3.ЖАЖДА ЦЕЛЬНОСТИ

3.ЖАЖДА ЦЕЛЬНОСТИ

Комментарий 2000-х

Писалось и публиковалось отдельными статьями в 1961–1962 годах.

В начале 1963 Борис Слуцкий, давая мне рекомендацию в Союз писателей, «уставил комиссарский палец»:

— Вы должны написать книгу «Послесталинское поколение»!

Я немедленно выполнил его указание и сдал рукопись в издательство «Советский писатель» как раз накануне того судьбоносного момента, когда Н.С.Хрущев пошел в Манеж, и либеральная эпоха кончилась. Рукопись немедленно выбросили в корзину. Откуда ее достала моя спасительница Евгения Федоровна Книпович. Не видать бы книге света, если бы влиятельнейшая метресса не объявила себя ее редактором, лично. Два года под ее мудрым руководством («Левушка, дело не в поколениях, а в дураках, хотя биология тоже имеет место») я то ли доводил рукопись, то ли выжидал момента (надеюсь, текст не ухудшился, но он сильно изощрился). Момент наступил в 1965 году. Уже на выходе книгу вернули из цензуры с 96 замечаниями, большею частью стилистического характера. Одно из них («это место написано странно ярко») привело меня в такой восторг, что в остальных 95 случаях я честно пригасил текст, а относительно этого «места» разыграл хорошо рассчитанное возмущение. Сработало: книга вышла.

Не восстанавливаю цензурной (и редакторской) правки — по двум причинам. Во-первых, издана и прочитана моим поколением книга была именно в этом виде. А во-вторых, от правки по замечаниям, даже и дурацким, она, я думаю, не стала хуже: для себя я тоже изощрялся изрядно («внутренний редактор» бдел неотступно), так что «внешний» просто заставил меня сделать то же самое, только похитрей. Эзоп — мой изначальный соавтор, повивальный дед, ставивший клеймо времени на каждой строке. Тогда я думал, что обхожу внешние препятствия, теперь думаю, что обходил дурака в себе самом — дурака, который думает, будто «знает истину». Никакой истины я не знал, я крутился, спасая в себе «нечто»; этот крутеж и был истиной: истиной спасения лица при социализме. Угоди я смолоду в «демократию», крутился бы точно так же.

Поэтому изданный тогда текст оставляю без изменений, с минимальным комментарием.

Дабы не рвать тогдашнего текста, Комментарий, сведу к концам глав. И только самое начало прокомметирую теперь же:

Лев Толстой сказал: любовь не менее свята, будет ли ее предметом Кукин или Спиноза.

Мысль, которой утешаются литературные критики, когда время вносит масштаб в их первоначальные страсти.

Эта книга рождалась на журнальных и газетных страницах, в пылу полемики, под знаком молодого ощущения, что наш первоначальный опыт впервые широко вливается в опыт советской литературы.

Комментарий

Вот с этого: с «журнальных и газетных страниц» и следовало начинать тогда подобное издания. С того, что «книга рождалась» в контексте «опыта советской литературы». С того, как славно наш «первоначальный опыт» жаждет вырасти до зрелого. Ну, и так и начал. И когда книга уже пошла в производство, вдруг осенило меня, и я приделал с железобетонно-бульдозерному началу невинный завиток, зацепленный у любимого классика. Вообще-то, это была хоть и шутливая, но дерзость. Мне могли бы сказать: да причём тут Толстой? А Спиноза — вытащен забавы ради? А уж Кукин и вовсе переводит разговор в какой-то ёрнический тон!

Именно. Толстым — прикрылся. Спинозу вставил, чтобы размыть марксистский железный базис. Кукиным обозначил право вольничать и шутить там, где требовалась серьёзность. После такого бантика можно было пускать в дело бульдозер про то, как…

…наш первоначальный опыт впервые широко вливается в опыт советской литературы.

Где уж было в потоке новых имен, дарований, дебютов угадать, кто Спиноза, — мы слишком свято любили и слишком горячо спорили.

Однако время вносит масштабы. Вдумчивый читатель, вооруженный современными библиографическими справочниками и комплектами периодики не столь большой давности, сможет уличить меня в том, скаль многие оценки я пересмотрел с той поры. Но критика не аукцион… Я и теперь не уверен, что знаю окончательную меру ценности всего того, что вошло в нашу литературу за эти десять лет, — да и что такое окончательная мера ценности? «Гамлет» живет в веках, ибо каждая эпоха перечитывает его заново. Значит, каждая эпоха ищет ему свою меру ценности. В противном случае пусть принц датский остается темой для кабинетных схоластов.

Я предваряю книгу этими замечаниями, чтобы читатель не искал в ней того, чего в ней нет.

В ней нет исчерпывающей картины литературного движения истекшего десятилетия; в ней нет безапелляционных приговоров.

Когда поэту говорят: снежного костра не бывает, — он отвечает: стихи не о том. Когда прозаику говорят: где у тебя профсоюз? — он отвечает: рассказ не о том. Когда драматургу говорят: на той фабрике давно уж пустили бы поточную линию, — он отвечает: пьеса не о том.

В критике часто ищут табель достижений литературы. Или бюро полезных советов авторам. Или бюро полезных советов читателям… Эта книга — не о том. Я не берусь учить поэта писать стихи, прозаика — повести, драматурга — пьесы; не считаю себя вправе поучать и читателя, что ему хорошо, а что плохо. Просто хочу понять закономерность того, что есть.

И последнее. При чем тут ядро ореха? Эта метафора попалась мне как-то в одной старой статье: шелуха слов — ядро смысла. Неожиданно она мелькнула еще раз, у нынешнего поэта: а те, что в сердце не имели бога, раскалывались, как пустой орех… Тогда вспомнилась мне знаменитая статья Писарева…

Впрочем, не все сразу. Остальное станет ясно по ходу чтения.

Я честно пытаюсь заинтриговать читателя.