Диктатор 14 декабря 1825 г.

М.?С. Белоусов

Предлагаемая статья посвящена проблематике, связанной с избранием С.?П. Трубецкого диктатором в период междуцарствия и его деятельностью в ходе подготовки петербургского восстания. Стоит отметить, что именно сюжет о диктаторстве был и остается определяющим для восприятия одной из центральных фигур движения декабристов – С.?П. Трубецкого.

В дореволюционной и советской историографии обозначились две трактовки понятия «диктатор». Одна из них является традиционной и наиболее полно и точно сформулирована в фундаментальном труде М.?В. Нечкиной «Движение декабристов»[591]. Эта точка зрения заключается в том, что избрание Трубецкого диктатором делало его как политическим, так и военным руководителем деятельности декабристского общества в период междуцарствия и в ходе восстания. И поэтому неявка Трубецкого на Сенатскую площадь стала одним из ключевых факторов поражения.

Вторая точка зрения нашла воплощение в работах А.?Е. Преснякова[592], Н.?Ф. Лаврова[593], Я.?А. Гордина[594], В.?П. Павловой[595]. Расходясь в трактовке второстепенных моментов, названные историки утверждали, что за термином «диктатор» скрывалось исключительно политическое руководство тайным обществом в период междуцарствия и после победы восстания. Командовать же войсками непосредственно на Сенатской площади должен был полковник А.?М. Булатов. Основным аргументом в пользу подобного восприятия вопроса является письмо последнего великому князю Михаилу Павловичу, где А.?М. Булатов подчеркивал значение политической функции диктатора. Он пересказывал слова К.?Ф. Рылеева о том, что «на время избранный диктатором Трубецкой устроит Временное правление, которое выберет состав народного правления»[596].

Таким образом, в историографии оформились две диаметральные точки зрения на толкование понятия «диктатор»: военный и политический руководитель или исключительно политический руководитель. Следует отметить, что оба взгляда рассматривают проблему, априорно подразумевая внутреннее единство тайного общества. Против этого утверждения категорически возражает М.?М. Сафонов. Начальной точкой рассмотрения основных событий жизни тайного общества в период междуцарствия для М.?М. Сафонова является выявление главных механизмов поведения декабристов на следствии и анализ эволюции их концепций защиты. Исследователь пришел к выводу, что в период следствия развернулась борьба между Трубецким и Рылеевым: «Рылеев обвинял. Трубецкой защищался, и очень умело»[597]. Анализ противоборства двух лидеров тайного общества подвел М.?М. Сафонова к выводу о том, что в период междуцарствия между Трубецким и Рылеевым разворачивалась борьба по вопросу о «плане действия» и путях его реализации.

Эти наблюдения ставят вопрос о том, как развивались взаимоотношения двух лидеров Северного общества накануне петербургского восстания и какое место в них занимал вопрос о статусе и значении диктатора.

Итак, практически весь 1825 год Трубецкой провел на юге. 8 или 10 ноября[598] он приехал в Санкт-Петербург. Короткий отпуск должен был продлиться около двух недель. Отъезд был назначен на 25 ноября[599]. Формальная цель поездки была навестить родственников жены, проживающих в столице. Реальная же цель заключалась в том, чтобы в течение этого времени провести переговоры с Северным обществом, познакомить его лидеров с планом Васильковской управы Южного общества относительно намеченного на 1826 г. восстания.

Трубецкой нашел Северное общество сильно изменившимся за время его отсутствия. Еще в декабре 1824 г. его место в Северной думе занял Рылеев. Как отмечал К.?Д. Аксенов, «со второй половины 1824 года Рылеев все с большой силой и полнотой проявляет себя как крупнейший организатор декабристов Севера»[600]. Главной его заслугой, согласно К.?Д. Аксенову, стало создание в этот период своего течения в обществе, получившего наименование «отрасли Рылеева». К.?Д. Аксенов называет «основным, наиболее прочным и крепко сколоченным костяком рылеевской группы»[601] братьев Бестужевых, И.?И. Пущина, Е.?П. Оболенского, П.?Г. Каховского, А.?И. Одоевского, указывая, что именно они приняли «абсолютное большинство активнейших деятелей периода подготовки восстания»[602]. В конечном итоге К.?Д. Аксенов приходит к выводу: «…накануне восстания в петербургской организации было очень мало “старых” членов, принятых в дорылеевский период»[603].

М.?В. Нечкина категорически возражала против термина «отрасль», настаивая, что «это понятие никак не покрывает… фактической роли К.?Ф. Рылеева и его единомышленников»[604]. Согласно М.?В. Нечкиной, в Северном обществе место прежних умеренных и связанных с придворными кругами лидеров занимают люди с радикальными демократическими взглядами и республиканскими убеждениями. Смещается акцент в деятельности общества: Н.?М. Муравьев и Трубецкой уделяли внимание прежде всего разработке конституции, Рылеев же «не проявил ни малейшего энтузиазма по отношению»[605] к ней. На первый план выходит литературная деятельность как форма пропаганды и подготовки восстания.

Важные штрихи вносят наблюдения В.?М. Боковой. Она подчеркнула, что «отрасль Рылеева» «с первых дней своего существования фактически начала создание собственных внутренних организационных правил»[606]. В результате чего в 1825 г. была также преобразована структура общества. Члены Северной думы стали «распорядителями», а Северной думой стала Дума «отрасли Рылеева», после чего «Северное общество целиком стало обществом Рылеева»[607]. Согласно В.?М. Боковой, существенно изменились и правила приема: Трубецкой ранее требовал принимать в общество людей более рассудительных и избегать «пустой молодежи», а Рылеев делал ставку на увлеченность принимаемого. «Рылеев считал возможным введение в орбиту действия общества всякого недовольного», что наносило серьезный удар надежности конспирации общества[608].

Итак, за время отсутствия Трубецкого в Санкт-Петербурге в Северном обществе произошли существенные и, можно сказать, революционные изменения. Новыми лидерами стали «сочинитель» Рылеев[609] и братья Бестужевы: Александр – молодой петербургский писатель, литературный критик, поэт-романтик, издававший вместе с Рылеевым литературный альманах «Полярная звезда», и Николай – писатель и художник. Вместе с тем рядом с Рылеевым находился один из старых членов общества Е.?П. Оболенский, со временем попавший под его влияние. С февраля 1825 г. к деятельности Северного общества присоединились А.?И. Якубович, известный «буйным нравом» и декларативным планом убить Александра I, П.?Г. Каховский, намеревавшийся отправиться в Грецию для участия в освободительной войне против Османской империи. Рылеев принял в общество поэта, лицейского товарища А.?С. Пушкина – В.?К. Кюхельбекера. Связывали Рылеева дружеские отношения и с другим лицеистом, И.?И. Пущиным, проживавшим в этот период в Москве.

