредоточиться, а места было так мало, по необходимости приходилось почти целый день – сидеть»[1391], скудная пища, отсутствие теплой воды для мытья посуды, казематы без окон в Петровском Заводе; сложности, связанные с запретом на переписку с родными, чередовались с историями об усилиях декабристов по совершенствованию своего образования: кружки по интересам, изучение иностранных языков, отечественной и зарубежной истории, математики, литературы и других наук.

В 70–80-х гг. XIX в. на страницах «Русского архива» и «Русской старины» завязалась острая полемика между декабристами Д.?И. Завалишиным, П.?Н. Свистуновым и А.?Ф. Фроловым. Мы не будем подробно останавливаться на истории и идейном содержании спора, так как эти вопросы подробно освещены в исследовательской литературе[1392]. Отметим только некоторые наиболее важные моменты.

Полемика затронула широкий круг вопросов: причины движения, его программные документы, роль каждого из участников в истории движения. Однако основное внимание было уделено пребыванию декабристов в казематах Читы и Петровского Завода.

Описывая быт узников, Д.?И. Завалишин уделил большое внимание созданию и функционированию так называемой «Большой артели» – объединения ссыльных декабристов, целью которого являлось улучшение условий проживания ее членов. По версии Завалишина, причиной учреждения артели стало недовольство неимущих декабристов материальной зависимостью от своих состоятельных товарищей[1393]. П.?Н. Свистунов и А.?Ф. Фролов, следуя декабристской традиции, пытались представить декабристов как единое сплоченное сообщество высоконравственных людей, готовых к самопожертвованию ради товарищей, которым были чужды своекорыстные побуждения и недостойные помыслы. Они всячески отрицали какие-либо разногласия в среде ссыльных декабристов и неоднократно подчеркивали, что помощь богатых ссыльных неимущим не была вынужденной, более того – именно представители данной категории ссыльных вносили наибольшие пожертвования[1394].

Полемика между декабристами показала, что проблемы личного поведения (чувство долга, готовность поступиться личным благополучием и материальным положением) были для участников не менее важны, чем проблемы тактических и политических установок. Именно с этих позиций они оценивали свои действия и действия своих товарищей. Кроме того, она рельефно отражала присутствие важного компонента образа «героя» – верность дружбе.

Декабристы не приняли версию Д.?И. Завалишина и разорвали с ним связи. Однако, на наш взгляд, гораздо большее значение имеет тот факт, что и редакторы исторических журналов, в которых публиковались материалы полемики, не приняли версию событий, изложенную Завалишиным, и отказались от сотрудничества с ним. В 1870-х гг. это сделал П.?И. Бартенев, в начале 1880-х гг. – М.?И. Семевский. Отказался печатать статьи Завалишина и редактор «Исторического вестника» С.?Н. Шубинский.

Таким образом, знакомясь с воспоминаниями и публицистикой декабристов, читатель имел дело с частным вариантом социокультурной мифологии, а авторы воспоминаний были одними их непосредственных создателей образа «героя-декабриста», ставшего на долгое время определяющим в общественном мнении изучаемой нами эпохи.

Основной проблемой декабристоведения второй половины XIX в. была нехватка источников. В связи с этим весьма важным представляется вопрос о публикации в журналах документов официального происхождения.

Здесь особое место занимают публикации на страницах «Русского архива» «Донесения Следственной комиссии по делу о тайных обществах» и «Приложений к докладу Следственной комиссии о тайных обществах», составленных специально для Николая I[1395].

Впервые «Донесение…» было опубликовано в 1826 г. И хотя к нему обращались исследователи[1396], для широкой аудитории документ остался недоступным, поэтому его публикация в 1880 г. вызвала большой резонанс по следующим причинам. Во-первых, «Донесение…» значительно расширяло информационное поле для изучения истории декабризма. Размышляя над значением публикации в «Русском архиве» названных документов, Ю.?Г. Оксман заметил: «…ни один общий исторический труд или специальные мемуары не могли еще дать большего материала… чем страницы официального “Донесения”…»[1397] Ряд современных исследователей высказывают мнение, что, несмотря на явно тенденциозный характер документа, в результате чего многие аспекты идеологии декабристов – освобождение крестьян, сокращение срока службы для солдат и т. д. – остались за его рамками, с чисто фактической стороны оно не содержало ни вымысла, ни лжи[1398]. Во-вторых, композиционное и стилистическое оформление «Донесения…», которому было присуще наличие художественных элементов, выходило за рамки официального документа и позволяло воспринимать его как публицистическое произведение.

