Новый опыт биографии поэта-декабриста К. Ф. Рылеева (рецензия на книгу Готовцевой А. Г., Киянской О. И. «Рылеев»)[1720]

М.?А. Пастухова

Только что вышедшая в серии ЖЗЛ книга позиционируется авторами как новый опыт биографии К.?Ф. Рылеева – поэта-декабриста и видного участника тайных обществ. Сам по себе факт такой попытки весьма ценен – в последний раз сколько-нибудь обстоятельная биография поэта-декабриста издавалась еще в конце 1980-х гг.[1721], а опубликованная ранее в этой же серии, еще в 1982 г., работа В.?В. Афанасьева носила название «жизнеописание»[1722]. Разумеется, с тех пор необходимость создания научной биографии К.?Ф. Рылеева с целью постановки новых проблем, решения новых научных вопросов и устранения существующих белых пятен стала для современного декабристоведения насущной задачей.

Справедливости ради надо отметить, что представленная авторами книга ряд таких проблем действительно ставит. Авторы также рассматривают целый спектр еще практически не изученных исследователями вопросов, тем самым пытаясь представить на суд читателей и специалистов вариант научной биографии К.?Ф. Рылеева, которая являла бы собой пример нового, свободного от мифов и сиюминутной конъюнктуры подхода к изучению жизни и конспиративной деятельности одного из самых ярких представителей декабристского движения.

В рамках вполне традиционной для такого исследования структуры в предлагаемой вниманию читателей книге, состоящей из пролога, пяти глав и эпилога, последовательно рассматриваются особенности формирования личности будущего декабриста, обусловленные обстоятельствами семейной ситуации Рылеевых, службы молодого офицера, освещаются его первые шаги в литературе и конспиративная деятельность.

К числу достоинств биографии можно отнести следующие поставленные авторами проблемы: изучение белых пятен в семейной истории Рылеевых, атрибуция прежде неизвестных ранних стихотворений поэта, прояснение обстоятельств публикации наиболее выдающихся произведений Рылеева (прежде всего, послания «К временщику») и т. д.

Однако наличие, казалось бы, столь ценных изысканий, к сожалению, в значительной степени обесценивается тем, что многие выводы и подкрепляющие их аргументы, мягко говоря, не безусловны.

Уже в прологе, озаглавленном, как и все остальные разделы, выразительной цитатой, А.?Г. Готовцева и О.?И. Киянская декларируют цель – «очистить» биографию Рылеева от издержек советской историографии и легендарных подробностей, которые изобличают «ущербность» прежнего подхода к изучению этой темы. В качестве примера приводятся, в частности, воспоминания Н.?А. Бестужева и характеристика личности Рылеева, данная А.?И. Герценом и Н.?П. Огаревым, по словам авторов, закрепившая легенду. Так, в частности, Николай Бестужев писал: «Все действия жизни Рылеева ознаменованы были печатью любви к Отечеству; она проявлялась в разных видах: сперва сыновнею привязанностью к Родине, потом негодованием к злоупотреблениям, и, наконец, развернулась совершенно в желании ему свободы»[1723]. Подобный подход объявляется авторами ущербным и легендарным, как и утверждение Н.?П. Огарева о том, что Рылеев «стремился высказать в своих поэтических произведениях чувства правды, права, чести, свободы, любви к родине и народу, святой ненависти ко всякому насилию»[1724].

Однако некоторые натяжки в аргументации авторами своей позиции обесценивают, казалось бы, заявленную ими благородную цель. Так, авторы не избежали уже здесь некоторых передержек. Критикуя дореволюционный и советский подходы историков к личности поэта, О.?И. Киянская и А.?Г. Готовцева отмечают: «Между тем трагическую гибель Рылеева вряд ли стоит напрямую соотносить с его стихами. Трудно поверить, что поэт в реальной жизни не думал ни о чем другом, кроме счастья родины, предчувствовал свою казнь и, более того, страстно желал ее. Ни один из документов не дает возможности подозревать в Рылееве суицидальные наклонности. Кроме того, как и любой другой человек, Рылеев был многогранен: он был мужем и отцом, другом и любовником, служил, занимался издательской и журналистской деятельностью…»[1725] <Здесь и далее курсив мой. – М.П.>.

