Глава 26 Что поняли и не поняли дети

Глава 26

Что поняли и не поняли дети

– Ну, что, ты не жалеешь… что не уехал? – спросила его однажды мама на очередном свидании. Он посмотрел на маму несколько оценивающе: неожиданно, у них это вроде никогда обсуждению не подлежало, а тут… Он посмотрел на нее, помолчал и ответил:

– Нет, не жалею. …Детям в глаза смотреть будет не стыдно. А если уехал бы, им сказали бы – вор… Как бы я ни доказывал.

Не то чтобы мама сомневалась в ответе. Просто у наших родителей есть свойство по прошествии энного количества времени, когда какое-то важное решение их ребенком уже принято, когда прожит и пройден большой этап, задавать такого вот рода вопросы. Не жалеешь ли? А ведь ответ наперед все равно знают.

Ему задавал этот вопрос и отец. Инна говорит, что не задавала. Настя и Паша – тоже. Близнецы… С ними все намного сложнее.

В том самом интервью Акунину, за которое его посадят в карцер, Ходорковский сказал: «Очень надеюсь, что дети, с детского сада хорошо знающие, что «папа в тюрьме», вырастут, понимая, почему нельзя было по-другому. Жена обещает, что сможет им это объяснить».

– Объяснили? – спрашиваю я теперь Инну.

Для близнецов будет шоком, когда папа вернется. Этот момент они будут переживать намного сильнее, чем момент его исчезновения.

– А ничего не надо было объяснять. У них обиды нет на него. Для них это нормальное явление – отсутствие папы. Если бы у них было, с чем сравнивать, а так они не успели даже сравнить, есть папа, нет папы. Поэтому и обиды не может быть. Это ненормальное явление, ставшее нормальным, – что его нет, – Инна сама выделяет это предложение. – Для них это уже норма. Я тоже, например, без отца росла. Его просто вообще не было. Не могу сказать, что я ущербна, что я страдала. Я не знала, с чем сравнивать. Да, были друзья, у которых полная семья. Когда приходила к ним в гости, ощущение было – словно книжку открываешь и читаешь: оказывается, и так бывает… Я с этим выросла. И близнецы с этим выросли. Из всех Мишиных детей только у Паши и Насти был отец, который вдруг исчез. И они поняли потерю. Им есть, с чем сравнивать. А вот для близнецов будет шоком, когда папа вернется. Этот момент они будут переживать намного сильнее, чем момент его исчезновения. Когда он исчез, они дома на каждом шагу слышали одни лишь встревоженные разговоры взрослых. У них ассоциации с папой с раннего возраста были такие: «папа – проблема», «папа – тюрьма». И «папа – проблема» для них пока норма. Но они не страдают, как страдаю я, как страдают Паша, Настя, как страдает его мама, папа, моя мама… Они уже с этим выросли. Если бы это сейчас произошло в их 12 лет, то тогда бы были шок, волнения, переживания, может быть, обиды… У них один-единственный вопрос за эти 7–8 лет: когда он придет? Все. Почему это произошло – только старший, Глеб, интересуется. Но у него нет ненависти по отношению к тем, кто это сделал. У него просто есть голый факт, не обросший его эмоциями. Возможно, когда у обоих начнется переходный период – а он вот-вот наступит – у них возникнет жесткость, злоба, ненависть… Не знаю. А может, все спокойно пройдет. Может, кто-то из них будет просто дело папы продолжать.

По прошествии нескольких лет тюрьмы он понимал, что как бы детям тяжело ни было, им наверняка не стыдно за него.

Что же касается Ходорковского, то по прошествии нескольких лет тюрьмы он, повторимся, понимал, что уж теперь-то как бы детям тяжело ни было, им наверняка не стыдно за него. Он знал, что у Насти в школе нормальные педагоги, окружившие ее еще большей заботой после случившегося, что у малышей тоже в этом плане нормальные воспитатели в детском саду. И дай бог, никаких оскорблений и насмешек в свой адрес они не услышат, вырастут с нормальной детской психикой в отличие от тех их сверстников 30-40-х годов прошлого столетия, которым повезло куда меньше – отцов их расстреливали, а они, эти дети, отправлявшиеся пачками в детские дома, получали клички «детей врагов народа»…

Настя училась в обычной специализированной школе. Ни насмешек, ни обзываний – ничего. Всегда – поддержка со стороны педагогов и одноклассников. Все вместе порой даже садились в классе и вместо урока читали статьи о ее отце.

– Настина школа даже держала оборону, – вспоминая, с азартом говорит Инна. – Педагогический состав не пустил сотрудников прокуратуры, помните?..

Я киваю. Известный приход сотрудников центрального аппарата ФСБ в Настину школу был, напомню, одним из многочисленных сигналов Ходорковскому: «уезжай»…

У близнецов тоже в школе все было нормально. Только один раз пожаловались маме, что на переменах на них ходят смотреть ученики других классов: «Вот эти Ходорковские, смотрите». «Как в обезьянник ходят смотреть», – сетовали близнецы. «Ребят, ну не обращайте внимание. Людям интересно. Пусть смотрят, если так хочется», – говорила мама. И тема была закрыта.

Впрочем, об одном случае все же стоит рассказать.

……………..

– Мам, а чего мы не в школе-то? – спрашивали Инну близнецы в первых числах сентября 2009 года.