«Донесение Следственной комиссии» не раз становилось объектом критического разбора и в воспоминаниях декабристов, и в публицистике А.?И. Герцена и Н.?П. Огарева, что априори вносило ноту недоверия в восприятие читателями текста этого документа. Однако подтвердить или опровергнуть материалы «Донесения…» не представлялось возможным.

Учитывая данные обстоятельства и основываясь на исследовательских работах[1399], попытаемся определить влияние «Донесения…», опубликованного в 1826 г., на образ декабриста, сложившийся у русской образованной публики к началу 1880-х гг.

В тексте «Донесения…» можно выделить два принципиальных момента. Первый: движение декабристов представлено как чисто идеологическое. Большое внимание было уделено преобразовательным проектам декабристов в той их части, которая касалась идейных споров о конституционной монархии и республики, введения в России представительной формы правления. «Революционная» же составляющая тактики декабристов и собственно подготовка к восстанию были сведены к минимуму, более того, само восстание представлено как чистая случайность. В тексте «Донесения…», по сути, нашли отражение проблемы, продолжавшие оставаться актуальными и для пореформенной России, с той лишь разницей, что со времени восстания декабристов политическая культура и общественное самосознание российского общества вышли на качественно новый уровень. То, что казалось неприемлемым пятьдесят лет назад, воспринималось практически как норма.

Второй момент, также весьма актуальный для России начала 1880-х гг., – планы участников тайных обществ относительно убийства императорской семьи, которые, как известно, стали основным пунктом в обвинении декабристов. Однако в тех же самых декабристских мемуарах все планы относительно цареубийства были представлены как «случайные разговоры, не имевшие за собой никаких последствий»[1400].

Вместе с тем нельзя не согласиться с мнением В.?М. Боковой, указавшей на то, что обилие в тексте документа фраз такого рода, как «свободный человек», «жертва», метафорических восклицаний: «Ах, как славно мы умрем!», «Пусть знают, что и в России есть Бруты» и т. д., способствовало настройке читателей на соответствующий лад[1401]. Хотя это наблюдение историка характеризует русское общество середины 1820-х гг., но, на наш взгляд, его вполне можно отнести и к началу 1880-х гг.

Итак, публикация «Донесения Следственной комиссии по делу о тайных обществах», во?первых, формировала один из важнейших структурных элементов образа декабриста как выразителя реформаторских потребностей и ожиданий российского общества первой четверти XIX в., во?вторых, продолжила формирование романтического ореола вокруг декабристов, в?третьих, давала информацию для сопоставительного анализа.

Тематический анализ публикаций, посвященных истории движения декабристов, позволил выделить приоритетные направления в формировании образа декабриста в изучаемый нами период.

Таблица 1

Тематика публикаций по истории движения декабристов в журналах «Русский архив», «Русская старина» и «Исторический вестник»*

* Составлено автором на основе фронтального (сплошного) просмотра годовых комплектов журналов «Русский архив» (1864–1917), «Русская старина» (1870–1917) и «Исторический вестник» (1880–1917).

Обращает на себя внимание четко выраженный персонифицированный характер истории декабризма. В рассматриваемых изданиях было опубликовано 80 биографических статей и заметок, посвященных 34 участникам декабристского движения.

Анализ биографических публикаций показал, что авторы презентовали декабристов, прежде всего, как людей с необычными, трагическими судьбами. В качестве примера можно привести рассказы о необычности характера М.?С. Лунина[1402], сумасшествии Н.?С. Бобрищева-Пушкина[1403], участии М.?И. Муравьева-Апостола в войне 1812 г.[1404] В статье, посвященной А.?Ф. Бригену, описывались тяжелые условия проживания декабриста в Сибири. Ее автор, С.?Н. Браиловский, отмечал, что Бриген «не обнаруживал перед знакомыми и друзьями своих лишений и связанных с ними страданий… всегда являлся довольным и спокойным; только в письмах к любимой дочери он раскрывал свою душу. Вообще Александр Федорович приучен был к большой сдержанности и выдержке»[1405].

Фигурами, определяющими лицо декабризма во второй половине XIX в., стали Г.?С. Батеньков, А.?А. Бестужев и К.?Ф. Рылеев.

