Глава 12 Он и они
Глава 12
Он и они
Ходорковский после преодоления кризиса позволил зародиться у себя в голове неудобным мыслям. Они пришли как последствия случившегося – как погорельцы, попросившиеся на ночлег. И он этих погорельцев пустил, стал с ними жить, пытаясь понять их суть. Когда поймет, мысли эти выбросить из головы уже не сможет. И это, пожалуй, будет главным его отличием от всех остальных. Которых, может быть, такие мысли посещали тоже, но они выбросили их из головы. Как чемодан без ручки, который и оставить жалко, и нести тяжело…
Некоторые, впрочем, такие мысли не выбрасывали и у них даже возникали подвижки, подобные гуманитарным и прочим подвижкам Ходорковского. Но по масштабу все же несравнимые. Скорее больше так – как тренд, под давлением вертикали, в качестве метода управления собственными рисками.
Так кем же Ходорковский был среди них, на первый взгляд, таких же, как он, олигархов, предпринимателей крупного калибра – нефтяников и металлургов, массмедийщиков и банкиров? Гусинский и Березовский, Бендукидзе и Потанин, Ходорковский и Прохоров – у всех разные цели в жизни, разное восприятие жизни.
Тряпки, вещи, любовницы – неинтересно, Ходорковский – семьянин до мозга костей. Тусовки – напрягали. Политические интриги – напрягали. Абрамовичу нравилось находиться возле Вали и Тани, Березовскому нравилось делать перестановки в правительстве, как на шахматной доске. Ходорковский от этого всего был далек.
У него не было никакой собственности – виллы на Майами, дачи в Испании, дома на Лазурном берегу. У него даже не было крупной собственности в России.
Все ездили «с вооруженным сопровождением». У него не было большого штата личной охраны.
У него не было никакой собственности – виллы на Майами, дачи в Испании, дома на Лазурном берегу. У него даже не было крупной собственности в России. И у его жены. И у детей. Нет, конечно, Ходорковский что-то покупал, строил, но это никогда не было приоритетом. Да и чаще обитал с семьей на съемном жилье. Им всем было комфортно так. Конечно, снимали не абы где, а в престижных подмосковных поселках, но и там особо не засиживались – как понимали, что «тонут» в вещах, брали детей, самое необходимое и переезжали на новое место. Говорят, менять обстановку полезно.
И главное – никакой зависимости от вещей. Зачем класть в ванной дорогую керамику от Сваровски, если можно положить обычную, недорогую и ничем не хуже на внешний вид? Зачем дорогой телефон «Верту», если существуют недорогие и служат не хуже. Ведь телефон – это всего лишь средство связи, недоумевал он и пользовался обычными мобильными.
Все только самое необходимое. Нет, конечно, не бедствовали, но и не упивались. Быт на уровне обеспеченного среднего класса. Даже когда Ходорковский стал занимать лидирующие позиции в списке «Форбс», правила жизни он и его семья не изменили. Все должно быть просто. И удобно.
Инна не вписывалась в клуб жен олигархов, светских львиц или кого-то в этом роде.
В этом плане «акции» Ходорковского на фоне остальных проигрывали. Они с женой, кстати, чем-то похожи. Их похожесть заключается в полном равнодушии к дорогим вещам и прочим атрибутам «успешной жизни». Они просто не зависели от этого всего. Инна не вписывалась в клуб жен олигархов, светских львиц или кого-то в этом роде. Никаких светских раутов и тусовок, где нужно демонстрировать надетые на тебя наряды последних марок, серьги, кольца, колье… У него – никаких яхт, футбольных клубов и прочего-прочего-прочего, что приобретаешь, когда сходишь с ума от такого количества денег и не знаешь, куда их потратить еще… В их жизни это было не принято. Как-то так сразу повелось. Неинтересно было.
– Зачем накручивать себя?! У меня должно быть все в золоте, по 10 машин, 10 яхт… Б-ли-и-и-ннн, – горячится Инна. – Как же это все тащить-то на себе всю жизнь?! У Миши, у меня – у нас не было крупной собственности. Мы свободны, мы не тащим все это на себе. Вот честно скажу: чем меньше у меня вещей, тем мне лучше. И Мише – тоже.
На самом деле собственность – это не важно. Важно – чтобы были отношения близких людей. Главное – семья.
И Миша, и я – мы свободны, мы не тащим все это на себе. Вот честно скажу: чем меньше у меня вещей, тем мне лучше. И Мише – тоже.
