ЖАЖДА НА БОЛОТЕ

ЖАЖДА НА БОЛОТЕ

– я сувалькиец и возьму все, что мне дадут.

Й. Каросас.

– я цыган и украду все, что плохо лежит.

Ромалэ, цыганский барон.

Был прекрасный тихий вечер. Наша семья собралась на традиционный праздник. Разговор не вязался. После нескольких веселых фраз мы вновь возвращались к той злополучной политике, как язык к больному зубу. Мне все казалось, что я что–то не так сделал, чего–то не закончил, где–то ошибся… Дочь не выдержала и пожурила меня:

— Папочка, что ты переживаешь, что ты оправдываешься? Настоящий художник — сам по себе правда, потому оправдываться ему не пристало, даже некрасиво.

Это была истина, проверенная веками. И как хорошо, что хоть изредка об этом дети напоминают родителям. Я не находил слов для ответа, поэтому снова начал оправдываться, что художник становится настоящим только потому, что он по своей природе самоед, постоянно сомневающийся и вынуждающий думать других. К счастью, позвонил председатель Президиума Верховного Совета Витаутас Астраускас и очень скромно, не хвастаясь и не строя из себя большого человека, сказал:

— Мы тут, в Президиуме ВС приняли такое решение – поднять над башней замка Гедиминаса трехцветный флаг. Как ты считаешь?

— Это очень здорово! Замок — исторический памятник, поэтому никого не должно задеть. Я был в Чехии, там над замками развеваются старинные флаги.

— И мы так считаем, конечно, если вы не против.

— Витаутас, за кого ты меня принимаешь?

— А кто тебя знает? Вы же на своих плакатах надели на меня фашистскую фуражку Пиночета.

— Дурацкая работа. Это выдумки вашего проверенного интеллигента, но вы и сами виноваты, отпустили вожжи. За такие оскорбления полагается судить. Я всегда был и буду против любых издевательств.

— Об этом мы когда–нибудь поговорим подробнее с глазу на глаз. Тот человек — это не моя инициатива. А теперь позвони Вилейкису, он уполномочен и обо всем знает.

— Это сделать не трудно, мы соседи, но, дорогой Витаутас, что побудило вас к такому шагу? Будь добр, скажи мне, как писателю и другу, даю слово, мне это чрезвычайно важно!

— Вы напрасно считаете нас своими врагами. Мы тоже хотим участвовать в национальном возрождении.

Так говорил тогдашний президент Литвы, от которого многое зависело. Даже судьба «Саюдиса». После этого говорить, тем более расписывать, будто все сделал один самозванец, более чем гнусно.

У нас не было серьезных врагов. Не было их. Поэтому мы и разрастались, как крапива в теплице. Не понимаю, почему этот факт сегодняшние историки намеренно замалчивают или искажают. Почему об этом ни разу не заикнулся и сам генерал госбезопасности, присутствовавший на том заседании и каждодневно консультировавший Верховный Совет?

Вилейкис был очень конкретным, деловым и будто избегал меня: — Дам команду, ночью спустят Государственный флаг, а утром мы поднимем другой, только у меня его нет.

— Найдем.

Председатель исполкома описал небольшой сценарий митинга. Замысел мне понравился. Я позвонил Жебрюнасу.

— Хорошо, у меня еще остался этот реквизит. Будет сделано парке Вингис он не порвался. Ты молодец.

— Не я, на сей раз — высшее руководство.

— Какая разница? Если твердо стоишь на своих позициях, чего доброго, завтра тебя назовут стагнатором. Ура!

На следующий день ранним утром по указанию Ландсбергиса ни с того ни сего была собрана Инициативная группа. Господи, какой скандал! Нас кто–то обошел, предал и оказался гораздо проворнее.

— Кто проведет митинг? — был первый вопрос Ландсбергиса.

— Председатель исполкома Альгирдас Вилейкис.

— Этот негодяй?! Этот стагнатор? Это дерьмо? — подобно базарной бабе принялся кричать интеллигентнейший из интеллигентнейших.

— Как тебе не стыдно? Это выбранное тобой руководство. Ты сам за него голосовал.

— Кто дал вам такое право без нашего постановления? — метался четырежды обезвреженный кусачий кролик А. Юозайтиса Альвидас Медалинскас.

— Это измена! — Меня, старого волка, винил этот не остепенившийся и не блистающий способностями мальчик, которого не только через несколько институтов, но и в «Саюдис» протащил папаша. Мы будем протестовать!

— Альвидас, мы только что отучили тебя пресмыкаться, а ты уже начинаешь топтать других. Опомнись.

Почти все, за исключением Жебрюнаса, Даунораса и еще нескольких интеллигентов, высказались против поднятия флага. Озолас заявил, что он выйдет из «Саюдиса».

— Баба с возу — кобыле легче, — подкинул я.

— Как ты смеешь?!

— А мне подсказал А. Чеснавичюс, за которым ты шпионил.

Наступила гробовая тишина. Тогда я спокойно объяснил: — Если вы такие могучие, идите и поднимайте сами, только не забудьте, что у башни дежурят милиционеры с автоматами. Они вас не подпустят. Нужен приказ руководства, чтобы опустить Государственный флаг и оставить флагшток пустым… Иначе это будет криминал.

Этот холодный душ остудил горячие головы. Ландсбергис куда–то выбежал. Мы с Жебрюнасом разделились: он поехал за флагом, а я пошел к председателю Вилейкису. Как нарочно, на улице столкнулся сА. Терляцкасом. Распушив свой вихор, он пристал ко мне:

— Это правда, о чем вчера сообщили по радио и телевидению? — Правда.

— Что вы делаете?! Это измена! Флаг сменим только после получения независимости.

— Слушай, Антанас, ты сговорился с Чекуолисом или излагаешь собственное мнение?

— Пшел к черту этот кагэбэшник, но и ты порядочный негодяй! Я в тебя верил!..

— Продолжай верить, но сначала повтори эти слова своему патрону Ландсбергису, который называеттебя уличным политиком и шарлатаном. И еще: почему ты повсюду шатаешься с президентским флагом?