Интерес к Г.?С. Батенькову, на наш взгляд, был вызван, во?первых, его неординарной – даже для участников декабристского движения – судьбой. Как известно, Батеньков двадцать лет заключения провел в одиночной камере. Во-вторых, тем, что он в наибольшей степени, чем кто-либо из декабристов, представлял собой «реформаторское» крыло движения: работал со М.?М. Сперанским, участвовал в разработке проектов реформ первой четверти XIX в. Стремление к реформам было весьма актуальным во второй половине XIX в. Это доказывает и содержание публикаций, в которых основное место уделялось либо пребыванию Батенькова в Сибири, либо его участию в преобразовательной деятельности М.?М. Сперанского[1406].

Интерес к А.?А. Бестужеву-Марлинскому вполне можно объяснить его литературной деятельностью[1407]. К тому же А.?А. Бестужев был практически единственным из декабристов, чье имя после событий 1825 г. не исчезало из вида образованной общественности, благодаря публикации его романов. Публицистов привлекали обстоятельства кавказской службы и трагической гибели писателя-декабриста[1408]. Так, известный историк Кавказа А.?П. Берже в биографии А.?А. Бестужева-Марлинского весьма ярко и образно нарисовал тяжелую, полную драматизма жизнь декабриста, возложив всю ответственность за гибель участника событий 1825 г. на его полковое начальство[1409].

Интерес к К.?Ф. Рылееву также определялся о его литературной деятельностью, но, кроме того, и трагичностью его судьбы, особенностями характера. В многочисленных публикациях активно тиражировался сюжет о предчувствии Рылеевым своей гибели[1410]. К.?Ф. Рылеев стал воплощением всех положительных сторон декабризма. Особенно заметно этот аспект проявлялся через противопоставление двух лидеров декабристского движения – П.?И. Пестеля и К.?Ф. Рылеева[1411]. Обозначенное еще в произведениях декабристов, это противопоставление со временем стало нормой.

Одной из центральных проблем второй половины XIX в., волновавших российскую общественность, был вопрос о приемлемости вооруженных методов борьбы для достижения политических целей. В этом контексте весьма интересными представляются подборки материалов, касающихся истории восстания 14 декабря 1825 г. на Сенатской площади, собранные и составленные редакторами рассматриваемых журналов.

Все публикации, содержащие описание событий 14 декабря, можно разделить на две группы.

Первую группу составляли воспоминания военных, принимавших участие в подавлении восстания[1412]. Для этих публикаций были характерны негативные оценки восставших, связанные, в первую очередь, с нарушением декабристами военной присяги. Общим местом для критики их действий стало вовлечение в восстание солдат, не подозревавших об истинных целях выступления. Самыми распространенными сюжетами публикаций были: неразличение солдатами Конституции и жены цесаревича Константина, раскаяние солдат, их обвинения в адрес офицеров по поводу своей горькой участи.

Вторая группа – воспоминания и письма современников – случайных очевидцев восстания, которые содержались как в отдельных специальных публикациях, так и в составе более обширных мемуаров[1413]. Подобного рода публикации, в первую очередь, демонстрировали «ужасы» вооруженного выступления. Описание Петербурга после восстания выглядело малопривлекательным: «…небывалого зрелища войска в городе, греющиеся у огней на бивуаках, как после сражения с неприятелем», покрытая телами Сенатская площадь, кровь на стенах здания Сената. Описания подобного рода напоминали читателям об «ужасной участи», которая могла бы постигнуть Россию, и делали уместным умозаключение: если бы «разбойникам удалось сделать переворот, то они бы погрузили Россию в потоки крови на 50 лет»[1414].

Приведенный материал свидетельствует о том, что публикации, посвященные восстанию 14 декабря, «реанимировали» один из образов декабриста, сложившийся еще в середине 1820-х гг. и вызванный непосредственной реакцией на восстание. Этот образ носил крайне негативный оттенок: декабрист – безответственный человек, едва не погубивший Россию. Показательным является и то, что именно в этих публикациях с особой остротой ставился вопрос о моральном праве декабристов, представлявших общественное меньшинство, сделать счастливым весь народ.

Появление такого рода материалов в журналах объяснялось не только стремлением редакторов к объективности, но и выражением их собственных политических позиций: П.?И. Бартенев и М.?И. Семевский неоднократно высказывались о полном неприятии методов вооруженного восстания, предпринятого декабристами.