Наконец, Ходорковский соответствующим образом воспитывал и своих детей. Не прививал ни любви к роскоши, ни к удовольствиям, ни нахождению в тени своего отцовского плеча… Его дети росли самостоятельными. Они были нетипичными детьми своего нетипичного отца – хоть и бывшего, но крупного предпринимателя. Главное – в них отсутствовал звездный налет дорогой жизни.
– Надо будет – поеду на метро, – говорила Настя, когда машина, которую она только-только училась водить, ломалась. И действительно ехала на метро. В Хамовники к отцу на суд порой приезжала на велосипеде…
– А откуда им эту звездность подцепить? – спрашивает Инна. – Если у родителей звездности нет. Ну, нет ее. Не знаю, почему. Не клинит ни меня, ни Мишу. Уже и так, и так, а оно не клинится, – смеется. – И потом, у нас внутри с Мишей даже не заложено, что мы с ним должны обеспечить детей квартирами и дачами. Наверное, как родители что-то должны. Но у меня пока не родилось это чувство. Меня это не беспокоит, это не самое важное. Ну, навешал ты на себя всего этого опыта, который делает тебя взрослым, а во всем остальном внутри – ребенок. Маленький запуганный ребенок, который пытается справиться со своими страхами, убежать от них, но бесполезно – все равно проблема вылезет в другом месте, и тебе ее придется решать. Когда я вижу какой-то негатив в человеке, понимаю: ребенок с чем-то не справился. Звездность – это неизжитый комплекс. Я не говорю, что у меня нет комплексов – у меня их выше крыши, но именно звездность меня не затронула. И Мишу тоже. Мы с другими вещами боремся.
И что главное – Ходорковскому за своих детей на восьмом году тюрьмы не стыдно. Как и этим детям не стыдно за своего отца. И необходимость отвечать на их возможный в будущем вопрос, к которому он когда-то так боялся не найти ответа: «Когда ты зарабатывал свои миллионы, что ты делал, чтобы предотвратить этот бардак?» – необходимость отвечать на этот вопрос в определенный момент отпала сама собой. Дети все поняли.
Еще у Ходорковского и у многих его «коллег по цеху» абсолютно разное понимание социального аспекта. Вот Абрамович засыпал Чукотку деньгами. 100 % жителей округа отвез на курорт в Монако и на Черное море. А когда кто-то из чукотских детей пожаловался ему, что у него нет велосипеда, Абрамович всем детям округа подарил велосипеды. Результат: в Чукотке все на него смотрели, как на живого бога, спустившегося к ним с небес. Ходорковский примерно в одно время с Абрамовичем вошел в Эвенкию. Проинвестировал туда деньги, сравнимые с инвестициями Абрамовича в Чукотку. Ходорковский на эвенкийских оленей надевает спутниковые датчики, чтоб мониторить их местонахождение и тем самым сократить затраты на оленеводство, сделать его рентабельным и так далее, и тому подобное, и в том же духе… Абрамович же дает просто очень много денег оленеводам. Каждый месяц. Ну, и какая рентабельность?..
До ареста Ходорковский давал интервью, количество которых зашкаливало по сравнению с другими его коллегами – акулами бизнеса. Он непредвзято слушал журналиста, внимательно следя за его мыслью, старался дать развернутые ответы.
– Он тебя слушал не просто для виду. Мол, да-да, я весь внимание. Типичная маска, которая висит на лицах чиновников или тех же его коллег «по цеху», – рассказывала мне журналистка Зоя Ерошок. – Я уже привыкла к этому притворству. Вроде слушают, а на лице видно: по барабану. Абсолютно пустые глаза. Смотрят не на тебя, а в окно, в компьютер, отвечают штампами типа: «Как известно»… Ходорковскому никогда до фонаря не было. С ним было интересно. Он внимательно, нацеленно слушал, а потом так интересно отвечал, выводил беседу за рамки темы, на новый уровень… И главное – у него было всегда осмысленное лицо, наполненные интересом глаза…
Про этот его неподдельный интерес в глазах в разговоре с любым собеседником мне говорили многие, кто брал у него интервью или просто успел пообщаться с ним до ареста.
– Я лично брала интервью у него два раза. Последний раз – уже после наезда, перед самой посадкой, – рассказывает журналистка томского телеканала «ТВ2» Юлия Мучник. – Уже был арестован Лебедев, ситуация напряженная, самого Ходорковского уже вызывали на допросы в Генпрокуратуру. И вот он прилетает в Томск… Думала, откажется давать интервью. Когда не отказался, была уверена, что придется долго согласовывать вопросы с его пресс-службой. Но никаких согласований, на удивление, не потребовалось. При этом мне было заранее понятно, что в интервью Ходорковский будет взвешивать каждое свое слово, от неудобных вопросов уходить и, в общем, не сможет в этой ситуации быть абсолютно откровенным. Так и произошло, он несколько раз во время интервью говорил: «Я это комментировать не могу». Хотя в итоге сказал в эфире, по-моему, главное: «Люди в погонах могут теперь почувствовать, что у них есть карт-бланш. И если для (посадки. – В. Ч.) олигарха нужен генерал или генерал-полковник, то это означает, что для обычного человека будет достаточно лейтенанта».