— Это вопрос тактики.

— А это — стратегии. Передавай привет своим родителям и не забудь, что политика — концентрат всех людских пороков.

Вилейкис ждал меня на улице. Мы уселись в машину. Я вдруг спросил его:

— Что ты сделал этому Ландсбергису, если он с таким остервенением тебя ругает?

— Мы не дали ему квартиру на улице Шило. Он так заврался и столько напрописывал всяких родственников, что стало тошно. У него и так две квартиры, третья ему не полагается.

Вот так создавали «врагов нации». Одному не понравился Вилейкис, другому — Астраускас. Одни натравили на неугодных им людей несколько медалинскасов и гед, другие украсили их портреты фашистскими регалиями, толпа ухватилась за такую свежатину и начала ее таскать по митингам, ничуть не задумываясь о том, что же эти люди сделали плохого. Бог живет в человеке, а в толпе его не бывает. Главное, чтобы была новая жертва, новая фамилия, новый виновник их бед, а то, что за этими именами стоят порядочные люди, имеющие перед Литвой заслуги, никому не докажешь. Толпе постоянно нужны жертвы, так сказать, твердое топливо для подогрева ее ярости. Цель оправдывает средства. Поэтому я и сказал на митинге:

— Духовная пустота вождей передается народу, поэтому опомнитесь. Перед тем, как ликовать, свергнув тиранов, хорошенько осмотритесь, кому вы помогали их свергать!

Эти слова людям запомнились, они раздражали, сердили, пока, наконец, не стали явью. Когда в борьбе за личную власть Ландсбергис превратил Верховный Совет в собственную «парламентскую резистенцию», многие в него еще верили, а когда он переименовал егов угодный ему Восстановительный Сейм, многие стали оглядываться, но когда он в конце своей политической карьеры потребовал себе президентскую пенсию, только тогда все очнулись. Но если бы этот врожденный разрушитель на начальном этапе «Саюдиса» предложил двурушникам платить по две пенсии, его прихвостни проголосовали бы за эту глупость единогласно.

И, наконец, крупнейшее злодеяние бывшего «искупителя» — афера с «Вильямсом», взвалившая на Литву оброк на неограниченное время. Видите ли, не подпустим Ивана к трубе[9]… Вот мы какие великие! А через несколько лет несет по телевидению чепуху, будто не помнит собственного величия: «Я не помню, вносил ли поправки в тот договор или нет!» А чья подпись? Прав Адолфас Стракшис, прекрасный публицист и аналитик: «Ивана к трубе подпустили американские евреи, не спрашивая мнения Бабилюса и Ландсбергиса. Не подпустили, а свой своему отдал весь завод со всеми трубопроводами, несчастным Бутингским терминалом и правом управления предприятием ПОЖИЗНЕННО. Неважно, кому предприятие будет продано, но право управления им никогда не будет принадлежать Литве. По такой своей негативной мощи этот печально известный договор можно сравнивать с секретными договорами Молотова — Риббентропа».

После многочасовых бесед с Роландасом Паксасом оказалось: было заранее известно, что «Вильямс» — фирма–посредник и что рано или поздно, нахапав денег, она сбежит из Литвы. Для янки или янкелей, оказывается, очень заманчиво прижать арабов русской нефтью, и Литва здесь ни при чем. Пусть идет по миру, если подписывает документы, не читая их. Вот какие подводные скалы отшибли сегодняЛандсбергису память, которую стоило бы подлечить в какой–нибудь камере–одиночке, так как хищений такого масштаба в нашей истории еще не бывало. Что там Витаутас Первый, отписавший крестоносцам жемайтийцев (жмудь)[10]? Один смех, по сравнению с нынешним предательством Ландсбергиса. Разве это не новый способ покорения Литвы, спланированный «Черным сценарием»? Литву опять продали. Уже в который раз все сделано за спиной литовцев.

Очередной сеятель независимости Литвы, не считаясь с Конституцией, собрал Совет по обороне и без какого–либо сопротивления заставил всех его членов поднять руки. Разве это не похоже на решение правительства Меркиса без боя пустить русских в Литву[11]? Потом мирным путем предать их суду своих товарищей Скучаса и Повилайтиса, а уж после этого уносить ноги куда попало, чтобы пришельцы не отобрали полученные деньги. Подобным образом мы отказались от Вильнюса, отдали Клайпеду. Что еще отдадим мирным путем? Пока не все разграбили, значит, не все еще потеряно, еще можно в течение нескольких каденций поиграть в независимость.

Сейчас московская пресса пишет: русские построили Мажейкяйский нефтекомплекс — русские и будут управлять им. Ландсбергис и Адамкус только восстановили историческую справедливость, сами того не ведая. С последними словами не могу согласиться. Ложь! Знали и знают, чья это выдумка, потому ребятки и отрабатывают своему настоящему хозяину, честно служат, но не за страх и не за совесть, а потому, что слишком глубоко заглотили заброшенные различными спецслужбами блесны. Особо не порыпаешься, когда острый тройник раздирает брюхо…

Такова правда жизни: одни мыслят, творят, участвуют в исторических событиях, а другие участвуют только в дорого оплачиваемых торжествах. И я не всегда пахал.

Митинг, приуроченный к поднятию флага, мы начали вовремя, минута в минуту. Заранее условились: по окончании митинга трубач подаст знак, флаг поднимется над башней, оркестр исполнит гимн… Поэтому речи были краткими, ясными, кто–то вместо слов только смахивал слезы радости. Около трибуны суетился не осмелившийся протестовать А. Терляцкас. Внезапно откуда–то выскочил весь взопревший Ландсбергис. Он противился поднятию флага, сколько мог, но, почувствовав поражение, поспешил привести своего отца и на этом подзаработать себе очки. Он подбежал ко мне:

— Можно ли выступить моему отцу?

— Пожалуйста, сегодня общий праздник, — ответил я, не заподозрив коварства.

Не поверив в мою доброту, он еще раз переспросил и обратился к «врагу нации», так сказать, помылился и у него на глазах:

— А вы, уважаемый председатель, согласны?