С начала 1880-х гг. ведущей «декабристской темой» исторической периодики становится период пребывания декабристов в Сибири, что, на наш взгляд, было обусловлено следующими причинами. Во-первых, процесс освоения сибирской территории, активизировавшийся во второй половине XIX в., сильно повысил интерес к ней со стороны жителей европейской части России. Исключительная же роль, сыгранная ссыльными декабристами в истории Сибири, позволяла европейским жителям ощущать себя по отношению к сибирскому населению культурными «провидцами». Во-вторых, во второй половине XIX в. у жителей Сибири происходит осознание своей принадлежности к культурно-историческому пространству Российской империи и, как следствие, желание занять в нем свою нишу. В этой ситуации история пребывания в Сибири декабристов становилась связующей нитью между ними и жителями Европейской России. Отметим, что жители сибирского региона внесли значительный вклад в разработку данной темы. В то же время сибиряки вполне осознавали общественно-культурную значимость пребывания декабристов в регионе. Например, их пребывание в Иркутске было включено в перечень исключительных событий губернии[1415]. В-третьих, ужесточение цензурной политики в начале 1880-х гг. делало публикацию статей декабристской тематики нежелательной. Пребывание же декабристов в Сибири для печатных органов было относительно безопасной темой, так как она не затрагивала преобразовательные планы декабристов, не поднимала вопросы цареубийства. Редакторы журналов печатали публикации на данную тему с наименьшим риском вызвать нарекания со стороны цензуры.

Знакомство читателей с пребыванием декабристов в сибирском регионе происходило посредством публикации официальной документации[1416], переписки декабристов[1417], воспоминаний о них современников[1418]. В различных по функциям и жанровым принадлежностям публикациях можно выделить три интерпретации образа «сибирского» декабриста.

Первая интерпретация – нравственный пример для сибирского населения. Так, в своих воспоминаниях М.?Д. Францева, дочь сибирского чиновника и воспитанница семьи декабриста М.?А. Фонвизина, писала, что, в отличие от купцов, спаивавших местных жителей ради наживы, декабристы «имели громадное нравственное влияние на сибиряков: их прямота, всегдашняя со всеми учтивость, простота в обращении и, вместе с тем, возвышенность чувств ставили их выше всех. <…> Даже осужденные за разные преступления простые каторжники, и те, несмотря на свою закоренелость, выказывали им своего рода уважение и предпочтение»[1419].

В воспоминаниях сибиряка К.?М. Голодникова отмечалось: «В начале 1840-х гг. лучшее общество маленького и невзрачного города Тобольской губернии Ялуторовска составляли государственные и политические преступники, но как те, так и другие жили особняком от местных чиновников, показывались только у местного протоиерея Знаменского, человека почти святой жизни, у исправника Меньковича, славившегося тогда по всей губернии своим бескорыстием»[1420]. После отъезда декабристов, по словам автора, «Ялуторовск превратился в настоящую пустыню».

Вторая интерпретация: декабрист – культурный просветитель Сибири. В основном она реализовывалась через описание педагогической деятельности декабристов[1421]. Особое место в повествовании занимало открытие декабристами в Ялуторовске ланкастерской приходской школы и женской школы для беднейших слоев населения. Отмечалось при этом, что, когда «число учащихся стало возрастать… приходилось отказывать просителям, имевших более других средств к обучению для детей дома или в училищах ведомства министерства народного просвещения»[1422].

Третья интерпретация: декабрист – человек, стойко переживавший все жизненные невзгоды, готовый прийти на помощь нуждающимся. Особую убедительность этой интерпретации образа придавали материалы, исходившие из официальных кругов. В качестве примера можно привести характеристику М.?К. Кюхельбекера: «…изумительная энергия, с какою он приходил на помощь страждущему человечеству, оказывая медицинскую помощь населению Баргузина… где не было ни одного врача… он снискал себе уважение и почтение как самых высокопоставленных, так и самых бедных, – словом, всех тех, кто знает и кто испытал на себе его доброту»[1423].

Важной особенностью «сибирского» образа декабриста стал приоритет нравственных качеств над их политическими убеждениями. Декабристы изображались в «домашней обстановке», далекой от идеалов и революционных стремлений юности. В сибирских публикациях неоднократно отмечалось, что они предпочитали не говорить о событиях 14 декабря 1825 г. В 1884 г. в «Русском архиве» были опубликованы воспоминания Л.?Ф. Львова, который по правительственному поручению в середине 1840-х гг. путешествовал по Сибири, где встречался с некоторыми из бывших участников движения.