Таким образом, северная организация стала объединением молодых[610] литераторов с радикальными демократическими взглядами. «Рылеевский актив» подмял под себя существовавшие организационные структуры, прежний лидер Н.?М. Муравьев был практически изолирован. Именном в таком состоянии обнаружил Северное общество Трубецкой после возвращения из Киева. Необходимо рассмотреть, как он оценивал произошедшие изменения и относился к новому северному лидеру Рылееву.

О.?И. Киянская, пытаясь ответить на похожий вопрос, как П.?И. Пестель относился к Рылееву в ходе петербургских совещаний, пришла к следующему выводу: «Однако вряд ли Пестель… видел перед собой знаменитого поэта иди удачливого коммерсанта. Скорее – отставного подпоручика, маргинала, только что вступившего в заговор»[611]. Рылеев был из небогатой семьи, «по своей психологии человеком сугубо штатским»[612]. Участвовал в заграничных походах, но в период своей службы, в отличие от большинства товарищей, не был удостоен ни наград, ни повышений. Прослужив в 1821–1824 гг. заседателем в Петербургской палате уголовного суда, сосредоточился на литературной карьере. Наверное, в определенной мере «маргиналом» Рылеев казался не только Пестелю, но и Трубецкому.

В.?М. Бокова, оценивая социальный состав «отрасли Рылеева», использовала термин «предразночинцы» и отметила, что ее участники «по отношению к остальной дворянской массе Петербурга имели некоторый оттенок маргинальности»[613]. Согласно В.?М. Боковой, «в этой среде можно заметить и выраженную, обращенную “вверх” социальную неприязнь», и, что любопытно, «особенно не любил Рылеев “аристократов”»[614]. Именно этой антипатией к «высшему обществу» В.?М. Бокова объясняет изоляцию Н.?М. Муравьева в 1825 г. Безусловно, князь Трубецкой, происходивший из рода Гедиминовичей, полковник гвардии, также должен был у Рылеева вызывать по крайней мере определенную неприязнь.

Итак, обстоятельства требовали, чтобы два совершенно противоположных по происхождению, уровню достатка и успешности человека в этот период оказались во главе Северного общества. Следует заключить, что, вероятнее всего, изменения, произошедшие в столичной организации, Трубецкой оценивал весьма негативно. Они противоречили как традициям организации, так и его стремлению формировать общество из основательных и рассудительных людей, избегать «пустой молодежи». Вспоминая об этом в Сибири, он высказал даже сожаление о том, что уезжал на юг: «Может быть, удалившись из столицы, Трубецкой сделал ошибку. Он оставил управление общества членам, которые имели менее опытности и, будучи моложе, увлекались иногда своею горячностью, и действие которых не могло производиться в том кругу, в котором мог действовать Трубецкой»[615].

Эта оценка дана через много лет после произошедших событий, и тем не менее позиция Трубецкого очевидна, но акценты уже смягчены. Как оценивал Трубецкой состояние Северного общества непосредственно в ноябре 1825 г., можно заключить из его действий. Перед ним стояла задача присоединить петербургских членов к запланированному восстанию Васильковской управы. Это значило посвятить их в план восстания, согласовать действия в ходе реализации плана, распределить обязанности, то есть выполнить полноценную подготовку Северного общества к событиям, которые должны были случиться через полгода. Значит, Трубецкому необходимо было провести с Рылеевым как основным лидером изменившегося Северного общества полноценные переговоры, сообщив ему обозначенную выше информацию.

Современные историки пришли к выводу, что Рылеев в ходе следствия принял решение о сотрудничестве со следователями и давал подробные и основательные показания[616]. Возможные переговоры Трубецкого с Северным обществом должны были отразиться в следственном деле Рылеева. Впервые про Южное общество и участие в его деятельности Трубецкого он сообщил уже на первом допросе: «Около Киева в полках существует общество. Трубецкой может пояснить и назвать главных»[617]. Рылеев на протяжении всего следствия утверждал, что ему мало известно о Южном обществе, и действительно, сопоставляя разновременные показания, можно убедиться, что Рылееву были известны лишь отрывочные факты.

Наиболее подробно темы Южного общества Рылеев коснулся на допросе 24 апреля 1826 г. На прямой вопрос: «Что было сделано Трубецким?»[618] Рылеев ответил: «По приезде сюда из Киева Трубецкого он объявил мне и Оболенскому, что дела Южного общества в самом хорошем положении, что корпуса князя Щербатова и генерала Рота совершенно готовы, не исключая нижних чинов, на которых найдено прекрасное средство действовать через солдат Семеновского полка, и что ему поручено узнать, в каком положении Северное общество»[619]. А на вопрос о планах покушения на жизнь императора Рылеев в том числе заявил: «От Трубецкого же слышал я, что в минувшем 1825 году открыто на Юге Сергеем Муравьевым целое общество, имеющее целью истребить Государя, и что оно присоединено к Южному обществу»[620].

Получается, что Рылееву было известно о существовании тайного общества в двух корпусах и об их готовности восстать. Отрывочно было известно о пропаганде среди солдат; под «открытым Сергеем Муравьевым обществом» можно узнать Общество соединенных славян. Ключевые вопросы подготовки мятежа на юге – арест императора во время смотра войск, план восстать летом 1826 г., основные военные предводители восстания – были Рылееву неизвестны. Проанализировав рассматриваемый источник, можно согласиться с самим Рылеевым, который еще в ходе первых показаний заявил: «…об Южном обществе я не знал ничего обстоятельно <sic! – М.Б.>, и теперь не знаю»[621]. Единственное, что понял Рылеев из разговоров с Трубецким, это то, что «он и там играет важную роль»[622].

Итак, перед Трубецким стояла задача присоединить Северное общество к планам Васильковской управы. Решение этой задачи подразумевало проведение переговоров с лидерами Северного общества. Таковым в ноябре 1825 г. практически единолично являлся Рылеев. Как мы видели, Трубецкой сообщил ему лишь самую поверхностную информацию, а значит, уже сам для себя отказался от реализации своего плана. Этот отказ демонстрирует, что в момент переговоров Трубецкой считал ненужным содействие Северного общества образца 1825 г. в ходе планируемого Васильковской управой восстания. Фактический отказ от переговоров с Рылеевым означал, что мятеж на юге не будет поддержан в столице.