— Пусть выступит. Только кратко. Время поджимает.

Старый Ландсбергис время затянул. Как и прочие старые люди, он очень нудно рассказывал, как в 1918 году, будучи интендантом формируемого полка, он вместе с капитаном К. Шкирпой поднимал флаг на башне, как ему салютовали солдаты будущего полка им. Гедиминаса и как им после этого пришлось бежать от большевиков в Каунас, как в пути его арестовали, допрашивали… (и, насколько мне известно, завербовали).

После такой длинной баллады нескольких ораторов пришлось вычеркнуть. Митинг затянулся, а под конец все испортил чересчур усердный и рвущийся показать себя А. Медалинскас. Он достал какой–то «проверенный» список и начал выстраивать своих людей, которые имели предоставленное кем–то право вцепиться в края флага и без предателей торжественно занести его на гору. Вся эта процедура порядком затянулась. Наверху трубача никто не услышал. Когда флаг наконец донесли до башни замка, охранник знаменосцев внутрь не пустил, сам взял флаг и, переживая за музейный экспонат, сам его поднял. Люди внизу начали аплодировать, кричать ура. В общем шуме звуки оркестра растворились. Перекличка не состоялась.

Я не помню фамилии того охранника, но он точно не был ни Ландсбергисом, ни даже его дальним родственником. Он случайно оказался исторической личностью. Впоследствии он не откликнулся даже на приглашение по телевидению. Но свято место пусто не бывает. Его заняли оба Ландсбергиса: один — мессия, другой — патриарх. Люди, услышав это кощунственно повторяемое слово, стали возмущаться. «А вы, случаем, не ошиблись? Насколько известно, такое звание заслужил и таким званием до сих пор величали только Йонаса Басанавичюса», — писали в коллективном письме каунасцы, а восходящая телевизионная «звезда», немножко покривлявшись, ответила им: «К счастью, и среди живых у нас есть люди, которых можем называть патриархами нации». Такое указание дал В. Чепайтис, а она только сделала несколько ошибок в ударении… и ничего святого в нашем прошлом не осталось.

Материалы об этих торжествах были жестоко исковерканы и урезаны. В них не осталось ни Вилейкиса, ни меня. Совсем как во времена Брежнева: Ю. Гагарин рапортует Н. Хрущеву о выполнении задания, а в центре Политбюро вместо Никиты чернеет четырехугольная дыра, рядом с ней — новый Ильич, только не лысый, а кудрявый, и успешно поднявший усы Сталина на должный уровень своих бровей. Мы недалеко ушли от тех корифеев и сейчас можем радоваться правде только в том случае, если кто–то из наших деятелей обделается до ушей, или в случае его политической смерти, поскольку только тогда все его ошибки и ложь воскресают из мертвых. Таков уж наш обычай: стоит отучить литовца пресмыкаться, как он тут же начинает давить других.

В своем архиве я собрал около полусотни видеозаписей о первых днях «Саюдиса». Ими пользовались кинорежиссеры, смотрели журналисты. Они просили дать комментарии и пояснения. Некоторые из записей я передал и «государственному» телевидению. После, при сопоставлении оригиналов и «о государственных» записей, я обнаружил огромное превосходство новой демократии над старой. Ни на одном из митингов, которые я вел или в которых участвовал, меня нет, нет и моих соратников, а где только мелькнет «папашка», все сделано крупным планом, замедлено, выделено. Ведь за такие героические усилия этим «государственникам» следовало бы платить абонентную плату какой–нибудь кашей в Правенишкес или борщом строгого режима в Алитусе[12].

Страшен не сам факт, гораздо страшнее, что в благодарность за повышение по службе какой–нибудь Эйдинтас на основании этих «подлинных материалов» напишет историю для грядущих поколений, которых, вероятно, в Литве не будет. «Historia est magistra vitae», утверждали римляне и сами исчезли, запутавшись в этой истине.

Расскажу еще об одном поднятии флага, которое состоял ось намного позднее, когда уже началась предвыборная кампания. Пример Вильнюса заразил всех. В каждом историческом месте стали подниматься триколоры. Ими украсилась вся Литва. Несколько запоздав, ко мне явились саюдисты из Тракай во главе с К. Лангасом.

— Флаг уже развевается над станционным сортиром в Кайшядорисе, а у нас, в древней столице, его еще нет.

— Сами виноваты. Кто вам мешал?

— Нам не разрешает директор музея.

— Сказки. Я хорошо знаю Ирену Мисюнене, такие обвинения к ней не липнут.

На следующий день я посетил эту прирожденную музейную труженицу и поведал ей о цели своего визита. Она порядком испугалась: — О, Боже! Идет ремонт замка, с над вратной башни снят флагшток. — Флагшток — не стенка, его можно прикрепить и временно. — В музее ничего нельзя делать временно: если мы флаг поднимем, он должен будет там оставаться.

Если честно, то только благодаря огромным стараниям этой женщины поднялся триколор над Тракай. Директор ни днем, ни ночью не давала покоя строителям, пока те не сделали что нужно, а потомее бессовестно забыли. Вместо нее объявилось какое–то «окно»!, а с ним вместе — зоотехник курятника, дебелая учительница физкультуры и еще несколько самозванцев, и пальцем не пошевеливших для дела.

На подъем флага прибыл А. Бразаускас. Дело было к осени, поэтому я сбегал в магазин и купил венгерский плащ. Кто знает? Тут Литва, тут дождик… Точно в таком же реглане явился и Бразаускас. Одинаковая одежда и при ческа делают людей очень похожими. Уже во время митинга послышались реплики, что мы — двоюродные братья, иличто я — зять Бразаускаса и очень на него похож. Не выдержав, я вслухпошутил:

— Это Бразаускас на меня похож, ведь я на два года старше.