Это заключение не выглядит сенсационным провидением, так как не вскрывает ни сути высказываний Н.?А. Бестужева, ни смысла слов А.?И. Герцена и Н.?П. Огарева, которые едва ли противоречили чему-либо из вышесказанного и вовсе не предполагали в Рылееве «суицидальных наклонностей».

Подобные выразительные фразы, включенные в абзац ради эффекта, не устраняют «ущербность» прежнего подхода, но вскрывают «ущербность» нового. Так как и Н.?А. Бестужев, и А.?И. Герцен, и Н.?П. Огарев всего лишь со свойственной эпохе романтизма XIX в. поэтичностью полагали, что Рылеевым (чего, кстати, невозможно отрицать и при наличии прочих мотивов) руководили возвышенные чувства любви к Отечеству, заслонявшие порой всё остальное, в том числе и вполне естественный инстинкт самосохранения, в то время как А.?Г. Готовцева и О.?И. Киянская, споря с этим утверждением, сводят их рассуждения в область абсурда. И идея жертвы, принесенной ради процветания отечества, вполне характерная в культурологическом контексте для эпохи начала XIX в., в результате рассматривается в контексте исключительно медицинского термина – суицидальности.

Если присмотреться к характеру использования авторами рецензируемой книги документальных данных, у потенциального читателя может сложиться впечатление, что все свидетельства, служащие в пользу положительных качеств личности Рылеева, признаются сплошь «ущербными», чересчур восторженными, легендарными и недостоверными, а наибольшего внимания заслуживают мемуарные отзывы критически настроенных современников. В то время как цель создания научной биографии, разумеется, не подразумевает ни чрезмерной идеализации и романтизации героев, ни модного теперь их развенчивания.

Однако за бойкими формулировками читатель, особенно неподготовленный (биография ориентирована на самый широкий круг читателей), едва ли может это понять и почувствовать.

Не избежали авторы новой биографии Рылеева также и явных фальсификаций. Этот досадный факт, вероятно, объясняется стремлением привлечь к книге как можно большее количество читателей, используя приманку из разряда «всё, что вы всегда хотели, но боялись спросить», ведь биография декабриста издана в популярной серии, ориентированной на самый широкий круг интересующихся историей, а не только специалистов, знакомых с научной декабристоведческой литературой.

Подобная игра с массовым читателем очень опасна для историка именно с точки зрения обоснованности и объективности его выводов и оценок.

Уже в аннотации к книге О.?И. Киянской и А.?Г. Готовцевой делается заявление, ставящее в тупик сколько-нибудь знакомого с темой читателя. О деятельности поэта-декабриста сказано: «Он писал доносы на коллег-конкурентов, дружил с нечистоплотным Фаддеем Булгариным, успешно управлял делами Российско-Американской компании и намеревался изменить государственный строй»[1726]. И если последние три утверждения не вызывают никаких возражений, то первое является прямой дезинформацией.

Читатель, интересующийся историей декабризма, но знакомый с ней только по школьной программе, не знающий обстоятельств биографии Рылеева, вынужден будет сделать вывод о том, что поэт в целях устранения конкурентов-литераторов, соревнующихся с издателями «Полярной звезды», писал на них доносы. Именно такое заключение предлагается сделать из вышеприведенной фразы.

Между тем что же все-таки стоит за этим утверждением авторов?

В одном из разделов 4-й главы, посвященном деятельности К.?Ф. Рылеева в Российско-американской компании, излагается история с публикацией в «Северной пчеле», издававшейся Ф.?В. Булгариным и Н.?И. Гречем, материала о положении дел в русских колониях в Северной Америке. По словам авторов биографии поэта, эта статья, бывшая не первым в «Северной пчеле» материалом, посвященным данной теме, «описывала ситуацию в колониях гораздо точнее, чем три предыдущих. Земля, на которой невозможно заниматься земледелием, холод и дороговизна, воровство и грабежи; странные, непонятные европейцу нравы и привычки местных жителей – со всем этим ежедневно сталкивались служившие в Америке российские сотрудники компании. “Тайна компании”, таким образом, была явлена миру»[1727].