Это принципиальное решение по важному вопросу. Для его принятия необходимы были достаточно веские обстоятельства. Видимо, этими обстоятельствами были изменения, произошедшие в Северном обществе в 1825 г. Из закрытой и достаточно законспирированной организации под влиянием Рылеева общество превратилось в сильно помолодевшее, радикализированное, его основным ядром стала «кричащая молодежь», о которой так нелестно отзывался Трубецкой ранее. Вступить в «обстоятельные» переговоры значило бы сообщить Северному обществу образца 1825 г. подробную информацию о планах южного восстания, о его руководителях и задействованных в его подготовке офицерах. Раскрыть всю эту информацию значило бы подвергнуть себя серьезному риску.

Учитывая это обстоятельство, Трубецкой уезжал в Киев ни с чем. Отъезд был запланирован на 25 ноября. Но именно в эти дни ситуация кардинально изменилась. 19 ноября 1825 г. в Таганроге скончался император Александр I. В столицу, естественно, информация поступала с опозданием. 25 ноября по Петербургу стали распространяться слухи о тяжелой болезни императора Александра I, а 27 ноября стало достоверно известно о его смерти. Смерть царствующей особы – сама по себе эпохальное событие в жизни страны, для декабристских же обществ кончина императора имела особое значение. Политические обстоятельства деятельности декабристских обществ меняла не только смерть императора Александра I, но и династический кризис, который за ней последовал.

О распространении в Петербурге слухов о болезни императора Рылеев на следствии показал: «О болезни покойного государя узнал я накануне присяги государю цесаревичу в доме графини Лаваль от Трубецкого. Он прибавил при сем: говорят, опасен; нам надобно съехаться где-нибудь…»[623] В «Замечаниях на записки декабриста В.?И. Штейнгейля» Трубецкой писал, что накануне 25 ноября[624] были именины Е.?И. Трубецкой, в связи с чем у них было «довольно гостей, между прочими Рылеев. Он сказал мне первый, что есть известие из Таганрога, что Александр отчаянно болен»[625]. Налицо очевидное разночтение: Рылеев показывает, что узнал от Трубецкого, а тот, наоборот, что от первого. Несмотря на это, можно сделать точный вывод о том, что 24 ноября Северное общество было осведомлено о приближающейся смерти Александра I. Трубецкой отложил отъезд, назначенный на 25 ноября, для «того, чтоб знать, чем разрешится болезнь»[626].

27 ноября были получены известия о смерти Александра I, в тот же день проведена присяга Константину. Трубецкой, узнав об этом, немедленно приехал к Рылееву и, пересказав полученные сведения, заявил, что «надобно приготовиться, сколько возможно, дабы содействовать южным членам, если они подымутся, что очень может случиться, ибо они готовы воспользоваться каждым случаем; что теперь обстоятельства чрезвычайные и для видов наших решительные»[627]. Неожиданная смерть императора ставила перед Трубецким сложный выбор, требовавший определенного решения. При этом следует подчеркнуть, что первой реакцией на известие о смерти императора было ожидание восстания на юге. За этой фразой скрывается понимание Трубецким слабости Северного общества. По его мнению, на момент 27 ноября 1825 г. Северное общество оказалось не способно взять инициативу в свои руки и могло лишь поддержать движение на юге.

Обновленное Северное общество восприняло происходящие события иначе. Ядром общества в 1825 г. были молодые офицеры-романтики. Экзальтированная нацеленность на совершение политического подвига наиболее ярко выразилась в поведении некоторых членов общества. Об их настроении можно судить по сделанным спустя несколько дней заявлениям. Н.?А. Бестужев показывал на следствии: «Дня за два или за три до 1-го декабря, когда я сидел у Рылеева один, вошел Каховский и… с сердцем сказал: “Не довольно того, что вы удержали человека от его намерения, вы не хотите и продолжать цели своей; я говорю вам, господа, что ежели вы не будете действовать, то я донесу на вас правительству. Я готов собою жертвовать, назначьте, кого должно поразить, и я поражу; теперь же все в недоумении, все общество в брожении; достаточно одного удара, чтобы заставить всех обратиться в нашу сторону”»[628]. В то же время Якубович, обсуждая первые планы восстания, предлагал, как свидетельствовал Рылеев: «…надобно разбить кабаки, позволить солдатам и черни грабеж, потом вынести из какой-нибудь церкви хоругви и идти ко дворцу»[629].

Более молодые, чем Трубецкой, члены общества не просто выступали за активные действия, а были эмоционально экзальтированы от ощущения судьбоносности момента. Трубецкой, видимо, чувствуя настроение собеседников и понимая, что восстание неизбежно, резюмировал обсуждение планов Северного общества фразой: «Мы не можем никакой отговорки принести обществу, избравшему нас, и что мы должны все способы употребить для достижения цели общества»[630]. Следует обратить внимание, что уже в момент принятия решения о подготовке восстания между Трубецким и лидерами Северного общества наметилось противоречие, пусть и скрытое, выражавшееся в трактовке сложившейся ситуации.

Именно в этих обстоятельствах Рылеев предложил избрать Трубецкого диктатором. На следствии он показал, что «предложено было мною некоторым членам, в то же утро ко мне приехавшим»[631]. Инициатива Рылеева была принята. Выборы проходили в течение первой декады декабря. Но важно подчеркнуть, что сама должность диктатора была введена еще в самом начале междуцарствия, в период, когда речи о командовании войсками еще не шло. Северное общество только начинало работу по подготовке восстания, по привлечению к участию в нем офицеров разных полков.

Рылеев предложил необычное название для должности руководителя общества. Термин «диктатор» не мог быть заимствован из новейшей истории. Ни в революционных событиях, ни в политической жизни России и европейских стран это слово никак не использовалось. Единственным историческим периодом, откуда можно было почерпнуть этот термин, является античная история. В республиканском Риме в сложных для общества обстоятельствах власть двух демократически избранных консулов по их предложению заменялась властью специально назначенного диктатора.