Совершенно неожиданно временный двойник нахмурился. Моя фамильярность ему не понравилась. А позднее, когда мы на руках внесли его в Президентуру, он и вправду ощутил себя «эксцеленцией» — его превосходительством — и очень любезно разговаривал только с теми, кто его так величал. Он и по сей день не знает точного перевода этого латинского Титула, но «эксцеленция» — словно подвешенная на елку игрушка. Думаю, что его буфетчица раньше негорасшифрует это слово. Извлечет из него всю нужную ей пользу.

После кампании с поднятием флагов мы приступили к подготовке первого съезда «Саюдиса». Люди порядком устали от торжеств и митингов. От всех групп поддержки требовалось выбрать делегатов. Мои денежки иссякли, как вода из колодца во время пожара. Но чем больше я бился, тем яснее понимал, что от подготовки съезда меня стараются изолировать, а сама Инициативная группа только одобряет уже сделанные дела. Никакие коллективные решения уже не исполняются. Все в свои руки перенимают А. Юозайтис, В. Чепайтис, В. Ландсбергис и прибившиеся к ним З. Вайшвила, В. Томкус, А. Медалинскас, Г. Сонгайла…

При обсуждении места проведения съезда я опять ввязался в спор и с трудом убедил других:

— В Театре оперы и балета не вместимся. Там красивее, теплее, но и дороже. Загляните в протоколы: сколько выбирают делегатов в районах и сколько записывают в качестве гостей? Столько желающих не разместить и на стадионе.

Просить Дворец спорта надо было у Вилейкиса. По известным причинам Ландсбергис разговаривать с ним отказался. Счастье, что нашу просьбу поддержали Астраускас и Бразаускас.

— Им нужно помочь, — говорил председатель Президиума ВС, — может быть, после этого не будут такими злыми…

— Ремонт. Приближается зимний сезон. Не подготовимся. Кроме того, пусть эти мудрецы и собственные мозги подремонтируют. Посмотрите, что они о нас пишут! Что говорят!

— Процесс пошел и больше не останавливался, — перефразировал кто–то Горбачева… Смеясь, мы ударили по рукам.

В ходе подготовки к съезду возникала масса всевозможных довольно важных мелочей, но с нашими «великими практиками» было очень трудно договариваться о чем–то конкретном. Они все еще витали в облаках, поэтому после споров меня несколько раз «приводили в чувство»: то вычеркивали из списка будущих ораторов, то возвращали, а один раз, по предложению пьяного С. Геды и при одобрении поссорившегося с самим собой 3. Вайшвилы, были приостановлены мои полномочия. В этой процедуре я участия не принимал, поэтому не знаю, кто за что голосовал. О приговоре я прочитал на доске объявлений и в злобной статейке А. Юозайтиса.

Потуги этих зазнаек меня не удивляли. Рано или поздно это должно было произойти. Обидно, что большинство не придало этому значения и при голосовании воздержалось. В конце концов такие издевки приостановил Йокубас Минкявичюс:

— Что вы делаете? Кого изолируете? Петкявичюса от «Саюдиса» или «Саюдис» от Петкявичюса? А если он сам пошлет нас в одно место? Что тогда? Что останется от вас самих? Я первый уйду к нему.

По такому случаю из Чикаго позвонил Бронюс Райла (Сакадольскис) и долго уговаривал меня одуматься. Наконец каунасский политехнический и медицинский институты приняли соответствующие резолюции о том, что я не имею права отступать. Это должны решать выбравшие меня люди. Группа «восстановила» мои полномочия, хотя сама ими не обладала. Но я и сейчас жалею, что об этой шайке кагэбэшников не высказал всю правду на съезде, хотя половина упоминаемых здесь к тому времени так или иначе засветилась и всплыла на поверхность. Вот мое «антисаюдистское» заявление, которое записала на видеопленку Пангоните:

— Хлопцы, кончайте вонять. Некогда. Если будем продолжать пустые споры, я уйду. Мой карман пуст. Надо где–то зарабатывать деньги, а вы транжирите пожертвования…

И за это прекращать мои полномочия?! Суть не в этом. Перед съездом я попытался найти протокол от 3 июня как документа, удостоверяющего полномочия и действия Инициативной группы. Таких документов не нашлось. Писавший протокол Зuгмутuс (Вайшвила) передал его «комунужно», а снять копию поленился. Точно так же, как и сегодня никто неможет найти записи, подтверждающие, когда и каким образом В. Ландсбергис оказался председателем «Саюдиса». Как в известной песенке: «Бак пробит, все дрожит, а машина летит на честном слове журналиста Альгимантаса Чекиста и на одном крыле…» Других доказательств нет.

На съезде не обошлось без фальсификаций. Ну как без них, если к чему–то приложил руку Ландсбергис? Они появлялись как–то сами собой, такая уж у него натура. Когда я писал книгу, пришлось много поработать, чтобы отыскать хоть что–то светлое в делах этого деятеля, но тщетно. Несколько раз я усомнился, не заподозрит ли меня читатель в патологической ненависти к этому человеку, но (слово писателя!) от самой первой подделки в студенческой зачетке до ужасной аферы с «Вильямсом» его спутниками были только интриги, корысть, мания величия и необыкновенная, просто библейская жажда власти. Нынче уже говорят более откровенно — параноидная.

Сопоставляя все имеющиеся факты, я раскусил и простейшую, с древнейших времен известную механику этих фальсификаций. Надо взять какой–нибудь незначительный, но подлинный факт и раздуть его до бесконечности. Этот факт где–нибудь описан и не вызывает сомнений, а все прочее — уже дело фантазии. При каждом удобном случае Ландсбергис хвастает, что он обыграл в шахматы чемпиона СССР Михаила Таля. Да, был такой случай, но Талю в то время было 11 лет, он только начинал свою спортивную карьеру в рижском Доме пионеров, а чемпионом стал намного позднее. О том, что этого мальчугана тогда обыграли еще некоторые каунасские шахматисты, ставшие впоследствии знаменитостями, «благородно» умалчивается. Подлинная школа Макиавелли: достоверность факта — это лишь пустой мешок, а чтобы он выглядел полным и свидетельствовал в твою пользу, его надо наполнить чем угодно — ложью, домыслами, неосуществимыми идеями, — все это будет подтверждать тот первый, хотя бы и очень незначительный, но подлинный фактик.