Описывая свое первое свидание с декабристами, Л.?Ф. Львов заметил: «Бесспорно, среди них были прекрасные люди, умные, образованные, но людей с выдающимися убеждениями и волею, с положительным характером и логикою, я не встретил между ними»[1424]. Львову возражал И.?В. Ефимов – сибиряк, проведший детство в декабристской среде, представивший сибирское восприятие декабристов, далекое от их политической деятельности: «…не политических деятелей видели мы в них, а людей, которые тридцать лет сряду несли на наших глазах тяжелое наказание, несли спокойно, с достоинством, и веруя в Промысел Божий»[1425]. Особое значение приобретает конечная ремарка Ефимова: «…мы и через полвека вспоминаем о них как о живых примерах всего доброго, чистого и прекрасного и храним глубокую благородную память к этим добровольным изгнанникам»[1426].

Таким образом, публикации, относившиеся к истории пребывания декабристов в Сибири, презентовали их, прежде всего, как носителей высоких моральных качеств, а не как политических деятелей.

Для жителей Европейской России в еще большей степени актуализировались компоненты образа героя, обозначенные еще в мемуарах декабристов, – исключительные качества личности и ее общественная значимость.

Во второй половине XIX в. декабристы становятся мерилом нравственности. Так, в биографическом очерке, посвященном Я.?И. Ростовцеву, его автор Ф.?П. Еленев оправдывает героя своей статьи от обвинений в предательстве, ссылаясь на письма декабриста Е.?П. Оболенского[1427].

Ряд статей, посвященных коменданту Нерчинских рудников С.?Р. Лепарскому, также показывает, что деятельность коменданта оценивалась по его отношению к осужденным декабристам[1428].

В 1880-е гг. исторической периодикой востребуется еще одна тема, которая также вносит романтический ореол в историю движения – жёны декабристов[1429].

В конце 1880-х гг. в журналах появляются первые немногочисленные исследовательские статьи, посвященные истории декабризма. Данный факт можно объяснить тем, что к тому времени был собран фактический материал, который необходимо было обобщить. К тому же людей, связанных с историей декабристского движения, оставалось всё меньше.

Научное осмысление наследия декабристов позволило оценить образ декабриста с другой позиции. Дается не только личностная характеристика участников движения, но и производится историческая оценка их деятельности. Смену ракурса в восприятии декабристов мы можем проследить на примере изменения представлений о декабристах как участниках освободительного движения.

В начале 1880-х гг. автор рецензии на воспоминания декабриста А.?П. Беляева отмечал, что главная заслуга декабристов состояла в том, что они зародили «способность “стыдиться” своего привилегированного положения, передавая ее от одного поколения к другому, – то, что было нравственным достоянием немногих, стало, наконец, общей собственностью»[1430].

Изменение общественно-политической ситуации в начале XX в., учреждение Государственной думы обострили необходимость поиска в прошлом прецедентов конституционных проектов. В связи с этим возникает интерес к конституционным планам декабристов, к тому же этот интерес можно было удовлетворить, когда стали доступны архивные материалы, в частности, тексты конституции Н.?М. Муравьева и «Русской Правды» П.?И. Пестеля. В данном контексте интересной представляется работа редактора «Исторического вестника» Б.?Б. Глинского[1431], который, видя в декабристах предшественников конституционных преобразований начала XX в., писал: «Мы должны помнить их великую заслугу: они бросили ту искру, от которой теперь разгорается пламя»[1432].

Итак, подводя итог, следует выделить две ключевые интерпретации образа декабриста, представленные в рассмотренных нами журналах:

1) «Честолюбцы, едва не погубившие Россию». В основном эта интерпретация реализовывалась через публикацию материалов, посвященных восстанию 14 декабря 1825 г., и не получила широкого распространения.

2) «Герои, способные на самопожертвование ради Отечества, дружбы, ближнего». Образ героя-декабриста стал определяющим. Однако говорить о какой-либо идеологической мотивации со стороны редакций исторических журналов в преобладании этого образа не представляется возможным. На наш взгляд, основная причина его доминирования кроется как раз в «научной» ориентации указанных изданий. Обозначив цели своих изданий как, прежде всего, информационные, редакторы пытались опубликовать как можно больше фактического материала. В силу разных причин предоставить этот материал могли либо сами декабристы, либо лица, имевшие связь с историей движения, которые, в большинстве своем, если и не принимали политический аспект декабризма (а зачастую просто не были с ним знакомы), то неизменно отмечали его большое морально-этическое значение.

Таким образом, можно с большой долей уверенности констатировать, что в публикациях «Русского архива», «Русской старины» и «Исторического вестника» был заложен фундамент «декабристского мифа». Вместе с тем сводить только к этому роль указанных журналов нельзя. Публикация декабристских материалов актуализировала проблемы истории декабризма, стимулировала дальнейшее изучение темы, во многом определяя ее характер.