Обращение декабристов к римской истории едва ли можно считать случайным. Как показал В.?С. Парсамов[632], отдельные сюжеты древности нередко использовались для героизации подвигов русских солдат в правительственной пропаганде во время Отечественной войны 1812 г. Для поэта-романтика Рылеева, предложившего использование этого термина, способ героизации через исторические сюжеты был хорошо известен и, можно сказать, излюблен. Использование этого термина должно было способствовать героизации происходящих событий. То есть Рылеев вкладывал в значение термина некий образный ряд, заимствованный из римской литературы, ориентируясь на образ и атрибутику лидера в судьбоносный период.

Введение термина «диктатор» самими декабристами было воспринято неоднозначно. А.?А. Бестужев, ближайший товарищ Рылеева, на следствии показывал: Трубецкой «дня за 4 избран начальником, для чего и я через Рылеева дал свой голос. Но когда Рылеев назвал его диктатором, я сказал, что это кукольная комедия»[633]. А.?А. Бестужев проголосовал за Трубецкого. Он оспаривал использование термина «диктатор», видимо, считая его слишком претенциозным. «Неуместным наименованием»[634] считал этот термин и П.?Н. Свистунов – член Южного общества, находившийся в Петербурге в декабре 1825 г.

Учитывая происхождение и воинское звание Трубецкого, именование его диктатором создавало вполне точный и законченный образ. Боевой офицер, участник Отечественной войны и заграничного похода, князь из рода Гедиминовичей, диктатор инсуррекции в пользу конституции и введения представительного правления, – всё это не могло не вскружить голову офицерам, которых Рылеев планировал привлечь к участию в восстании. Внешний образ дополнялся личными качествами Трубецкого: холодностью, скрытностью, некоторой надменностью.

Как Рылеев использовал образ диктатора для пополнения общества, можно увидеть на примере полковника А.?М. Булатова. Рылеев во время встречи 9 декабря рассказал ему о планах общества устроить восстание, уничтожить «правление и власть тиранскую»[635] и об избрании Трубецкого диктатором. Мимолетной встречи 12 декабря с последним Булатову хватило для того, чтобы прийти к выводу, о том, что Трубецкой стремится занять престол и «мечтает себя властелином»[636].

Несмотря на неудачный результат, стоит сфокусироваться на схеме привлечения людей, использованной Рылеевым: возобновление общения со старым знакомым, рассказ о плане действий, знакомство с диктатором, назначение каких-либо обязанностей. Именно поэтому большинство декабристов «были убеждены и умерли с уверенностью, что именно ему <С. П. Трубецкому. – М.?Б.> предназначалось возглавить войска»[637]. Однако избрание Трубецкого диктатором ни в коем случае не ограничивало и не сужало руководящей роли Рылеева.

Итак, необходимо подчеркнуть, что важным аспектом проблемы является момент появления должности диктатора, а именно в первые дни междуцарствия речь о военном командовании идти еще не могла. В это время перспектива восстания носила гипотетический характер. Рылеев предложил избрать Трубецкого диктатором и, используя этот образ, начал вести работу по привлечению новых участников к организации восстания. Наличие диктатора не препятствовало Рылееву принимать принципиальные решения самостоятельно и оставаться во главе подготовки восстания. Таким образом, термин «диктатор» при учреждении должности носил, прежде всего, агитационный характер.

Любопытно отметить, что схожую характеристику значения своего избрания диктатором дал Трубецкой на следствии. На первом же допросе Трубецкой показал, что Рылеев и Е.?П. Оболенский считали возможным проведение петербургского восстания, и, по их мнению, Трубецкой «непременно нужен, ибо нужно имя, которое бы ободрило»[638]. В ответах на вопросные пункты от 23 декабря Трубецкой сообщил: «Рылеев пришел ко мне и говорил… что имя необходимо нужно, и что уже известно у них, что я избран начальником». В ответах на вопросные пункты от 15 февраля, рассказывая о ситуации в обществе 12 декабря, Трубецкой подчеркивает: «Цель моя была развязаться с обществом, ибо мне уже становилось весьма тягостно, и я начинал видеть, что члены общества находили только, что им нужно одно мое имя во мне и более ничего»[639].

Из приведенных цитат становится ясно, что Трубецкой последовательно утверждал, что весь смысл избрания его диктатором заключался в том, что Рылееву нужно было громкое имя для привлечения к участию в восстании. Безусловно, момент оправдания и стремление переложить вину на Рылеева в этом показании присутствуют. Но на следствии «Рылеев обвинял», а «Трубецкой защищался»[640]. Отсюда следует, что этот сюжет Трубецкой не придумал – мог заострить, но едва ли придумал. Поэтому приведенные цитаты свидетельствуют о том, что на следствии Трубецкой четко понимал, что Рылееву и обновленному Северному обществу в целом от него требовалось не реальное руководство, а прежде всего имя. Трубецкой должен был быть не руководителем, а знаменем восстания.

Остается открытым вопрос о том, когда Трубецкой это осознал. Едва ли можно предположить, что в начальный период междуцарствия. В первую декаду декабря Трубецкой занимался как разработкой плана выступления, так и встречами для привлечения офицеров. План был им составлен в начале декабря 1825 г.

В ходе первых допросов, давая показания о подготовке восстания, Трубецкой много внимания уделил этой проблеме[641]. План подразумевал, что восставший полк направится поднимать ближайший и таким образом присоединит значительную часть гвардии к восстанию. После чего предполагалось вывести все восставшие части за город и ожидать начала переговоров, в ходе которых следовало добиться принятия и реализации основных требований манифеста[642]. Сбор войск и выход их за город подразумевал достаточно длительное противостояние. Открывалась возможность, как отмечал Трубецкой, что к восставшим будут присоединяться войска, не вышедшие сразу, а также гражданское население и сторонники из высших слоев: «Сие основано было на том мнении, что, вероятно, есть много людей, желающих конституционной монархии, но которые не являют своего мнения, не видя возможности до оной достигнуть, но когда увидят возможность, и притом, что восставшие войска никакого буйства не делают, то обратятся на их сторону»[643].

При реализации плана правительство лишалось возможности молниеносно подавить восстание. Выход войск за город привел бы к колебаниям среди частей, оставшихся в Петербурге. Значит, правительство не смогло бы опереться на петербургский гарнизон и было бы вынуждено стягивать иные подразделения в столицу, что, естественно, потребовало бы значительного времени. Нахождение лагеря восставших за городом, а не в самой столице, давало им возможность максимально долго уклоняться от столкновений с правительственными войсками и, таким образом, затягивать и обострять политический кризис.