После интервью мы еще немного поговорили в редакции. Мы спрашивали: «Почему не уезжаете?», кто-то говорил даже определеннее: «Валить вам отсюда надо, Михаил Борисович». Он отвечал, что ни он, ни его семья на отъезд не настроены, что его сотрудники в сложной ситуации, и он не может так просто все бросить и уехать. По-моему, он отвечал совершенно искренне. При этом у меня было какое-то странное ощущение: с одной стороны, казалось, он ко всему готов, с другой – что он так до конца и не понимает, что происходит и чем, все-таки, он так разозлил…. Какая-то растерянность в нем чувствовалась. Но это, впрочем, и понятно в тех обстоятельствах. Хотя, по-моему, никто не мог тогда представить до конца, насколько все серьезно…. А через несколько недель после того интервью его арестовали.
Вообще с Ходорковским у нас были особые отношения. Потому что в 2001-м ЮКОС по крупному помог моей телекомпании. У нас в коллективе случился раскол. Часть журналистов, стоявшие у истоков этой телекомпании, в том числе и я, были резко против появления ЮКОСа. Мы воспринимали Ходорковского как олигарха, который будет непременно вмешиваться в редакционную политику, давить-душить «уникальный журналистский коллектив».
…Казалось бы, какое дело Ходорковскому до этого раскола, но он специально прилетел из Москвы только для того, чтобы встретиться с нами. Сидел в нашей редакции в окружении достаточно буйной компании журналистов, терпеливо слушал и отвечал на крайне неудобные вопросы, уверял, что никакую цензуру устанавливать не собирается. Сказал только, что хотел бы, чтобы в эфире не пропагандировались фашистские идеи. Ну, тут у нас, надо сказать, и не могло быть расхождений. А во всем остальном, говорил на том собрании Ходорковский, «наши либеральные взгляды на ситуацию в стране и на ее будущее во многом сходятся, и вмешиваться в редакционную политику я не буду». И надо сказать – обещание свое сдержал. Причем мы в эфире по разным поводам нередко критиковали ЮКОС. А наши молодые горячие журналисты вообще действовали по принципу «мимо тещиного дома я без шутки не хожу». В любом сюжете на экономические или политические темы они норовили продемонстрировать свою независимость, и обязательно сказать о ЮКОСе что-нибудь критическое… И, надо сказать, что ни разу мы не столкнулись с цензурой или каким-либо давлением. Ну, а потом руководству ЮКОСа стало совсем не до нас, а в нашей редакции, которая так упорно и иной раз по-ребячески (как я уже сейчас понимаю) отстаивала свою независимость от владельца, – с 2003 года в этой редакции над столами журналистов стали появляться портреты Ходорковского… и до сих пор они повсюду висят.
Ну, а самое первое свое интервью у Ходорковского я брала, когда еще никакого наезда на ЮКОС не было – в 2001 году, как раз сразу после приобретения ЮКОСом контрольного пакета акций нашей телекомпании. Это было не телевизионное интервью. Я вела встречу Ходорковского с региональными журналистами, которую организовал «Интерньюс» (организация, которая многие годы учила провинциальных журналистов делать профессиональное ТВ). Ходорковский говорил журналистам о том, как он видит будущее России, и о том, что страна должна развиваться по либеральному пути, говорил, с какими вызовами мы можем на этом пути столкнуться в ближайшее время, говорил о взаимоотношениях бизнеса и власти, бизнеса и СМИ…. И тут я своими вопросами свернула разговор к самой для меня в тот момент болезненной и актуальной теме – я спросила, зачем он скупает по всей стране независимые, негосударственные телекомпании и, мол, о каких либеральных ценностях можно говорить, если в стране скоро не останется ни одной независимой телекомпании? Меня, конечно, интересовали в первую очередь взаимоотношения ЮКОСа и «ТВ2»… И он запросто мог сказать: «Имею право покупать актив, который хочу. Не нравится – увольняйтесь». А он очень терпеливо для олигарха пытался объясниться. Говорил, что в его представлении СМИ должны быть независимыми, и он как владелец постарается это обеспечить. Я уж не знаю, насколько он верил в то, что говорил, но что совершенно точно – он был убедителен. После этого интервью ко мне подходили мои коллеги: «Чего вы расстраиваетесь? Вам такой симпатичный олигарх достался». А многие директора и владельцы региональных телекомпаний после нашей беседы еще долго о чем-то с ним в кулуарах говорили – может, надеялись, что он и их телекомпании приобретет… Помню, мы после этого интервью стоим с коллегами на крылечке, выходит Ходорковский, направляется к машинам (не помню, чтобы был с охраной), но, завидев нас, подходит, и мы еще о чем-то поговорили. Вообще, он мне показался человеком диалогичным. Тогда ведь в политике и в бизнесе уже очень много появилось людей с таким особым стальным взглядом. Людей, с которыми диалог невозможен по определению. А вот Ходорковский всегда казался человеком, способным слушать и слышать…
Потом мне мои московские коллеги рассказывали: как-то у Ходорковского спросили, как там поживает «ТВ2», которое против вас «бунтует»? Он в ответ: «Да там пара буйных есть, пытаюсь им объяснить, что все не так страшно. Они как-то все болезненно воспринимают, но ведь со мной можно иметь дело…»
Будучи в Москве, я специально пришла в Хамовнический суд, чтобы передать МБХ привет из Томска, ну и вообще как-то поддержать, насколько это возможно. Он мне передал – «Видите, как мы тут развлекаемся» – и, мол, рад видеть, как там у вас дела в Томске, с удовольствием вспоминаю нашу «совместную работу и даже былое противостояние». И еще улыбку изобразил, – вспоминает Мучник.
Ну, и, наконец, главное отличие Ходорковского от «коллег по цеху» – он восстал. Восстал так, что совершенно справедливо эти самые «коллеги по цеху», глядя на него восстающего, словно в американском фильме, могли сказать: «Мы его теряем»… Терять начнут в 2001 году – с разгрома НТВ. Он сам назовет этот момент своим Рубиконом. Случившееся назовет и «поворотным пунктом» в его отношениях с властью. Нет, Ходорковский вовсе не имел доли в НТВ. Просто, как он сам объясняет, информация для него оказалась важней нефтяной трубы. На глазах происходил разгром целой команды и самой идеи альтернативной власти информационной политики, а никакой не спор хозяйствующих субъектов. Не одному ему, конечно, это было очевидно, но опять же – в отличие от «коллег по цеху» только у него возникает тот самый «внутренний протест». И если до НТВ, как объясняет он Улицкой, отношения с властью как-то удавалось выстраивать, то теперь возникло «ощущение удавки на шее». Он вовсе не революционер – «просто если бы НТВ сохранили, то, возможно, к остальным событиям относился бы менее внимательно. Не спешил бы «выделяться»»[12]…
А тут не смог.
И он даст тогда НТВ кредит, что ему потом среди прочего запишут в обвинение…
Ходорковский убежден: единственно правильный поступок – перестать быть рабом и идти дальше.
А в 2002 году он объявит, что до 2008 года уйдет из компании. Устал? Да нет, просто понял: мечта – стать «директором огромного, на всю страну, завода» реализовалась, а дальше – нет перспективы развития. Или иными словами – пустота. Раньше уйти не сможет, но и дольше не протянет – уж очень трудно быть рабом воплощенной тобою мечты. Рабом – потому что в какой-то момент осознаешь груз обрушившейся на тебя ответственности – за сотни тысяч судеб, надежд, за неизбежные несчастья, которые не смог предотвратить. «И понимаешь, что уже не ты воплощаешь мечту в жизнь, а ожившая мечта хватает твою судьбу в свои руки. Ты говоришь то, что должен, твое время распланировано на месяцы и годы, ты общаешься с теми, кто нужен «воплощенной мечте». Ты ее раб. Оглядываешься и видишь: мечта сама по себе, а жизнь сама по себе, и то, что казалось важным, мешает гораздо более важному из того, что ты мог, а может быть, даже обязан был сделать»[13]…
Эти его ощущения в какой-то степени сродни ощущениям человека, которому надоела обстановка в квартире, и он либо все переставляет, либо – как Ходорковский со своей семьей часто делали – все бросает и переезжает на новое место. Здесь – то же самое. Возник внутренний протест, удавка на шее, ощущение несвободы – называйте, как хотите, – надо бросать все и бежать. Мешают убежать сила привычки, положение, деньги, собственность – оставайся рабом созданного тобою же. Ходорковский убежден: единственно правильный поступок – перестать быть рабом и идти дальше.
И он запланирует новый этап в своей жизни к 2008 году. Только вот обстоятельства сложатся так, что помимо его воли случится совсем другой «новый этап». Да и куда раньше запланированного срока…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.