Глава 15 Первый суд…

Глава 15

Первый суд…

Потом, через несколько дней после ареста, у Ходорковского будет первое свидание с родными. Через стекло. По телефонной трубке. Шок и у него в глазах, и у жены… Потом – следствие, закончившееся в рекордные два месяца… «Претензии», суть которых – хищение чужого имущества, уклонение от уплаты налогов. Потом – генеральное наступление на саму компанию. Сыплющиеся пачками обвинения сотрудникам, аресты – тоже пачками… К маю 2005 список обвиняемых по делу ЮКОСа уже превышает 30 человек… Заморозка всех счетов компании и ее «дочек». Средства разрешат снимать лишь на уплату налогов и зарплаты сотрудникам, но потом перекроют и это… Постепенное сокращение персонала, прекращение экспорта нефти – нет денег на таможенные платежи… Самая крупная нефтяная компания России разваливалась… Никому не известная «Байкалфинансгрупп» за цену вдвое меньше реальной приобретет главный добывающий актив ЮКОСа – «Юганскнефтегаз»… Как бы случайно не будет на аукционе никаких конкурентов, как бы случайно «Байкалфинансгрупп» сразу после аукциона будет куплена «Роснефтью»…

ЮКОС расчленяли на куски. Его мечту, воплотившуюся когда-то в жизнь, расчленяли на куски. Он и сам хотел дистанцироваться от этой мечты, став ее рабом. Но такой сценарий дистанцирования от нее не прописывал. Ходорковскому будет жалко не столько того, что компанию отнимают (в конце концов, он был к этому готов). Ему было жалко то, что огромную компанию, которую он вывел на колоссальные показатели, теперь раздробляют на куски, вместо того, чтобы взять и пользоваться ею целиком. На благо страны…

И потому мартовским утром 2006 года он сидел в комнате для свиданий краснокаменской колонии осунувшийся, постаревший и все говорил, говорил без остановки. Сам с собой. Словно в забытье. И пугал своим видом впервые заставшего его в таком состоянии адвоката Юрия Шмидта. За несколько минут до этого Шмидт сообщит ему, что принято решение о банкротстве ЮКОСа…

– Ну, зачем?.. Зачем банкротить такую компанию?.. За-а-чем… – спрашивал себя Ходорковский.

Он искренне не понимал, зачем банкротить ЮКОС. Ведь могли не банкротить, взяли бы целым, не распиливая на куски.

Шмидт говорит, что тот был рассеян, порою не слышал, что он ему говорит, и все повторял эти слова, спрашивая то ли себя, то ли адвоката: «Зачем они это делают? За-а-А-а-чем?..».

– Он искренне не понимал, зачем банкротить ЮКОС. Он, кажется, до конца так и не смог с этим смириться, – говорит мне Шмидт. – Ведь могли не банкротить, взяли бы целым, не распиливая на куски. Все наше свидание прерывалось этими его словами. Он был плохо сосредоточен на теме разговора и то и дело произносил: «Как же это можно – банкротить такую компанию? Ну, забрали бы акции. Все забрали, но компанию-то зачем банкротить?!» Он считал это совершенно идиотским нерациональным решением. Если бы он видел, что против него предпринимаются действия хоть с каким-то умом и расчетом, без вреда для страны, ему было бы легче… Ни карцеры, ни СИЗО, ни ШИЗО, ни, в общем, предательство людей, на поддержку которых рассчитывали он и мы, ни второе дело – ничего его внешне не выводило из себя так, как это. Он всегда спокойно воспринимал негатив. Да, было неприятно, но он никогда не позволял себе уйти в себя, он держался. А вот это событие, а также арест Светланы Бахминой, (второй раз, когда я видел его в унынии), – вот тогда он не смог скрыть своих переживаний, его это мучило…

Это будет зима 2004 года. А за полтора года до этого…

Бахмина присутствовала на одном из последних заседаний Совета директоров ЮКОСа в том самом августе 2003 года. В тот день по телевидению выступил замгенпрокурора Бирюков – опять что-то про «воровские деньги» и про Лебедева, «пытавшегося скрыться за границу». По телевидению Бирюков с такими разоблачениями выступал каждый день, и все сотрудники ЮКОСа смотрели это тоже каждый день… И вот теперь на заседании Совета они видели своего начальника, который впервые за все это время вдруг горячился и кричал: «Я сейчас им отвечу! Я расскажу, как они взятки берут!», потом вдруг увидел среди присутствующих юриста Бахмину и обратился к ней: «Ну и что мне за это будет?» Вжавшись в стул, Бахмина ответила: «Ну, не больше пяти лет тюрьмы… За клевету»

– Хорошо, я готов!

Правда, на все готовый Ходорковский при всей своей дальновидности и прагматизме всерьез полагал, что суд не осмелится вынести ему обвинительный приговор без доказательств, вопреки очевидным фактам, да еще и в открытом процессе. Нет, он был готов к тому, что в тюрьме держать смогут долго, что одним делом могут не ограничиться, но вот суд он считал местом, где можно защититься. О гарантиях, на которые рассчитывал, об иллюзиях, которые питал, он не говорит. Говорят за него. Что, мол, Ходорковский рассчитывал на адвоката Падву, имеющего доступы в разные кабинеты и обладающего талантом договариваться. А договориться не получилось…

– Если бы я и попытался договориться, и пошел бы в какой-нибудь кабинет, то на следующий день об этом моем походе знала бы вся страна, – говорит мне Падва. – Это не тот процесс и не то дело, где можно договориться. Даже если бы у меня были попытки, их бы сразу обернули против него. Это гиблое дело, здесь вообще ничем нельзя было помочь. В этом деле многие адвокаты Москвы хотели участвовать. Но еще больше адвокатов, и известных в том числе, в первые дни отказались в этом деле участвовать. Я – тоже. Сразу сказал Ходорковскому, что, мол, ничем Вам помочь не смогу. Ответ был такой: «Я хочу, чтобы в этом суде люди услышали голос правды». Ну, вот, собственно. Люди услышали, а суд…

Ходорковский говорит, что почти до конца не верил, что суд, кто бы им ни руководил и кто бы над ним ни стоял, вынесет обвинительный приговор при всей очевидной бредовости обвинения и доказательств. И говорит, что его подвела наивность.

– Это скорее не наивность, – говорит его сын Павел. – Не у него одного было тогда понимание, что у нас все-таки демократия и независимый суд. Конфликты конфликтами, но суд независимый. Не было такого ощущения, как сегодня: суд – это зло, и ходить туда незачем…

…Ходорковскому и Лебедеву дали по 8 лет. Этот первый процесс длился меньше года, потом копию обвинительного акта прокуратуры назвали «приговором», сохранив в нем даже технические ошибки…

Ну, а одним из результатов первого процесса станет появление термина «басманное правосудие». С годами термин закрепится. Точно так же, как закрепится термин «большое материнское дело ЮКОСа» – то, из которого со скоростью ветра будут отпочковываться уголовные дела в отношении отдельных сотрудников компании. Точно так же, как закрепится из года в год практика применения ареста к фигурантам дела ЮКОСа. Тем, кто не уехал. Точно так же…

Можно, я дальше не буду перечислять?..

Данный текст является ознакомительным фрагментом.