Так случилось и на съезде. Лишь только он начался, лишь только Марцинкявичюс привел нас к присяге патриотическими заклинаниями о любви к родине, как команда Ландсбергиса тут же вытолкнула Г. Сонгайлу зачитывать список кандидатов в будущий сейм «Саюдиса». Этот докторишка еще не приобрел навыков вранья, поэтому краснел, заикался, все перепутал и, наконец, покинул трибуну.

Надо было спасать положение. Взяв список, растерялся и я. Он был уже пронумерован, помечен и испещрен всякими замечаниями. Все это было сделано до выборов, на глазах тысяч людей, которые смотрели и не понимали, что происходит. Напротив фамилии Вайшвилы — приписка: «Уже выбран зелеными». А. Юозайтис, В. Чепайтис отмечены жирными плюсами и восклицательными знаками, а другие фамилии — еще более жирными знаками вопроса, хотя в правилах выборов комиссии было строго указано: никакой нумерации, никаких значков, никаких замечаний… Все кандидаты равны и должны быть записаны в алфавитном порядке.

Я вышел на сцену и под возгласы «Витаутас, Витаутас!» сказал:

— Никаких избранных заранее быть не может. Перед съездом мы все равны. Я зачитаю фамилии, а вы либо поддержите кандидатуры, либо потребуете вычеркнуть. Прошу обратить особое внимание местным организациям, выдвинувшим своих людей. Вы знаете их лучше.

Так мы быстро просмотрели весь список. Вычеркивать не потребовалось, но и после этого кто–то тайком дописал и напечатал Э. Зингериса и К. Уоку, которых в начальном списке при обсуждениине было.

Для меня появление Казимераса Уоки вообще остается не решенной до сих пор загадкой. В работе «Саюдиса» он не участвовал. В Каунасе учредил дискотеку с сомнительной репутацией. Когда посыпались жалобы родителей на то, что на ней совращают их детей, еще действовавшая власть прикрыла этот балаган, увеселительный центр. В знак протеста против такого «самоуправства» К. Уока привязал к камню брусчатки какой–то меморандум о своем творчестве ибросил его в окно квартиры начальника управления КГБ Г. Багдонаса. За это его арестовали. Было возбуждено уголовное дело, но судне состоялся. Две группы психиатров, изучив его действия, установили, что этот человек неподсуден. Его освободили.

Попав в сейм «Саюдиса», этот ковбой независимости стал проявлять себя с необычайной активностью. Он стал рупором Ландсбергиса, хотя его речи всегда балансировали между безумием и суперпатриотизмом. Когда Ландсбергис пробрался к власти, он неожиданно назначил Уоку государственным контролером. Даже когда правая рука Ландсбергиса, В. Чепайтис, усомнился в целесообразности такого назначения, «папашка» ему ответил:

— Так надо.

Этот факт, когда неподсудному человеку поручается контроль над преступностью в государственном руководстве, не имеет прецедентов ни в одной из стран. Каким образом, с помощью каких средств или законов мог он выполнять такую ответственную работу? Большего издевательства над нашей восстановленной государственностью не придумал бы и Чарли Чаплин, и созданный им диктатор Бензино Газолини.

Вся деятельность этого бедолаги за две каденции Сейма отмечена тем, что он трижды объявлял голодовку и четыре раза обещал публичное самосожжение. Когда в Гедрайчяй он возле памятника солдатам, погибшим за независимость, поставил палатку и залег туда на голодовку «до победного конца», Ч. Юршенас поручил мне съездить туда и по–мужски поговорить с ним. Мы с женой очень торопились, так как нас пригласили на юбилей каунасской 4–й гимназии. Героя мы в палатке не обнаружили. Какой–то дедок с метлой просветил меня: — Блудит здесь какой–то придурок.

В гимназию я порядком опоздал и чуть не споткнулся от неожиданности: великий патриот сидел за праздничным столом и уплетал все, что подворачивалось под руку. Рядом с ним сидела моя бывшая классная руководительница Йовита Ченене. Мне стало очень жалко эту необыкновенно чистую и интеллигентную старушечку.

— Учительница, как Вы можете сидеть возле такого неряхи и самозванца?

— А что мне делать? Директор обязала не спускать с него глаз. Пристал, и никак не могу отделаться. Витаутас, отведи ты его куда нибудь в сторону…

Я ушел с празднества и тут же отправился домой. Если бы не такой большой праздник, честное пионерское, набил бы морду этому диснейлендскому клоуну. К счастью, меня удержала жена.

А в следующий раз, когда мы попросили его вон с ответственной должности, этот притворщик с трибуны Сейма объявил о самосожжении и даже назначил дату: не более и не менее, как в День коронации Миндаугаса вспыхнет костер его аутодафе. Мало того, ровно в двенадцать часов, в самый полдень… Когда член Сейма Альбертинас подошел к трибуне и положил перед ним коробок спичек, чтобы он не забыл их прихватить, этот герой поправился:

— Я сожгусь, если Альбертинас привезет к Сейму грузовик сухих дров.

у меня и сегодня не умещается в голове, при каком строе, в каком государстве могли происходить подобные комедии? В какую Европу, в какой Бим–бам–бумский союз могли мы прийти с такими руководителями? Поэтому хочу еще раз напомнить, что в совет сейма «Саюдиса»этого обормота записал сам его высокородие «мессия», поскольку ему, по правилам игры «Черного сценария», такого осла, контролирующего государственные дела, было очень удобно иметь под рукой, тем более что его рекомендовали те, которые первыми установили его неподсудность.