Эта публикация, наносившая серьезный ущерб деловой репутации Российско-американской компании (формировать ее положительный образ входило в прямые обязанности К.?Ф. Рылеева, как отмечают О.?И. Киянская и А.?Г. Готовцева), стала большим ударом для поэта, которому могли поставить на вид ненадлежащее исполнение своей должности. И он поспешил подать жалобу в Цензурный комитет, с просьбой заставить издателей дать опровержение. Далее авторы пишут: «В истории с ”антикомпанейской” статьей Рылеев выступил вовсе не как поэт, издатель и участник антиправительственного заговора – он выступил как чиновник, наделенный официальной властью и немалыми связями: его жалоба поступила в цензурный комитет непосредственно в день выхода “Северной пчелы” с этой статьей. Донос явно писался Рылеевым наспех…»[1728]

В одном абзаце стоят рядом слова «жалоба» и «донос», но человеку, говорящему на русском языке, не надо объяснять разницу между одним и другим. Действия Рылеева в контексте его деятельности внутри Российско-американской компании в этой ситуации вполне понятны, и их никак невозможно назвать доносом. Так же, как невозможно написать донос на статью, вышедшую в свет открыто в одном из печатных изданий и одобренную цензурой. На нее можно пожаловаться, ею можно возмутиться, с ней можно не согласиться, но написать донос на то, что делается открыто, явно и никак не преследуется, совершенно невозможно. Здесь мы, увы, сталкиваемся с обыкновенной подменой понятий.

Это, к сожалению, не единичный случай допущения авторами искажений такого рода. Главным образом они сводятся к многочисленным произвольным обобщениям и выводам, ничем не подкрепленным, кроме предположений лично самих А.?Г. Готовцевой и О.?И. Киянской.

И если, например, публикация текста стихотворений, принадлежащих, по всей видимости, Рылееву и печатавшихся в начале 1820-х гг. под псевдонимом «Ракитин», может послужить поводом для переиздания сочинений поэта-декабриста, заново прокомментированных и проанализированных с позиций современного литературоведения, а предложенная авторами концепция литературного творчества декабриста, без сомнения, займет свое место в научной литературе по этому вопросу, хотя и встретит своих оппонентов, то согласиться с выводами авторов относительно проблематики семейной истории декабриста гораздо сложнее.

С таким, например, выводом, как, по сути, ничем, кроме гипотетических и необоснованных предположений, не подкрепленное утверждение авторов о том, что П.?Ф. Малютин, дальний родственник поэта-декабриста, приходился К.?Ф. Рылееву сводным братом. Еще более сомнительным является скорее призванное заинтриговать потенциального читателя, чем восстановить истину, предположение о том, что причиной номинальной покупки имения Батово Анастасией Матвеевной Рылеевой, матерью декабриста, как и причиной окончательного разрыва ее с мужем, с последующим определением сына в Первый кадетский корпус, были «особые отношения» с незаконнорожденным сыном своего мужа, коим, по словам авторов, и являлся П.?Ф. Малютин. Это предположение, документально никак не подтвержденное (как и другие сенсационные «открытия» авторов относительно семейной истории декабриста), да и не имеющее в настоящее время перспектив быть доказанным, также не предлагает исследователям альтернативной версии, а, скорее, служит приманкой для читателя, ищущего разоблачений и жареных сенсаций, как и упоминавшиеся выше утверждения о доносах Рылеева, включенные в аннотацию.

Обобщая приведенные замечания, нельзя не сказать о том, что сам по себе новый опыт исследования биографии поэта-декабриста является важным, необходимым и полезным новым шагом в изучении декабристского движения, так как жизнь и конспиративная деятельность одного из его крупнейших представителей всё еще оставляет немало вопросов для исследователей.

Однако важность и новизна результатов биографических исследований в большой мере зависят от качества работы их авторов, использованных ими исследовательских подходов, мере, с которой они следуют свойственным научным трудам принципам полноты привлеченных документальных данных, обоснованности выводов, объективности анализа. В данном случае этим принципам авторы очень часто не следуют.

В заключение хотелось бы пожелать увеличения числа исследований, актуализирующих тему истории декабристов, однако при этом желательно также, чтобы исследователи уделяли больше внимания непредвзятому анализу, подход к которому не связывался бы ни с идеологическими, ни с коммерческими соображениями, иначе современная историческая наука рискует, не разрушив прежних заблуждений и мифов, создать новые.