– Знаете… – Инна натянула улыбку на лицо и пыталась говорить как можно спокойней. – Знаете, ребят, такое количество школ, что… что я просто не могу выбрать. Подождите еще чуть-чуть, хорошо?

Инна лгала, не лукавила, не недоговаривала, а именно лгала. Потому что не знала, как сказать 10-летним Илье и Глебу, что в школу, где обещали их взять, не берут. Из-за фамилии.

И теперь, когда близнецы, так ничего и не поняв, ушли в свою комнату, она повернулась к окну и снова судорожно начала думать – что делать…

Еще три месяца назад со школой близнецов все было отлично. Они оканчивали третий класс немецкой спецшколы на Арбате. В пяти минутах ходьбы Инна с детьми снимала квартиру. Все было здорово, кроме одного «но». На второй год жизни в Москве у нее опять начались проблемы со здоровьем. Она задыхалась, по ночам не могла уснуть. У нее обнаружили астму. В их квартиру на Арбате то и дело приезжала скорая. А врачи – они тоже пугать любят – с каждым приездом сообщали ей о новом букете обнаруженных у нее болячек. «Вам нужно то-то, то-то и то-то», – и писали ей рецепты… И в какой-то момент в несвойственной ей манере Инна сорвется: «Так, вы приехали, сделали мне укол, уехали. Больше от вас ничего не требуется». «Но Вы понимаете, у вас то-то и то-то…» – продолжали врачи. «Уваливайте отсюда…» Она жила на уколах. Врачи приезжали, ей на время становилось лучше, а потом «опять заклинивало». В общем, ближе к окончанию летних каникул она приняла твердое решение – возвращаться в область, где ей будет легче. Да, процесс реанимации себя, детей, который она так ловко придумала в городе, теперь летел в тартарары. Мальчишки теряли хорошую школу, язык… Но решение она приняла – если останется, то окончательно согнется, что будет уже плохо для всех…

Они сняли дом в Истринском районе. Школ – немного, выбрали более-менее нормальную, близнецы успешно прошли тест и торжественно были зачислены в четвертый класс. Про их фамилию, конечно, знали, директриса, милая женщина, вошла в положение, прониклась ситуацией и даже три часа разговаривала с Инной, советуя мамочке не беспокоиться: «Детей выучим. И даже немку возьмем, чтоб не теряли язык»…

На этом и разошлись, договорившись, что документы из старой школы Инна подвезет в первый день занятий – 1 сентября.

А за два дня до события, 29 августа, на мобильный Инне раздался звонок с какого-то непонятного номера. Телефон директрисы высветился бы… Представившись психологом из новой школы, собеседник железным голосом проговорил: «У нас только что прошел педсовет, который общим голосованием пришел к выводу, что ваши дети не могут быть зачислены в нашу школу. По причине вашей фамилии».

От неожиданности Инна опустилась с трубкой в руках на стул. На дворе было 29 августа. Близнецов не было ни в старой школе, ни в новой. Их документы у нее на руках.

– Я даже не успела этому психологу задать вопрос: «Подождите, но так вообще не де-ла-ют… Что происходит?» Но ни «что происходит», ничего вообще психолог не ответила и просто бросила трубку. Директриса на звонки не отвечала…

В панике она начала обзванивать школы: «У меня дети на улице. Мы не зачислены ни в какую школу. Наша фамилия Ходорковские…» – сразу докладывала Инна. Следовали отказы. Теперь она уже стала не звонить, она обегала школы, докладывая то же самое: «Здравствуйте, у меня дети на улице. Мы не зачислены ни в какую школу. Наша фамилия Ходорковские…» – и обрисовывала ситуацию последних дней. Двери закрывались одна за другой…

У нее было шоковое состояние. Еще немного – и очередного нервного срыва было бы не миновать. Что делать?

То ли так сработал материнский инстинкт («идут в атаку уже на детей»), то ли что-то еще, но Инна действовала, как никогда еще не действовала. «Я просто как терминатор увидела цель и била по ней», – вспоминает она теперь. Она обзванивала РОНО и департаменты образования, она звонила всем подряд, чьи контакты ей помогали доставать знакомые… Но Илья и Глеб по-прежнему были дома, а на календаре уже было 5, 6, 7 сентября…

Наверное, у каждого из нас в жизни бывают такие ситуации, что, испробовав все варианты и не добившись ничего, мы решаемся попробовать самый последний вариант, который как бы оставили про запас, надеясь, что прибегнуть к нему не придется… В общем, Инна позвонила Суркову. И единственный, кто ей помог, был Сурков.

– Мы же все-таки жили когда-то бок о бок на Успенке. Он быстро среагировал. И 11 сентября близнецы уже сидели за партами в новой школе. – Понимаете, – у Инны в глазах смешение удивления и радости.

Инна позвонила Суркову. И он единственный, кто ей помог.

– Причем все, кто знал об этом, были в шоке. Никто не понимал, при чем здесь дети. В итоге все устаканилось. Слава потом перезвонил: «Инн, все? Вы в школе?» Я говорю: «Да, Слав, мы в школе, все нормально. Совершенно молодец, четко сработал. Спасибо». «Ну, слава богу. Я закрываю тему?» «Закрывай».

А Илья и Глеб даже не поняли, что произошло…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.