Эмануэлис Зингерис — человек иного склада. Прежде всего, это библейский брат Ландсбергиса. Интеллигентный, насколько это возможно для еврея. Оборотистый, осторожный, не сует носа куда не следует, никого не толкает и никуда не встревает, но прекрасно знает, сколько ему за это полагается. Согласно нынешней генетической теории, один из этих братьев уродился евреем большим, чем настоящий, другой — большим, чем настоящий, литовцем. Один блеет, оглаживает бородку, исходит соплями, другой — лицо гладкое, как у гермафродита, каждое свое слово тянет, будто бесконечную песенку; один черпает из казны, как из колодца, другой — ежечасно по щепоточке… И оба имеют… Ведь не обдиралы, как говаривал мой отецо торговце селедкой Барухе Менделисе; первый за несчастную чешуйку берет с католика по одному центу и процветает, а второй сдирал бы, если бы мог, по два, но через несколько дней непременно бы обанкротился. А оба вместе — идеальная пара.

Съездив через Израиль в Норвегию, Зингерис при поддержке соплеменников выпросил для Ландсбергиса премию. Норвежцам это ничего не стоило. Об этом они хвастались в норвежской масонской прессе. Когда мы вздумали обложить эту премию налогом, Зингерис доказал, что премия предназначена его библейскому брату по крови. Ну чем не барон Ротшильд? Когда тот миллионер ссужал королю Франции деньги, то постоянно хныкал, что он всего лишь бедный еврейский банкир, а когда грабил целый французский народ, то похвалялся, что он — барон голубых кровей. В нашем демократическом государстве нет ни королей, ни баронов. Плодятся только бараны, премьеры и президенты. По царским законам, действовавшим 300 лет, еврей вообще не мог быть дворянином. Только во время «поющей революции» среди них объявился один граф. Хотя Генеральная прокуратура такими данными не располагает, но расследование ведет. Она установила, что дворянство не запрещается, по крайней мере, такое, какое в Швеции за 50 крон купил Сигитас Геда. Не запрещается и голубая литовская кровь, разбавленная благотворительной синтетической «дурью» (метадоном) от Сороса. Затем следует подпись: Пятая пятница недели Петнича (фамилия генерального прокурора при власти консерваторов, жарг. — пятница), или государственный Канканщик Заморышевич Дубина. Затем следует медицинское заключение: нос Петничиочень велик, но юридически оправдан — должно же что–то выглядывать из кармана Ландсбергиса[13] .

Положение явно анекдотичное, но мы обязаны научиться смеяться над собой сами, чтобы не смеялись постоянно наши соседи. Поучимся у евреев. Они так здорово подшучивают друг над другом, но попробуй сунься к ним со стороны…

Когда в сейме «Саюдиса» объявился Зингерис, я ничуть не удивился. Ведь не может фирма вождя обойтись без собственного еврея, тем более, без генетического или симбиотического брата. Но это проблемы глобализации, дошедшие до нас от счастливых времен создания Библии.

А пока что идет первый съезд «Саюдиса». Он еще волнует умы масс. Доверчивые литовцы думают, что возродился дух Витаутаса, что из той митинговой пыли восстанет какой–нибудь князь Гедиминас и встряхнет седую гору… Требовалось совсем немного — чтобы муж встал рядом с мужем и чтобы их скрепила для подвига добрая присяга. Торжественных обязательств было написано больше, чем требуется, а приличных мужей так и не нашлось. Поэтому на новом национальном возрождении поднялся не Гедиминас или Кястутис, а полукровок «мессия». Седая гора осела и превратилась в раскисшую землю Марии[14].

Никто такого и не предполагал, а кое–кто уже водил под ручки новоиспеченного «патриарха», друга Гитлера и Шкирпы, разведчика и соратника знаменитого «Витаса» — Юозаса Вайткунаса, архитектора и копировальщика стратегических карт старого Ландсбергиса. Но неблагодарная толпа не желала его даже замечать. Какое неуважение!.

После речи В. Алюлиса Альгирдас Бразаускас прислал мне записку с приглашением в правительственную ложу. Там сидели В. Сакалаускас, В. Астраускас, А. Вилейкис, Й. Шерис и другие представители руководства.

— Как ты думаешь, — спросил меня Альгирдас, — если мы вернем верующим Кафедральный собор?

— Что тут думать? Давно пора. Если не вы, то народ сам его вернет, а мы упустим случай побывать в мудрых политиках.

Пришел и Ландсбергис. Он все выслушал и спокойно решил:

— Это — не «Саюдиса» дело. — Словом, как поступите: так и будете отвечать. В связи с этим случаем он где–то даже написал, что он — лютеранин. Еще не масон, но уже реформатор.

— Хорошо, все будем в ответе, — закончил это короткое совещание Бразаускас и те же слова, правда, в иной, более патриотичной форме, произнес с трибуны. Зал ответил ему продолжительным скандированием: «Альгирдас, Альгирдас!..» А еще через несколько минут на трибуне появился Роландас Паулаускас, назвавший возвращение Кафедрального собора костью, которую подбросил КГБ, чтобы вернуть нас в объятия Москвы. Инициативную группу «Саюдиса» этот смутьян обозвал агентурой госбезопасности.

— Его выступление не планировалось. Кто пустил его на трибуну — возмущался Ландсбергис.

— Ему нужно дать отповедь. Кто председательствовал? — Мы еще придерживались демократии и руководили в алфавитном порядке. Ю. Марцинкявичюс выступать отказался.

— Я уже раз выступил, — поскромничал он.

Сидевшая рядом К. Прунскене принялась меня агитировать:

— Только ты можешь это сделать лучше других. Очень хорошо поправил Сонгай лишку, владеешь ситуацией…

Вот тут я и клюнул, как петух на похвалу кукушки. Сразу после выступления, во время очередного перерыва, я узнал, что Роландаса привел на трибуну Ландсбергис и от имени группы попросил обязательно предоставить ему слово. Я долго раздумывал и никак не мог понять, зачем профессору понадобился этот гимназистский, попахивающий рыбным рынком маленький подвох.

Уже много позднее, когда Р. Паулаускас приехал ко мне в Бирштонас, мы вдвоем наконец разобрались, что Ландсбергису показалось, будто масса слишком долго скандирует мое имя и имя Бразаускаса, а его и его отца встречает слишком скромно. Скажете, ребячество, гимназия?. А капля за каплей за десяток лет?