В отдельной статье мы сравнили первый план восстания Трубецкого и сюжетную линию восстания Р. Риего[644]. Ряд схожих элементов был обнаружен в этом сравнении. В обоих случаях заговорщиками в качестве формального повода было использовано недовольство солдат, никак не связанное с политическими мотивами, – катастрофическое положение Экспедиционной армии в Испании и нежелание солдат переприсягать в России. В обоих планах предполагалось поднять восстание в различных подразделениях и использовать уже мятежные части для революционизации колеблющихся полков, в ходе восстания провозгласить программные документы политического содержания (Кадисскую конституцию в восстании Р. Риего и «Манифест» в плане Трубецкого). Впоследствии объединить все силы в единую группировку и, двигаясь по стране, уклоняться от столкновения с верными правительству войсками, провоцируя самим фактом мятежа политический кризис.

Ключевым моментом обоих планов была их ориентированность на совершение бескровной революции. Смена политического режима должна была произойти не в результате столкновения революционных сил с властью. В плане Трубецкого революция должна произойти в результате самостоятельного распада государственного аппарата, вызванного политическим кризисом, а именно – отказом гвардии от присяги новому императору.

Важным направлением деятельности руководителей Северного общества в начале декабря, наряду с разработкой плана и программы восстания, было привлечение конкретных воинских частей к участию в восстании. План Трубецкого подразумевал «движение от полка к полку», поэтому на следствии, пересказывая разговор с Рылеевым, он объяснил свою позицию в вопросе о привлечении сил: «Всегда отвечал, что надобно несколько полков… по крайней мере, тысяч 6 человек солдат; наконец, последний раз, когда он меня о том спросил, то я ему сказал, что если будет можно совершенно надеяться на один полк, что он непременно выйдет, и притом еще Морской экипаж (на который Рылеев много надеялся), а в некоторых других полках будет колебание, то тогда можно зачать… но что первым должен быть один из старых коренных гвардейских полков, каков Измайловский, потому что к младшим полкам, может быть, не пристанут»[645]. В этой цитате ясно представлена позиция Трубецкого в вопросе о подготовке восстания. Обществу необходимо было привлечь полкового командира одного из «коренных гвардейских полков». Он сможет поднять свой полк и революционизировать все прочие.

Рылеев, не разделяя тактических взглядов Трубецкого, считал, что к восстанию изначально надо привлечь как можно больше сил. Причем, реализовывая эту задачу, он мог практически ориентироваться только на младших офицеров (Гвардейского экипажа, Московского, Гренадерского, Измайловского, Финляндского полков), близких к его «отрасли», и нескольких ротных командиров (А.?П. Арбузов и, возможно, еще несколько офицеров в Гвардейском экипаже, А.?Н. Сутгоф в Гренадерском полку, М.?А. Бестужев и Д.?А. Щепин-Ростовский в Московском полку). Кроме того, можно было рассчитывать на волнения в гвардейской Конной артиллерии и Конно-пионерном эскадроне, в котором служил М.?И. Пущин – младший брат одного из лидеров заговорщиков.

Трубецкой, будучи практически не знаком с младшим офицерским составом гвардейских частей, расквартированных в Петербурге, привлечение войск осуществлял по другой линии. Как отметил Я.?А. Гордин, для восстания «необходимы были старшие офицеры», «лидеры общества искали этих людей на разных уровнях», причем «на самом верхнем действовал князь Трубецкой»[646].

Речь идет, прежде всего, о его попытке привлечь к восстанию генерала С.?П. Шипова – командира Семеновского полка и гвардейской бригады. В «Записках» Трубецкого воспроизводится содержание встречи, в ходе которой он попытался привлечь Шипова к заговору. Ключевым достоинством Шипова было то, что он пользовался непререкаемым авторитетом в своем полку, причем не просто в гвардейском полку, а одном из коренных – Семеновском. Успех встречи мог бы обеспечить победу восстания. Но Шипов не хотел поддерживать действия тайного общества, что, по мнению Трубецкого, стало «большой потерей, потому что Шипов был всегда членом, на которого полагались»[647].

Реализация плана Трубецкого подразумевала возможное содействие выступлению со стороны высших органов государственной власти. Этим традиционно объясняется интерес Трубецкого к Г.?С. Батенькову. В материалах следствия содержится информация о ряде встреч между Трубецким и Батеньковым. Через последнего, человека, весьма близкого к М.?М. Сперанскому, Трубецкой пытался узнать о мнении этого государственного сановника. Но М.?М. Сперанский был скрытным человеком, и поэтому на одном из допросов Трубецкой привел фразу Батенькова относительно этого вопроса: «Я старался узнать от правителя его канцелярии Батенкова и получил только в ответ: “Нет, батюшка, у нашего старика не выведаешь, что он думает”»[648].

Тем не менее Батеньков также внес свой вклад в подготовку восстания. Обсуждение плана между Батеньковым и Трубецким обнаружило схожесть их умеренных программ: оба в грядущем перевороте выступали как сторонники конституционной монархии. Как убедительно показал М.?М. Сафонов, «идею временного правления Трубецкой связал с именем Батенькова, хотя он сам, Трубецкой, обдумывал этот предмет, но не пришел к определенным выводам»[649]. «Снял затруднение»[650] Батеньков, и в результате в плане Трубецкого при формировании «Временного правления» он, как сам сообщил, «метил на Михаила Михайловича Сперанского и Александра Семеновича Мордвинова»[651].

Кроме того, показания Трубецкого сообщают о его встрече с сенатором И.?М. Муравьевым-Апостолом. Какие вопросы обсуждались на этой встрече, едва ли можно установить, сам Трубецкой указывал лишь на то, что собирал информацию о переговорах между Николаем и Константином[652]. Показания Н.?А. Бестужева несколько проливают свет на эту ситуацию. Он утверждал, что «по слухам, дошедшим до нас, некоторые из сенаторов, между прочим, Баранов и Муравьев, подавали надежду, что оный Трибунал <Сенат – М.Б.> нас поддержит… все же уверяли, что действовать не могут, доколе не будут поддержаны силою»[653].

В конце ноября – начале декабря 1825 г. между Петербургом и Варшавой в качестве курьера курсировал Ф.?П. Опочинин, от которого Трубецкой также получал информацию о развитии отношений между Николаем и Константином в вопросе о принятии престола[654].