— Что они — святые? — возмущался он во время съезда. — Может, стать перед ними на колени? Ты, Паулаускас, будь мужчиной идемократом! — Вот он и выровнял ситуацию. В свою пользу.

— Я не собирался выступать, — оправдывался Роландас, — поэтому речь получилась бессвязной и горячечной. Он сам мне подбросил мысли о кости…

На том провокации не кончились. При вскрытии урн выяснилось, что компьютер запрограммирован неправильно и подсчитал бы голоса, как удобнее или выгоднее программисту. Обнаружив диверсию, мы решили работать вручную. Набрали в зале полные карманы шариковых авторучек, пригласили отряд молодежи, так как люди, внесенные в бюллетень, не имели права подсчитывать голоса. Сразу «перевоспитать» в свою пользу такое число счетчиков было невозможно.

Наверное, все участники съезда хорошо помнят, как они терпеливо ждали результатов до пяти часов утра. Выйдя к ним, я успокаивал, что все в порядке, что это только капризы несовершенной техники, а в душу было нагажено. В массе возникли подозрения. Создалась неповторимая ситуация: по одну сторону тысячи людей ждали от нас справедливости, нового порядка, а наши «справедливые» очень постаринному грызлись за власть.

После неудачной попытки вовлечь в аферу бездушную машину никем не избранный А. Юозайтис занял место председательству Ющего и попытался осуществить трюк само лично. Во вступительной речи он сказал, что наступили иные времена и созрели новые правила игры. По его мнению, многие члены Инициативной группы постарели, уже не активны, поэтому в совет Сейма «Саюдиса» нужно выбрать других, молодых и более надежных людей, так сказать, не испорченных прошлым. «Долой коммунистов!» он воскликнул несколько позже, когда его самого схватили за руку.

Поднялся большой шум, начались яростные споры. Большинство избранных воспротивилось этой провокации. Даунорас обозвал Юозайтиса шизофреником и мерзавцем. Поднявшись, он хотел покинуть заседание, но мы его отговорили. Заволновались представители районов. Один из них крикнул:

— Выполняйте программу «Саюдиса», а не устраивайте в нем переворот!

Тогда С. Шальтянис нашел спасительное решение:

— Пусть Инициативная группа в полном составе считается советом Сейма. Эти люди все начинали, пусть они и кончают.

С предложением согласились все, кроме президиума. Группа осталась неизменной. Юозайтиса попросили из президиума. Не помог и принесенный им молитвенник. Его глаза остекленели, а сам он сделался каким–то мраморным и перенапряженным, как в столбняке. Его губы шевелились, не произнося ни слова. Мне стало его жалко. Его сменили В. Чепайтис и З. Вайшвила. Только после этого в зале были объявлены результаты. Никого не забаллотировали. Переутомленные люди приняли это известие без особых оваций. Поэтому говорить о нерушимом единстве «Саюдиса» И нации — более чем наивно.

Дальнейшие события подтвердили победу «Черного сценария» над мягкотелыми интеллигентами. Они еще пытались провести второй и третий съезды «Саюдиса», но ничего приличного склеить уже не было возможности. Народ перессорили. Вспоминая текст первой присяги «Саюдиса», приходится признать: там, где мы нашли мир, посеяли раздор, где нашли обман, распространили ложь, где нашли тьму, там и остались в потемках. Словом, могила для идейного «Саюдиса» была выкопана еще во время Первого съезда, оставалось только подтолкнуть, благо число могильщиков росло с каждым днем…

Каждый малейший факт, который я сохранил, надеюсь, когда нибудь заставит людей крепко задуматься о будущем нашего края, о чести и достоинстве нашего народа, но пока те события очень быстро предают забвению и по чьей–то воле тут же хоронят на свалке истории, вернее, в митинговой бессмыслице нескольких лет, — но что позволительно рядовому человеку, не позволено писателю.

Какими мы были замечательными во время съезда «Саюдиса»! Все ходили, как опьяненные. Не знаю, на каком заседании сейма «Саюдиса» мы начали читать проект новой Конституции, который почтив одиночку написал большой знаток таких дел Ю. Буловас, и тут же авторство присвоил Ландсбергис, так исказивший ее в государственной комиссии, что автор не узнал некоторых ее разделов. Мы все это приняли за чистую монету и с олимпийским спокойствием рассуждали: разве важно, кто автор?. Гораздо важнее, чтобы эта Конституция была хорошей и справедливой ко всем. Какая тупость! Хорошая для всех, хотя создается для одного человека! Такая невежественная «демократичность» разбирающихся во всем саюдистских интеллигентов позволила нашу основную идею «Единого потока» постепенно, понемногу, слово за словом, шаг за шагом, превратить в абсурд «единственного пути». Никто даже не заметил этого хорошо замаскированного обмана, а когда все поняли, было уже поздно.

А как мы гордились, когда Верховный Совет стал приглашать нас на свои заседания! Видите, нас признают, нас допустили, а мы, даже не задумываясь, как осуществлять наши идеи, только обвиняли других, требовали и страшно возмущались, что не слушают своих.

Бывая в Эстонии, Юозайтис стал главным политиком «Саюдиса». Практически он все копировал у соседей, не вкладывая от себя ни гроша: эстонцы делают так, эстонцы действуют этак, эстонцы уже обогнали «Северные Афины»… Эстонцы уже приняли постановление о верховенстве своих законов над законами СССР. Их нужно поддержать. Мы им обещали. Обещал Юозайтис, а выполнять должен, ни много ни мало, наш Верховный Совет. Ничего себе, скромность! Этот человек и сейчас так поступает. Разрушив планы А. Паулаускаса и не будучи причислен к лику святых, сбежал к «коммунисту» Бразаускасу.