Таким образом, череда встреч, которые предпринял Трубецкой, показывает, что «в период междуцарствия “он давал известия” о том, “какие движения заметны при дворе”»[655]. Трубецкой также пытался привлечь новые войска к восстанию, об этом свидетельствуют его переговоры с С.?П. Шиповым. Но, получив отказ, сосредоточился на сборе информации о развитии династического кризиса и попытке получения поддержки после восстания со стороны высших государственных органов.

В результате силы, которые должны были начать восстание, были собраны Рылеевым. Это обстоятельство давало ему возможность в меньшей степени ориентироваться на мнение диктатора. В итоге Рылееву удалось продавить свой вариант плана и отказаться от ключевого элемента предложенного Трубецким плана сбора частей «от полка к полку». Согласно плану Рылеева, все восставшие части должны были двигаться на Сенатскую площадь: «Рылеев не хотел, чтобы полки шли один к другому, говоря, что это долго слишком будет»[656].

В следующем за этим предложении раскрывается вся эволюция взаимоотношений между Трубецким и Рылеевым в дни предшествующие восстанию: «В последний вечер 13 числа, когда он при мне говорил Арбузову, что он рано к нему придет, то он прибавил “Мы уж прямо на площадь”, – и я на сии слова уже не возражал»[657]. Из этого показания можно представить следующую картину. Трубецкой разработал план движения «от полка к полку». Рылеев, не отвергая этого плана, считал, что все восставшие части должны двигаться напрямую к Сенатской площади. В дни, предшествующие восстанию, Рылеев стал реализовывать свой план. Из фразы «13 числа… уже не возражал» можно сделать вывод, что в предшествующие дни какие-то возражения были.

Рылеев стал готовить восстание согласно своему плану движения к Сенату, давая соответствующие инструкции. Трубецкой был против этого плана, но, не имея влияния на полковых офицеров – членов общества, он мог только исключительно возражать. Факт возражений показывает, что около 10 декабря скрытые противоречия между Рылеевым и Трубецким трансформировались в открытый спор о плане действия. Однако все нити заговора сходились в руках Рылеева, и он продолжал настаивать на своей программе.

Рылеев, приняв свой план, назначил помощниками диктатора полковника Булатова и капитана Якубовича, начальником штаба восстания – Оболенского. Булатов не был ранее членом тайных обществ и был единственным обер-офицером, согласившимся участвовать из всех, к кому обращались декабристы. Кроме того, Булатов незадолго до восстания закончил службу в лейб-Гренадерском полку и был очень популярен среди солдат и унтер-офицеров. А самое главное, Булатов совместно с Рылеевым учился в Первом кадетском корпусе. То есть Булатов и Рылеев были знакомы с детства. Таким образом, в сложных условиях междуцарствия Рылеев мог рассчитывать на Булатова как на «своего человека».

Якубович был принят в Северное общество Рылеевым. С Якубовичем у Рылеева были теплые и доверительные отношения, на следствии Рылеев показал: «По приезде его сюда мы скоро сошлись, и я с первого свидания возымел намерение принять его в члены общества, почему при первом удобном случае и открылся ему… Слова его, голос, движения, рана произвели сильное на меня впечатление»[658]. Оболенский после отъезда Трубецкого стал ближайшим соратником Рылеева. При этом служил старшим адъютантом штаба гвардейской пехоты и по своему опыту и своим знаниям лучше всех подходил на место начальника штаба.

Таким образом, Рылеев назначил ближайшими помощниками Трубецкого людей, с которыми был связан дружескими связями, находившихся под его влиянием. Вечером 12 декабря на квартире Рылеева происходило очередное совещание. Трубецкой был не знаком с обоими помощниками диктатора и впервые их увидел только на этой встрече. Якубович на Трубецкого произвел крайне негативное впечатление: «Я его тут видел в первый и, надеюсь, в последний раз в жизни моей»[659]. Якубович своей горячностью и позерством вызывал явную антипатию у Трубецкого. Он же в свою очередь поразил Якубовича и Булатова своей надменностью. «Оба подозревали Трубецкого в бонапартизме и были полны решимости не дать узурпировать ему престол»[660], поэтому они, уезжая с этой встречи, договорились действовать совместно и не поддерживать устремления Трубецкого.

Реакция Трубецкого на знакомство с помощниками диктатора была незамедлительной. Вечером 12 декабря он попросил отпустить его на юг. В передаче Батенькова он так аргументировал свой отъезд: «Когда некоторые находили невозможным действовать с успехом, Трубецкой сказал, что если ему здесь нечего делать, то он поедет в четвертый корпус войск и там начнет»[661]. Этот эпизод любопытен в изложении самого Трубецкого. В ответах на вопросные пункты от 23 декабря Трубецкой описывал совещание 12 декабря. За рассказом о встрече с Якубовичем дается следующее описание: «Сделался шум, и я ушел, сказав Рылееву “Отпустите меня в 4-й корпус, там если быть чему-нибудь, то будет”»[662].

В советской историографии этот эпизод традиционно трактовался как признак сомнений и колебаний Трубецкого в успехе восстания[663]. М.?М. Сафонов связывает требование Трубецкого отпустить его на юг с тем, что не нашлось исполнителей для предложенного им плана устранения Николая Павловича. Ставя под сомнение приверженность Трубецкого к идее цареубийства, мы полагаем, что следует связывать это требование не с отсутствием исполнителей, а с положением, сложившемся в тайном обществе. Рылеев изменил план восстания, без ведома Трубецкого назначив помощников диктатора. Крайне негативное впечатление, произведенное Якубовичем на Трубецкого, видимо, стало последней каплей, переполнившей чашу терпения. На это указывает и текст показания, в котором прослеживается причинно-следственная связь: Якубович начал горячиться, сделался шум, Трубецкой попросил отпустить его на юг.

На прямой вопрос следствия, зачем Трубецкой произнес эту фразу, он дал следующий ответ: «Единственно в намерении отделаться от бывшего уже мне тягостным участия под каким-нибудь благовидным предлогом»[664].

Судя по всему, дав такое объяснение, Трубецкой хоть и смягчил его, но сообщил правду. К 12 декабря Трубецкой из диктатора и «предводителя инсуррекции» превращался в слепого исполнителя воли Рылеева. 12 декабря ему стало очевидно, что его мнение не может повлиять на ход подготовки восстания, и единственное, что заговорщикам от него нужно, – это участие его громкого имени. Косвенно об этом свидетельствуют события, произошедшие днем 13 декабря. Речь идет об отправке двух курьеров: П.?Н. Свистунова в Москву к М.?Ф. Орлову и И.?И. Муравьева-Апостола на юг с письмом к его старшему брату. П.?Н. Свистунов на следствии показывал о содержании письма: «Трубецкой говорил Орлову, чтоб приехал в Петербург немедля, что войска, конечно, в неустройстве и что нужно воспользоваться первым признаком оного»[665].

В.?А. Федоров предположил, что вызов М.?Ф. Орлова был коллективным решением на предшествующих совещаниях[666]. В.?П. Павлова считала, что письмом М.?Ф. Орлову Трубецкой реализовывал свою обязанность диктатора поддерживать связь с московской управой[667]. М.?В. Нечкина связывала письмо М.?Ф. Орлову с желанием «иметь надежного заместителя диктатора на севере в случае последующего отъезда основного диктатора – Трубецкого – на юг»[668]. О.?И. Киянская, соглашаясь с М.?В. Нечкиной, подчеркивала: «…можно сказать, что полковник Трубецкой приглашал генерал-майора Орлова в Петербург возглавить восстание»[669]. При этом О.?И. Киянская отметила, что едва ли М.?Ф. Орлов мог стать заместителем Трубецкого, в Петербурге он стал бы основным руководителем восстания. М.?М. Сафонов обратил внимание на то, что план Трубецкого (восстание «от полка к полку») «был близок к идеологии ранних декабристских организаций, начиная с “Ордена русских рыцарей”, одного из основателей которого, М.?Ф. Орлова, Трубецкой срочно вызвал в Петербург накануне выступления»[670].

Представляется, что устанавливать прямую связь между заявлением уехать на юг 12 декабря и письмом к Орлову 13 декабря не совсем верно. В этой последовательности пропущено ключевое звено – тайное общество не отпустило Трубецкого на юг. Получается следующая последовательность: Трубецкой изъявил желание уехать, общество его не отпустило, и только тогда он написал письмо Орлову. Поэтому едва ли следует предполагать, что Трубецкой вызывал Орлова, потому что 13 числа еще считал, что может уехать. Трубецкой написал Орлову письмо тогда, когда для него стало ясно, что он остается в Петербурге, то есть после отказа общества его отпустить.

Трубецкой на следствии так объяснил причину вызова Орлова: «Я чувствовал, что я не имею духу действовать к погибели, и боялся, что власти не имею уже, чтоб остановить, надеялся, что если он приедет, то он сию власть иметь будет»[671]. Что означает словосочетание «не имею духу действовать к погибели», совершенно ясно. Трубецкой не хотел быть слепым исполнителем воли Рылеева, четко осознавая, что план последнего приведет к поражению или, по крайней мере, к кровопролитию.

Вторая часть фразы в контексте наблюдений М.?М. Сафонова приобретает совершенно новое звучание: Трубецкой вызывал в Петербург идеологического сторонника своего плана. Осознавая, что, в случае приезда Орлова, тот «власть иметь будет» повлиять на план будущего восстания. Мнение Рылеева в вопросе плана восстания было определяющим, потому что именно он привлек к восстанию все силы, на которые рассчитывали декабристы. Учитывая связи и авторитет Орлова, с его приездом можно было рассчитывать на изменение баланса сил.

Вместе с П.?Н. Свистуновым в Москву отправлялся И.?И. Муравьев-Апостол, но он должен был двигаться дальше и в конечном счете передать С.?И. Муравьеву-Апостолу письмо, в котором Трубецкой в форме слухов пересказывал основные события междуцарствия. О.?И. Киянская обратила внимание, что в пересказе Трубецкого присутствует интересная фраза: «Между прочим, я в оном говорил о слухах, что будто гвардию для присяги хотят вывести за город»[672]. Комментируя эту фразу, О.?И. Киянская сделала вывод, что «в форме слухов и сплетен князь сообщал Сергею Муравьеву план собственных действий»[673].

В показании Трубецкого есть еще один интересный фрагмент: «Между тем желал, чтоб Муравьев не более приписывал мне участие в том, что произойти могло, как то, которое я имел»[674]. О.?И. Киянская из этого фрагмента сделала вывод, что «С. И. Муравьев-Апостол предупреждался о том, что “произойти могло”» и «своей собственной <С. П. Трубецкого. – М.Б.> роли в предстоящих событиях»[675]. Получается, что Трубецкой сообщил С.?И. Муравьеву-Апостолу о своем положении в столичном заговоре и о том, что ведущая роль в заговоре принадлежит Рылееву.

Как показала О.?И. Киянская, итогом этого письма, которое до южного лидера дошло лишь в устной форме, стало восстание в поддержку Константина, хотя «Черниговский полк давно уже присягнул Николаю, и присяга прошла без эксцессов»[676]. Очевидно, что в этом письме Трубецкой призывал С.?И. Муравьева-Апостола поднять восстание, воспользовавшись династическим кризисом междуцарствия, но и, что важно, детально обрисовывал положение в Северном обществе. Восстание на юге и известие о нем в Петербурге могло перевернуть ситуацию как в целом для декабристов, так и персонально для Трубецкого. Ведь он с самого начала Рылеевым и его ближайшими сподвижниками воспринимался как человек, имеющий значительное влияние на юге. Для Рылеева восстание на юге в 1825 г. ассоциировалось, прежде всего, с влиянием Трубецкого и именем С.?И. Муравьева-Апостола, о чем он не преминул сообщить во время первого допроса[677].

Таким образом, днем 13 декабря Трубецкой предпринял две отчаянные попытки спасти ситуацию. Оба действия – и вызов Орлова в Петербург, и призыв С.?И. Муравьева-Апостола поднимать восстание на юге – могли изменить положение. И то, и другое подразумевало изменение баланса сил в Петербурге. Приезд Орлова означал бы принятие плана Трубецкого и организацию бескровной революции в Петербурге. Восстание на юге стало бы подтверждением влияния Трубецкого в Васильковской управе, и, как единственного, кто мог влиять на южных предводителей, делало бы его неоспоримым лидером в столице.

Однако вечером 13 декабря стало известно, что присяга Николаю назначена на следующий день. Позже у Рылеева состоялось срочное совещание. Осознавая малочисленность войск и собственную отрешенность от руководства восстанием, Трубецкой начал уговаривать полковых офицеров не начинать действовать. И.?И. Пущин показал, что Трубецкой призывал «не присоединяться к малому числу войска»[678], а М.?А. Бестужев на следствии показал: «Трубецкой и 13 числа говорил: не надо начинать решительных мер, ежели не будете уверены, что солдаты вас поддержат»[679]. Кроме того, Следственный комитет задал специальные вопросы А.?П. Арбузову, который тоже показал, что говорил Трубецкой: «…не должно горячиться, ежели будут приводить к присяге»[680].

О том, как развивалась ситуация дальше, можно судить по мемуарам Н.?А. Бестужева. Около 10 часов вечера к Н.?А. Бестужеву приехали И.?И. Пущин и Рылеев. Последний объявил «о положении на совещании, что в завтрашний день при принятии присяги должно поднимать войска, на которые есть надежда, и, как бы ни были малы силы, с которыми выйдут на площадь, идти с ними немедленно на дворец. “Надобно нанести первый удар, а там замешательство даст новый случай к действию; итак, брат ли твой Михаил со своей ротой, или Арбузов, или Сутгоф – первые, кто придет на площадь, отправятся тотчас ко дворцу”»[681].

Новый вариант заключался в том, что все восставшие части должны двигаться на Сенатскую площадь, а часть, которая придет первой, должна не останавливаться, а немедленно двигаться к Зимнему дворцу и захватить царскую семью.

В тот же вечер, по мнению М.?М. Сафонова[682], Рылеев заменил диктатора Трубецкого на Булатова. Это мнение основывается на «Замечаниях на записки В.?И. Штейнгейля», где Трубецкой указывает: «Для предводительства инсуррекции… выбор пал на полковника Булатова, который только что назначен был командиром армейского полка, из батальонных командиров Лейб-гренадерского»[683]. Н.?М. Дружинин, сопоставляя показания и мемуары Трубецкого, пришел к выводу, что Трубецкой сознательно стремился переложить ответственность на Булатова[684]. Но, по мнению М.?М. Сафонова, это заявление Трубецкого подтверждается самим Булатовым.

25 декабря 1825 г., находясь в Петропавловской крепости, Булатов написал письмо великому князю Михаилу Павловичу. М.?М. Сафонов, анализируя данное письмо, заключил, что Булатов, пытаясь показать, что был невольно втянут в восстание, сделал это так неловко, что своими оправдательными словами лишь подчеркнул, что роль, отведенная Булатову руководителями восстания, далеко выходила за рамки действия командира, которому дано только поручение вывести полк лейб-гренадер. Согласно новой редакции плана, вести войска на Сенатскую площадь поручалось ротным командирам, а с площади на штурм Зимнего дворца – Булатову.

Следует отметить, что в «Замечаниях на записки В.?И. Штейнгейля» речь идет о предводителе инсуррекции. Трубецкой говорит о том, кто должен был командовать войсками согласно плану Рылеева. Вполне можно согласиться с выводом о том, что эти полномочия были возложены на Булатова. Но, согласно выше установленной трактовке понятия «диктатор», нам представляется не совсем точным говорить о том, что Рылеев накануне восстания заменил одного диктатора на другого. Трубецкой был и оставался символом восстания. Но естественно, что Рылеев ожидал – Трубецкой будет реализовывать уже его собственный план и выйдет на площадь.

В заключение подведем итоги. В историографии существуют две основные концепции определения статуса и значения термина «диктатор». Рассматривая этот сюжет в динамике его развития и в контексте противоречий Трубецкого и Рылеева, необходимо подчеркнуть, что скрытый антагонизм между двумя лидерами возник еще до начала междуцарствия. Трубецкой прибыл в столицу для того, чтобы договориться с Северным обществом о совместной реализации плана восстания Васильковской управы. Но от решения этой задачи отказался, обнаружив столичную организацию сильно изменившейся за время его отсутствия. Изменения не давали ему возможности сколько-нибудь рассчитывать на Северное общество. Трубецкой предполагал выехать в Киев 25 ноября 1825 г., но известие о болезни государя его остановило.

В первые дни междуцарствия Рылеев выступил с инициативой избрания Трубецкого диктатором. В этот период речи о командовании идти еще не могло – перспектива восстания носила гипотетический характер. Рылеев предложил избрать Трубецкого диктатором и, используя этот образ, начал вести работу по привлечению новых участников к организации восстания. Наличие диктатора не препятствовало Рылееву принимать принципиальные решения самостоятельно и оставаться во главе подготовки восстания.

Трубецкой в начальный период междуцарствия, осознавая себя ключевым руководителем, предложил план восстания «от полка к полку». Кроме того, Трубецкой активно наблюдал за развитием династического кризиса и стремился задействовать в восстании высшие органы власти. В это время Рылеев встречался с представителями различных гвардейских полков, в результате чего все подразделения были привлечены исключительно Рылеевым и его окружением. Это позволило ему отказаться от плана Трубецкого и настаивать на собственном плане, согласно которому все восставшие части должны были двигаться на Сенатскую площадь. Этот шаг Рылеева стал первым открытым противоречием между двумя лидерами.

Затем Рылеев, без согласования с Трубецким, назначил его помощников. Ими оказались люди, с которыми Рылеев был связан дружескими узами. Реакция Трубецкого на знакомство с помощниками диктатора, состоявшееся вечером 12 декабря, была незамедлительной. Изменение плана и назначение помощников без его ведома было воспринято Трубецким как оттеснение с руководящей роли в заговоре. Трубецкой из диктатора и предводителя инсуррекции превращался в слепого исполнителя воли Рылеева. Поэтому тогда же, 12 декабря, он попросил отпустить его на юг, а 13 декабря предпринял две отчаянные попытки спасти ситуацию: отправил П.?Н. Свистунова с сообщением в Москву для М.?Ф. Орлова и И.?И. Муравьева-Апостола на юг с письмом к его старшему брату. Оба действия, к которым призывал Трубецкой – приезд Орлова в Петербург и восстание на юге – могли изменить положение. И то, и другое подразумевало изменение баланса сил внутри заговора в Петербурге.

Но уже вечером 13 декабря стало известно, что присяга Николаю назначена на следующий день. У Рылеева состоялось совещание. Осознавая малочисленность войск и собственную ограниченность руководства восстанием, Трубецкой начал уговаривать полковых офицеров не начинать действовать. Вечером 13 декабря Рылеев изменил план восстания и ввел в него положение о том, что первая вышедшая на Сенатскую площадь часть должна идти к Зимнему дворцу, чтобы овладеть им. Командовать этой частью должен был Булатов. Так к вечеру 13 декабря должность диктатора стала пустой метафорой. Понимание этого во многом объясняет поведение Трубецкого в день восстания 14 декабря 1825 г.