А тогда вопрос был поставлен срочно и неожиданно, депутаты не подготовлены, никаких обсуждений, даже слуху непривычно, поэтому Ю. В. Палецкис и прикончил всю процедуру:

— Я буду голосовать, как Бразаускас и Марцинкявичюс… я подниму руку, только посмотрев на них…

А они взяли и не стали голосовать, испугались. Видимо, на них посмотрели и другие. Вопрос «остался открытым». Активисты «Саюдиса» покинули зал и тут же у здания устроили скандальный митинг. Я не присоединился к этим скандалистам, остался в зале, но вскоре получил из президиума несколько записок: «Призовите к порядку своих хунвэйбинов», «Наведите порядок, не позволяйте плевать в депутатов».

Уже смеркалось. Толпа была порядком возбуждена. Выступал Бронюс Гензялис.

— Чтоб их жены никогда не рожали! — рубил этот «гинеколог». — Это предательство, сравнимое с пактом Молотова — Риббентропа!..

— Бронюс, ты что делаешь? — остановил я разгоряченного оратора и призвал людей к спокойствию.

Гензялис словно пробудился ото сна и замолчал, устыдившись.

Такие дела ему не были свойственны. Он растерянно озирался и сам не мог понять, что здесь происходит, но его сменили Вайшвила, Гудайтис и еще несколько горячих голов. В адрес Ю. В. Палескиса, А. Бразаускаса и Ю. Марцинкявичюса снова посыпался такой град проклятий, что стыдно пересказывать.

По окончании сессии депутатов встретили всеобщим воем. Выходящих начали дергать за рукава, плевать им в лица. Я вынужден был провожать их группами по несколько человек сквозь разъяренную толпу. Внезапно ко мне подбежала та женщина с аистовым гнездом на голове из двух рядов кос — та, которая не так давно просила разрешения прикоснуться ко мне, как к святому человеку, — и, отхаркнув, плюнула мне в лицо.

— Негодяй!.. Твою бога–душу–мать!..

— Чего они так взбесились? — дивился провожаемый мной Шепетис. — Что с ними?

— Их разгорячили. — Объяснять не было времени, хотя я понял все до мельчайших деталей. Так всегда сбрасывали троны.

Одна моя хорошо знакомая художница, спокойная интеллигентная женщина, расстелила перед выходом дорожку с проклятиями. Это

был длинный рулон бумаги, который она не поленилась разукрасить такой дьявольщиной, что не пересказать словами.

— Что вы делаете? Кто вам это поручил?

— Я предчувствовала, что они не примут, — лгала она и не призналась, что это безобразие ей заказали заранее.

Мое внимание снова привлек побледневший и словно окаменевший Юозайтис. Он походил на нынешних Мурзу[15] или Уоку. На рукаве только не хватало свастики.

«А если бы кто–то подбросил сюда оружие?» — подумал я и сам испугался такой мысли.

Эта организованная истерика перекинулась в штаб–квартиру «Саюдиса». По предложению Ландсбергиса было решено немедленно снова собрать депутатов и продолжить работу сессии, на которой повторно голосовать по вопросу о поддержке эстонцев. Предложение отдавало безумием или тайной провокацией, способной вызвать непредсказуемые последствия.

— Витас, ведь это чепуха. Если депутаты не приняли решения по доброй воле, то насильно мы ничего не добьемся, только себе навредим. Мы рассердим не только противников, но и тех, кто нам сочувствует, — пытался я успокаивать, но чувствовал, что подливаю масла в огонь. Стоило бы бабахнуть несколько выстрелов в потолок и, как в фильме ужасов, крикнуть: «Кто только шевельнется, будет готов!..» Иного способа прекратить эту политическую вакханалию не придумал бы и сам Джеймс Бонд.

В ту ночь я впервые лицом к лицу встретился с Алоизасом Сакаласом. С виду человек сдержанный и в то же время своего рода легенда гимназистской поры. Но и в него вселился бес. Засев за телефон и положив перед собой список депутатов, он звонил им всем подряд, будто своим подчиненным:

— Вы не представляете, какие вас ждут последствия! Вы обязаны вернуться на сессию… Мы вас предупреждаем…

— Кто дал вам такое право? — гневно спросил я.

— Ландсбергис, — ответил этот обиженный «папулей» человек.

Конец света! У меня были некоторые новости о его гимназистских отношениях с Ландсбергисом, но я плюнул на все и уехал домой. Дома меня ожидали Ю. Пожела, А. Бразаускас, Ю. Марцинкявичюс, В. Березовас и еще несколько депутатов.

— Что делать? Созывать сессию? — спросил перепуганный Бразаускас.

Меня ничуть не удивляла трусливость этого человека. Это уже было привычно. Он — орел в других ситуациях. Против человека он может идти со взяткой, с чемоданом подарков, но никогда — с ружьем. А вдруг осечка?..

— Мама, свари кофе, — попросил я жену, рассадил всех, как смог, утихомирил и в шутку сказал: — Созываем!

— Но как это сделать?

Он готов был согласиться!

— Если не можем, то и не надо. Большинство депутатов уже в пути, другие где–нибудь приходят в себя, пошли к друзьям, родственникам. — Он дело говорит, — поддержал Пожела.

— Послушайте, когда моя тетя закатывала истерику и шлепалась на землю, дядя потихоньку приносил ведро с водой и опускал туда вожжи… От одного их вида тетя мигом воскресала из мертвых. Пройдет. Не надо горячиться. Если такая необходимость будет, созовем сессию через день–другой. Если сегодня уступите, завтра можете не возвращаться в свои кабинеты. А теперь пора и отдохнуть.

— Ты, Витулис, если что скажешь, к тому ни прибавить, ни отнять, похвалил меня Марцинкявичюс.

Выпив кофе, все разошлись. Не знаю, каким путем, но несколько активистов «Саюдиса» прослышало, что у меня на квартире идет какое–то тайное собрание, поэтому спустя какое–то время ко мне домой завалились Вайшвила, Гудайтис и еще несколько парней. Они подняли скандал, разбудили только что улегшуюся спать семью и принялись угрожать теми же словами Сакаласа, будто выучили их назубок.

— Господи, какое духовное убожество! — Я смотрел на них и невольно улыбался, а их это только злило. Они укоряли, перебивая друг друга, спорили между собой, а когда утомились, я миролюбиво спросил: