П. Мещеряков РОЖДЕНИЕ КРЕПОСТИ (Исторические заметки)
П. Мещеряков
РОЖДЕНИЕ КРЕПОСТИ
(Исторические заметки)
1
В зауральских просторах, над береговым крутоскатом Исети стоял угрюмый, властный Далматовский монастырь. На сотни километров раскинулись его владения. По лугам, извиваясь, бежали Теча, Суварыш, Ольховка, Крутиха. С давних пор на этом приволье возникли многочисленные поселенья и деревушки. Обитатели их были тяглыми монастыря-помещика.
За пользование угодьями крестьяне обязывались пахать монастырскую землю, сеять, убирать урожай, молотить, заготовлять сено, рубить дрова, возить строевой лес, строить мельницы, мосты, обжигать кирпич, очищать скотные дворы, пасти стада, охранять монастырь.
Много было монастырских «зделий»! У крестьян не оставалось времени для работы в своём хозяйстве.
Стонали тяглые от натуральных повинностей. С тяглых собирали деньги на ямщиков, на ведение войны с Турцией, на морской провиант, на постройку канала, на комиссаров по гривне, им же на хлеб по алтыну, на постройку хлебных магазинов. Были особые сборы: двадцатиалтынный, семигривенный, рублёвый, двухрублёвый. Собирали деньги драгунские, поворотные, кормовые, подымные, на починку кораблей, рекрутские, на воеводу.
Жили впроголодь, в курных лачужках. Монахи жирели на крестьянском труде.
Крестьяне были бесправны. Монахи были вольны в «животе и смерти» своих крепостных. За проступки, нерадение, оплошность крестьяне наказывались. Их драли плетьми, лозами, шелепами, бадожьём. Непокорных и гордых заковывали в колодки, садили на цепь в тюремной келье. В монастыре были орудия пыток: дыба, клещи, плети. Были палач, тюрьма, стража.
Гнёт монастырских старцев вызывал среди крестьян недовольство. Но жестокими мерами «монастырского смирения» монахам удавалась держать в руках тяглых.
Крестьянам, селившимся не на монастырской земле, а на Уральских отрогах, жилось не легче. Их слободы и деревни были приписаны к заводам. Жизнь приписных, заводских крестьян была ещё горше жизни монастырских невольников.
Крестьяне мечтали освободиться из неволи.
2
Весной 1732 года собрались приписные к Сысертскому заводу, — крестьяне Крутихинского дистрикта и Красномысской слободы. На крестьянский сход прибыли жители слобод Барневской, Каргинской и из деревень Далматовской вотчины. Недовольные обременительными работами на заводе и безмерной эксплоатацией монастырских старцев, они единодушно порешили переселиться на жительство в новые места.
Бывалые люди расписали богатые, привольные места Южного Урала. Там лежали рыбные озёра Чебаркуль, Увильды, Иртяш, Аракуль, Касли и многие другие. Богат край хмелевыми угодьями! А сколько там ягод и грибов! Сколько разного зверя: медведь, лисица, бобры… Птица разная. Леса. Какие тучные земли!.. Да может ли быть что-либо краше и богаче Южного Урала!
Но вот беда, — чужие те земли, башкирские. Башкиры захватили угодья, но не используют их. Леса стоят в первобытной дрёме. Рыба в озёрах до того расплодилась, что начала дохнуть. Земля лежит, тоскует… Зря добро пропадает. По мужицкой смётке так: заводи большую слободу, распахивай пашни, окашивай луга, руби леса, лови зверя, собирай грибы да ягоды, щипли хмель, вари пиво…
А башкиры? Где их селения? Езжай — на сотни вёрст ни одного коша не встретишь. Кругом пустые места.
Негодовали подневольные Сысертского завода и Далматовского монастыря. Наконец, с общего, полного согласия, порешили избрать доверенного ходока. Ходоком уполномочили крутихинского крестьянина Степана Кузнецова, «человека доброго и правдивого».
Повелели ему итти в столицу, бить челом от всего мира о разрешении построить слободу на башкирской «пустопорожней» земле у Чебаркуль-озера.
Шёл он долго. Миновал горы Урал-Каменя. Не одну пару лаптей сменил, но бодрился и шёл.
Неприветливо встретили в столице мужика-лапотника. За дерзновенное посягательство на чужое добро посадили в арестантскую. Долго пришлось сидеть Степану. Тоска одолевала. Досада донимала за оплошность. Не сумел Степан купить продажных приказных чиновников. Похудел от тоски. Спасибо за то, что хоть ржаною краюхой да квасом жаловали.
Однажды в дверях камеры показался тучный приказный с солдатами, тот самый, что получил от Степана мирское челобитье.
Степан обрадовался. Пал в ноги.
— Отдай ты, батюшка, челобитье рабов ваших…
Густой бас приказал встать и слушать.
— Дело ваше сделано. В сенате обсуждено. Токмо здесь не можно знать, будет ли та слобода у Чебаркуль-озера на пользу мирским людям, и не обидит ли это башкирцев. А потому рассуждено — передать ваше дело на рассмотрение Сибирского воеводы обще с горным начальником в Екатеринбурхе…
Степану показалось, что коль сенат указал, то дело вышло.
Не успел опомниться Степан, а его уже солдаты в колодки заковали. Приказали встать, захватить армячишко. Повели. Усадили в кибитку. Вооружённые солдаты сели рядом и кибитка тронулась в неведомый для Степана путь.
3
Вскоре произошли большие события. Сенатский секретарь Кириллов, человек умный, хитрый, жестокий по характеру, представил проект о разобщении степных кочевников Казахстана с башкирами, непрерывно враждовавших между собой. Он предложил оцепить Башкирию городками для защиты русских зауральских поселений от опустошительных набегов кочевников. На границе Башкирии и Казахстана, в устье реки Ори он предложил построить знатный город, через который позднее наладить караванную торговлю со Средней Азией.
В один из погожих майских дней 1734 года собрались государственные советники: Бирон, Черкасский, Остерман и другие. Они разбирали проект Кириллова. Перспективы замирения беспокойней восточной колонии и организации среднеазиатской торговли показались заманчивыми. Сенат сдобрил проект. Тогда же возвели Кириллова в статские советники и поручили ему организовать вооружённую экспедицию для проведения в жизнь проекта. В помощь Кириллову дали татарского переводчика, активного проводника царской колониальной политики в Башкирии и Казахстане Мурзу Тевкелева, только что сумевшего уговорить казахов Малой Орды на переход их в российское подданство.
Пока в Санкт-Петербург шла подготовка и организация экспедиции, башкирский старшина Токчура, бывший при полковнике Тевкелеве, написал тайное письмо влиятельному башкирцу Кильмяк-Абызу.
Токчура раскрыл секреты русского правительства. Умный и дальновидный Абыз почувствовал тревогу за судьбу Башкирии. Кильмяк-Абыз решил организовать сопротивление всем мероприятиям правительства Анны Иоанновны. Гонцы стрелой мчались во все концы южноуральской таёжной глуши. Они призывали к восстанию. В народе поднималось смятение. По аймакам и кошам начались приготовления. Лихие наездники готовили коней. Башкиры решили умереть на коне, но защитить свои былые вольности.
Василий Никитич Татищев, один из первых русских историографов, тогда начальник горных заводов Урала, первый узнал о приготовлениях башкир к восстанию. Он рассказал о них Кириллову, когда тот был ещё на пути в Уфу.
Кириллов спокойно принял сообщение. Его ничто не беспокоило. Он думал: стоит немножечко припугнуть отсталый, дикий народец и всё утихнет.
С этого и начал.
Под Уфой к нему явилась делегация именитых башкир от Кильмяк-Абыза.
Делегация потребовала не осуществлять намеченных мероприятий, не мешать былой вольности башкир, дарованной прежними русскими государями.
Кириллов приказал подвергнуть пытке делегатов: узнать, от кого исходит столь дерзновенное требование. Делегатов били кнутом. Один из них был замучен до смерти, другие закованы в колодки.
Весть об этом облетела аймаки, коши, тюбы. Тревога нарастала.
Башкирские кузнецы ковали стрелы, копья, топоры. Носилась тревожная молва о Кириллове:
— Шайтан!
— Зломышленный генерал!
4
В апреле 1735 года Кириллов с многочисленной силой вышел в поход, к устью реки Ори для закладки крепостей.
Позднее из Казани вышел сюда же вологодский полк драгун. Он шёл по гористой, лесной местности. Неожиданно трёхтысячная конница лихих башкир во главе с Кильмяк-Абызом, напала на драгун, смяла их, обратила в бегство. Башкиры рубили драгун, кололи копьями, поражали стрелами.
В руках победителей оказался обоз с провиантом и оружием. Это было сигналом к восстанию. Вскоре восстание охватило почти всю Башкирию. В Зауралье с отрядами повстанцев действуют Сабан и Юсуп. Отряды нападают на русские селенья, разоряют их, предают огню, отгоняют табуны скота, полонят людей.
Кириллов сообщил об этом в сенат. Он требовал жестоких репрессий. Не дожидаясь ответа, приступил к расправе, подвергая Башкирию огню и разгрому.
Кириллов проехал в Уфимский край, а своего подручного мурзу Тевкелева послал на усмирение зауральских башкир.
С карательными отрядами сибирских драгун и служилых «инородцев» Тевкелев прошёлся по зауральской Башкирии. Запылали аулы и коши.
Во время похода отрядами Мурзы Тевкелева было убито свыше двух тысяч башкир, выжжено пятьдесят деревень, захвачено свыше тысячи в плен. Многих из пленных подвергли казни. Женщины и дети были отданы в неволю.
Поздней осенью, в страхе перед расправой тысячи башкир пришли с повинной. Перед кораном приняли присягу на верность. Захваченные обманом вожаки зауральских башкир Юсуп и Сабан, были направлены в Екатеринбург к Татищеву для казни на страх другим.
Восстание глохло. Только у озера Уклы-Карагайского повстанцы держали в осаде второй многочисленный провиантский обоз, следовавший к новопостроенному Оренбургу. Отряд сибирских драгун полковника Арсеньева, поспешивший на выручку обоза был атакован повстанцами и возвратился в Течежское.
Мёрли команды в Оренбурге. Плохо одетые воины замерзали в пути.
1735 год одинаково тяжело кончался и для восставших и для усмирителей.
5
Кириллов разработал новый проект усмирения башкир, побывал с ним в Санкт-Петербурге. На государственном совете было решено, что все предложения Кириллова достойны высокой похвалы, а автор их — высочайших наград, Кириллов угодил. В его проекте были отражены все основные начала бироновщины.
Возвращался Кириллов довольный, с именными царскими и сенатскими указами, в которых были отражены все его предложения о замирении Башкирии. В Мензелинске у Румянцева состоялось совещание.
Дрожащими руками вскрыл Румянцев пакет и начал читать царское повеление:
«Божею милостью, — начал вполголоса губернатор, — мы, Анна, императрица и самодержица Всероссийская и прочая, и прочая, и прочая».
«Нашему генерал-лейтенанту и Казанскому губернатору Румянцеву…».
«…усмотрено, что Сибирской и Ногайской дорог башкирцы, презирая нашу императорского величества недавно учинённую милость во отпущении всех без казни и разорения, ныне взбунтовав, идущий из Сибири из Теченской слободы к Оренбургу провиантский обоз не пропустили и принудили оному, также полковнику Арсеньеву, отправиться в сикурс, возвратиться, и другие замещения показывают, чего ради указали мы нарядить войск наших…»
В указе на всю страницу шли перечисления частей и полков, наряжённых на усмирение непокорных башкир.
«…Не в одном месте действовать, но разными командами, на воровские жилища посылать, дабы со всех сторон окружить и искоренить и деревни их выжечь, а в нужных местах редуты построить… ища полезных способов, порядочную диспозицию учинить и бунтовщиков всякими мерами искоренять, а пойманных воров, пущих заводчиков, на страх другим казнить смертию, а прочих, по состоянию вин, с жёнами и детьми, ссылать в ссылку: годных в службу — в остзейские полки и во флот, а негодных — в работу в Рочервик, а малолетних ребят женского пола для поселения в русских городах роздать, кто взять пожелает…»
Дальше указывалось: пожитки, хлеб у бунтовщиков отбирать, лошадей за штраф отдавать в драгунские полки, верных башкирцев не обижать, а защищать, только в знак верности взять у них заложников.
«…впрочем во всём полагаемся на ваше рассмотрение и даём полную мочь… Анна, февраля 16 дня 1736 года».
В сенатском указе повелевалось начальникам края оцепить беспокойную Башкирию цепью городков, заселить их охочими людьми, записав прежде в тысячное казачье войско; накрепко запретить башкирам носить оружие, а также иметь кузнецов и засекальщиков. Воеводам накрепко следить, чтоб башкирам не продавались ружья, порох, свинец, панцыри, сабли, копья, луки, стрелы. Нарушителей штрафовать. Ловить вооружённых башкир. Поймавшему — лошадь, ружьё — в казну, а пойманного — в ссылку. Новокрещённых башкир, татар — селить отдельно. Мещерякам, за их верность, отдать в безоброчное пользование башкирские земли. Запрещалось сватовство башкир с татарами без челобитья. За разрешение свадьбы брать лошадь, а с женившихся без позволения — по три, а если повторится, то жениха, невесту, родных — ссылать в ссылку.
А «о строении вновь городков, — говорилось в указе, — для свободного в Оренбург проезду караванов и обозов и лучшего содержания башкирской и бухарской сторон в надлежащем подданстве, чинить вам и статскому советнику Кириллову по своему рассмотрению».
Читали долго. Разбирали по пунктам. Больше судили, те пункты, где говорилось, что предоставляется на усмотрение Румянцева и Кириллова. То были: постройка крепостей для оцепления Башкирии.
Договорились: с Сибирской стороны Башкирии, в Зауралье выстроить ряд крепостей по реке Миассу, у озёр Чебаркуль, Уклы-Карагайского, Иткуль и у других, где явится необходимость. Строить их решено с поспешностью, немедля.
6
Василий Никитич Татищев торопился с постройкой крепостей в Зауралье. В Теченское, к полковнику Арсеньеву, выслал геодезиста Шишкова с повелением немедленно приступить к постройке крепостей у Чебаркуль-озера и по реке Миассу.
Вспомнили о Степане Кузнецове. Перерыли все бумаги, но следов его на нашли.
Василий Никитич сердился — Кузнецов нужный человек.
Однажды наткнулись на сенатский запрос о постройке русской слободы у Чебаркуль-озера. Из него узнали, что Кузнецов в Тобольске, содержится под стражей до разрешения вопроса о постройке.
Доложили Татищеву. Повеселел Василий Никитич. Повелел: немедля писать в Сибирскую губернскую канцелярию о высылке Кузнецова по самонужнейшему делу… Колодника Степана представили Татищеву.
Василий Никитич посмотрел на Кузнецова.
— Колодки снять… Сводить в баню. Добро покормить. Одёжу сменить на добрую. Потом — ко мне, — распорядился Татищев.
В торговой бане Степан мылся вместе с женщинами. Так заведено. Бойкая молодайка посмеялась над худобой Степана.
— Батюшки-светы! И в чём только душа-то теплится!.. Косточки одни, христовые. Ну и баба же у тебя, вишь, всю кровь-то высосала…
А когда вышел из бани, подали ему чистое бельё и одежду. С опаской посматривал Степан, но оделся. Шаровары, сапоги на ногах, новая войлочная шляпа, — не верится!
Когда пришёл Кузнецов к Татищеву, бухнул в ноги.
— Премного благодарствуем, родной наш батюшка, Василий Никитич, за доброту вашу к рабам своим…
— Ну… ну, будет… Вставай… — поднял его улыбающийся, добродушно настроенный Василий Никитич. — Садись, посудим о мирских делах. Расскажи о своём деле, как в колодки попал.
И Степан поведал всю историю челобитной о постройке слободы у Чебаркуль-озера.
Внимательно выслушал Василий Никитич. Встал, походил намного, подумал, а потом подошёл к Степану, похлопал его по плечу и оказал задушевно:
— Ну, вот и вышло по-вашему, по-мирскому. Крепости строить будем. Поможем. А ты будешь охочих людей кликать.
Провожая Кузнецова, Василий Никитич наказывал:
— Велено тебе дать доброго коня. Прихвати солдата, в канцелярии возьми прочётный указ и — с богом!.. Кличь, Степан, охотников селиться по крепостям. Кто противиться будет из начальства, жалуйся мне. Ну, с богом!
Татищев вызвал к себе писаря и приказал:
— Написать указ в контору судных и земских дел и повелеть объявить в Крутихинском, Каменском и Екатеринбургском дистриктах, что ежели кто охоту имеет на Исецком озере, по Синаре вверх, у Чебаркуль-озера и от Чебаркуля в Тече, расстоянием не далее тридцать вёрст, и в других удобных местах селиться, те о себе немедленно объявили, каждый в своей команде, в которых их записывать и сколько семей, и в которых местах похотят селиться, прислать ведомости немедля. А доверенному Степану Кузнецову препятствий не чинить.
7
Весна 1736 года. По башкирским аймакам разъезжали кильмяк-абызовские доверенные с призывом итти в поход на русские селения. Кильмяк-Абыз призывал отомстить за казни, пытки, за поруганную честь жёнок и дочерей, поднятых на защиту вольности. В его прельстительных письмах предлагалось штрафных лошадей не давать, строящиеся городки уничтожать, русских людей убивать, а селения их сжигать.
Башкиры готовились к схваткам. Они отгоняли скот в долины южноуральских гор. Аулы пустовали. Семьи укрывались в ущельях гор и в пещерах. Группы всадников объединялись в крупные отряды. Начинались набеги на пограничные сибирские слободы и деревушки.
Южный Урал и Зауралье окутались дымом пожарищ. Горели русские деревни, посёлки, выселки, башкирские аймаки, юрты, скирды хлебов. В панике метались в лесных трущобах звери, улетали птицы… В страхе метались люди. Башкиры были беспощадны к русским и их союзникам, а карательные отряды русских суровы и жестоки к башкирам.
Русские женщины с подростками, младенцами и стариками отсиживались за крепостными стенами острогов и слобод. А там, где не было укреплений, люди наспех окапывались рвами, огораживались рогатками, надолбами, Обводили селения тынами и, бревенчатыми стенами. Люди бросали свои насиженные гнёзда и бежали под защиту пушек.
Мирная крестьянская жизнь оборвалась разом. Крестьянские поля не засевались.
Тевкелев и Татищев слали грозные приказы: всех, кто может носить оружие, мобилизовать, создать крестьянские вооружённые отряды, повсюду выставить караулы, построить маяки, быть настраже и готовыми в любую минуту выступить в боевые походы. По рекам Исети, Тоболу, Миассу выставленные караулы должны были зорко наблюдать за башкирами и отвращать объединения их с казахами. Казахи тоже были неспокойны. Их отряды подбегали под Далматов монастырь. Зорили деревни монастырской вотчины.
Татищев повелел для защиты от башкирцев-изменников призвать на службу оружных, обретающихся в сибирских слободках и Уральских горах, служилых татар, черемисов, чувашей, вотяков и мещеряков,
«Чтобы им всем, годным, в службе быть в том же походе, а которые не будут, те причтены будут за воров-изменников», —
говорилось строго в прочётном указе.
Этим служилым предлагалось съехаться в Багарякской слободе «в скорости», и быть также готовыми к походу.
Начальство хмурое, сердитое. Заваруха великая. Как её утишить — ума не приложить. Во всём остановка и казне великий убыток. Крепости строили поспешно. В конце апреля полковник Арсеньев сообщил Татищеву, что крепость у Чебаркуль-озера построил и вышел строить «в самонужнейших местах» по реке Миассу.
Мятежный пожар полыхал на Южном Урале и в Зауралье. Горному начальнику Татищеву пришлось распорядиться о прекращении работ на казённых заводах. А работных людей, приписных крестьян Каменского, Екатеринбургского и Крутихинского дистриктов, он снял с заводов и направил на охрану пограничных с Башкирией владений заводского ведомства.
8
Три роты сибирских драгун выступили в поход из только что построенной Миасской крепости.
Стояло жаркое лето.
Отряд растянулся чёрной лентой. По беспокойному времени у драгун ружья заряжены, а фитили зажжены. Отряд передвигался вверх по течению реки Миасс по пустырям, лесным перелескам, огибая болота и озёра.
Полковник Арсеньев ехал молча. Не раз он ходил в таёжные южноуральские горы на башкир. Бродил с отрядами по широким степным просторам в погоне за казахами, бил турок. И во всех походах с честью выполнял боевые задания.
Перевалив увал, отряд вступил в густой березняк. На этот раз объехать его, не потеряв из поля зрения реки, не было возможности. Преодолевая трущобы, выбирая удобные для проезда места, отряд углубился в лес. В зарослях лесной чащи путь преградил неглубокий журчащий ручеёк с ключевой водой. Драгуны проехали. Пушкарям пришлось тяжелее. Обозники застряли. Перегруженные телеги вязли в растоптанном русле ручья. У лошадей нехватало сил. На помощь бросались драгуны. Не раздеваясь, шагали в воду, вязли в тине. Натужились. Пыхтели. Били коней. А возы не поддавались.
Майор Павлуцкий выругался:
— Лодыри, сколько лесу…
Драгуны рассыпались. Застучали топоры. Повалились молодые берёзки. Навалили чащи. Обоз прошёл. Вскоре лес отступил, образуя поляну. Отсюда была видна река. Полковник подъехал к круто обрывавшемуся берегу. Внизу лежала тихая, полноводная река. Река в верхнем течении раздваивалась, образуя приток-курью, за которым лежал высокий, холмистый берег, а дальше шли широкие, степные просторы. Лишь где-то далеко на горизонте виднелись небольшие рощицы леса. Между курьей и крутоскатом, на котором стоял Арсеньев, лежала пойма, поросшая травой, кустарником, а рядом из воды выступал остров, поражавший густой, непроходимой берёзовой рощей. Стая грачей кружилась над ним. Миасс, повернув круто за островом, как раз в том месте, где впадал в него безымённый ручей, только что принесший немало неприятностей обозникам, терялся в заросших кустарником берегах.
Очарованный живописностью уголка, Арсеньев сказал:
— Угоже место!
— К постройкам коммуникации способное, — поддакнул геодезист Шишков.
— Надлежит досмотреть…
9
Полковник распорядился об отдыхе драгун, а сам в сопровождении геодезиста Шишкова, майора Павлуцкого и десятка драгун поехал осматривать участки.
Обследование решено было начать от безымённого ручья, охватив в кольцо окрестный лес, с расчётом вернуться к привалу с другой стороны.
Разведчики спустились вниз по реке Миасс.
Не переправляясь через ручей, разведчики проследовали вверх к его истоку. Вскоре показались просветы, а за ними заросшее камышом болото.
Геодезист хотел пробраться к воде, но лошадь провалилась, ноги её засасывались всё глубже и глубже, всадник накренился и через голову коня свалился, погружаясь в торфяник. Полковник и майор, видя перекошенное от ужаса лицо геодезиста и муки лошади, приказали драгунам помочь им выбраться из болота. Драгун Ивашка схватил свалившуюся засохшую берёзку, подал один конец Шишкову, а другой начал со всей силой тянуть на себя. Другие с трудом выручили погрязшего в торфянике коня.
Майор и полковник смеялись над жалкой, вымазанной тиной фигурой геодезиста.
— Ну, как? — язвил Арсеньев.
А тот, отираясь пучками зелени, сопел и морщился, не отвечая на насмешки.
— Чаю, к лучшему… Не всякий башкирец полезет через болотину, — говорил полковник геодезисту, когда тот снова сидел верхом на коне. — Но, говорил таким тоном, что не поймёшь, смеётся ли полковник над бедой Шишкова или всерьёз говорит о достоинствах местности, о болоте, как естественной защите.
Разведка от болота повернула вправо по опушке леса.
— Какие поля! Какие земли! — восхищался майор Павлуцкий.
На опушке леса драгуны заметили двух всадников. Завидев разведчиков, всадники скрылись в лесных зарослях.
Полковник рванул под уздцы коня. Конь сорвался и помчался стрелой. За полковником карьером неслись другие. Беглецы, заметив погоню, искусно лавируя меж деревьев, спешили укрыться.
— Стреляй! — кричал Арсеньев.
Гулким эхом прокатились по таёжной глухомани ружейные выстрелы.
Беглецы остановились, видно, напугались.
Соскочили с коней, пали наземь и, закрыв лица руками, лежали недвижно, хотя никто из них не был ранен.
— Вставай, башкурд! — закричал полковник, первый настигший башкир.
Башкиры продолжали лежать, не открывая лиц.
Арсеньев вскочил с коня и с силой пихнул сапогом одного из них.
— Вставай!
— Ой, бульна! — застонал башкир, хватаясь за бок. На его лице выражался страх и просьба о пощаде. — Не надо рубать… Наша — верный башкирец…
— В-е-е-рный… а текаешь… — передразнил Арсеньев. — Чьи вы?
— Таймаса Шаимова, тархана, люди…
— Шаимова?.. Знаю…
Приподнялся второй башкирец. Грозный тон полковника стал мягким. Башкиры это почувствовали. Они с опаской поглядывали на драгун и их ружья.
— Шаимова людишки? Хорошо… Якши… в верности ея императорского величества старшина находится… Якши, старшина!
Башкиры улыбнулись.
— А вы что шатаетесь?
— Наша искал зверь… Лисиц искал… — говорил уже совсем осмелевший башкирец.
И башкир показал рукой на северо-западную сторону.
— За речкой бор. Цилябе-Карагай по-нашему… Якши бор…
Захватив башкирцев, Арсеньев проехал посмотреть на Цилябе-Карагай. Ещё не доезжая до речки Челябки, берёзовый лес стал перемежаться с мелким сосняком, переходя в густой массив краснолесья.
На пути бежала полноводная речка. Она была не широкой, но глубокой, с крутыми, обрывистыми берегами и недоступной для переправы. За ней шёл густой массив соснового леса.
Разведка долго спускалась вниз, по течению Челябки, ища удобного места для переправы на другой берег, но так и не нашла. Она уперлась в новое большое болото, за которым терялась речка; дальше, на горизонте, виднелся Миасс.
Было ясно, что более удобного места, защищенного с трёх сторон водой этих речек и болот, богатого лесом и плодородными, ещё нетронутыми полянами, — вряд ли где-либо можно найти.
Разведка вернулась к привалу.
Арсеньев посмотрел на пленных, распорядился:
— Попытать про воровские дела.
Башкир отвели.
— Велеть драгунам устраиваться командами, как способней. Походу более не будет. Здесь офундуем крепость. Господину Шишкову с помощником произвести чертёж тому городку, сообразуясь с местностью, как способней его офундовать.
10
Зауральская глухомань ожила разом. Сотни драгун с топорами и пилами разбрелись по берёзовой роще. Вскоре послышались первые удары топора, терявшиеся в лесной глуши, но вот они чаще, больше и вот уже несутся со всех сторон. Повалились вековые берёзы.
Полковнику доложили, что пленные башкирцы пытаны, плетями биты, и на расспросных речах показали:, что они Таймасовы людишки, что тот Таймас Шаимов — старшина Каратабынской волости, и все эти угодья входят в его владения, а юрты его невдалеке по Миассу, у Аргази-озера, что с воровскими башкирами они никаких делов не имеют и сами ходили на них воинским походом, те воровские башкирцы им не дались и ушли в поход под ближние русские селения жильё зорить, людей рубить и скот в полон брать.
Башкир, что немного говорил по-русски, показал:
«Слышал-де он, что воровские люди по весне ходили под Далматов монастырь и там русские деревни пожгли, людей в полон захватили и скота много угнали, а в апреле и мае не раз нападали на Катайский острог, только все их противные атаки в том остроге были отбиты артиллерией. А в начале июня те воровские шайки ходили на село Уксянское с деревнями, которые обратили в пепел. Много тут было побито жителей, частью полонено, но больше они разбежались. А Крутихинскую слободу, хотя держали в осаде, токмо взять её не могли. Да слышно-де, что и в Окунёвском дистрикте не всё благополучно. Неверные башкирцы во многих людях ушли туда на воровство: чинят грабежи, убийства, людей полонят и скот зорят. А более он ничего не слыхивал».
Толмач подал полковнику лист плотной синеватой бумаги с изложением пыточных речей.
Арсеньев сказал:
— Писать немедля во известие статскому советнику Татищеву в горное правление, полковнику Тевкелеву в Чебаркуль, да в Сибирскую губернскую канцелярию о сих воровских делах башкирцев. Да присовокупить, что в самонужнейшем месте по Миассу-реке, подле реки Челябки, как поведено, крепость строить начали…
И подумав немного добавил:
— Челябинскую… А тех паутов от башкирцев пустите на волю и строго подтвердите, что, паче чаяния, будут пойманы на воровстве, веры им никакой не будет и подлежат они жесточайшей расправе…
11
Зауральские русские слободы продолжали пылать. Башкирские набега не утихли. Командиры отрядов гонялись за мятежными шайками. То и дело вспыхивали соломенные пуки на маяках, предупреждая об опасности. На открытых местах дни и ночи стояли пикеты. В кустарниках, лощинах и оврагах укрывались секреты. У переправ и бродов стояли дозоры. Спокойствия ещё не было. А к новопостроенным крепостям тянулись группами и в одиночку подводы охочих людей. Одни ехали порожняком, налегке в Чебаркульскую крепость к Тевкелеву для записи в «Тысячное войско», которое повелела собрать Анна Ивановна. Другие плелись на поселение с семьями, домашним скарбом, скотом и птицей.
Доверенный Кузнецов с солдатом разъезжали по деревушкам, кликали охочих людей к переселению в Челябинскую крепость. Проехали по монастырской вотчине.
Ушники доносили старцам нерадостные вести: появился-де крутихинский мужик Стёпка Кузнецов, по прозванию Таушкан, и народ баламутит. А мирские людишки совсем ошалели, нарадоваться не могут тому его известию, пишутся подряд семьями в реестры… В монастырских «здельях» остановка. Мужики отказываются выполнять работы. Они и свои пашни забросили: сеять-де не к чему. Говорят:
— Будет, покарёжили на дармоедов-то… Пора пожить своей волей.
Старцы нервничали. Злились. Порешили Кузнецова арестовать.
Архимандрит Порфирий подговорил посильнее служек, прихватил попроворней монахов, вооружил воинство фузеями и отправился на поиски Степана.
А Степану что — не страшно. Прочётный указ при нём. Пусть попробуют — не те времена…
У завалинки мирской избы собрались кружком широковцы.
Старец Порфирий появился неожиданно. Монахи оцепили мирскую избу. Архимандрит — рысцой к Степану; смотрит грозно.
— По какому праву народ куражишь, сарынь проклятая! Не позволю! О шелепах соскучился… — угрожал старец.
Степан спокойно достал из-за пазухи мешочек, привязанный на тесёмке, извлёк из него листок бумажки и подал Порфирию.
Старик покосился, зло рванул из рук листок, поблеклыми глазами впился в каракули, написанные полууставом. Прочёл, перевернул, взглянул на обратную сторону — чисто, снова повернул.
— Та-та-та-ти-щев… — прошептал сквозь зубы, скреплённую печатью подпись.
Он скомкал листок и в ярости бросил его в лицо Степана. Кузнецов усмехнулся, бумажку поднял.
— Рады, сучьи дети… Диаволы… — выругался старец. И, не вытерпев, зарычал на мужиков:
— Разойдись!.
Мужики сидели смирно. Ни один не тронулся с места. Было тихо. Непокорство тяглых взбесило старца.
— Разойдись, говорю вам! Прочь отсюда, холопы… Закую всех в цепи!
Старец замахал тростью и ткнул в грудь ближнего холопа.
Бывший раб вспыхнул. Встал. Расправил широкие плечи. Руки сжал в кулаки.
— Попробуй ещё! Ну… Живого волоса не оставлю! В клочья выдеру бороду, — угрожал он.
Мужики тоже загалдели. Не поймёшь о чём. Грозно.
— Богоотступники! Предам анафеме, огню… — кричал старец, усаживаясь в тарантас. Монахи садились на коней. Гроза миновала.
Архимандрит заперся в келью. Никого к себе не впускал.
Порфирий решил написать слёзное доношение своему духовному начальству.
12
Строительство крепости в полном разгаре. Население росло. Из сибирских слобод и деревень прибыли с семьями мыльниковцы, деминцы, сухринцы, замараевцы, подкорытовцы. Многие находились в пути. Многих задержали монастырские старцы. Прибывшие предъявляли письма Тевкелева о зачислении на поселение. Геодезист Шишков не успевал отводить усадебные участки. Сюда же под конвоем драгун приводили крестьян разных слобод на помощь по строительству крепости. Всё больше и больше оголялся лесной участок. Повсюду торчали пеньки, валялись подрубленные деревья, кучи сучков. Стучали топоры, звенели пилы. Бодрые песни мешались с руганью и окриками капралов-надсмотрщиков.
Военный лагерь жил полнокровной трудовой жизнью. Ежедневно с утра полковник Арсеньев проводил осмотр строительства, предотвращая ошибки строителей, подгоняя нерадивых. Смотрел на постройку сердца крепости — замка. Замок находился рядом с командирской казармой и представлял подобие кремля. Это было большое фортификационное сооружение в форме квадрата, протяжённостью до шестидесяти сажен с каждой стороны, Рубленые стены из толстых, в обхват, сосен прочны. Две шатровые башни в противоположных углах производили величественное впечатление. Сейчас шли незначительные доделки внутри замка. Несколько драгунских бригад достраивали провиантский магазин, пороховой погреб, склад для оружия и снарядов. Хотя и строились все эти сооружения поспешно, но делались они прочно и добротно.
Замок должен был служить надёжной защитой для будущих обитателей крепости. Это — своего рода вторая оборонительная линия от неприятеля. Это — запасный арсенал оружия, продовольствия, снарядов. Укрывшиеся в нём могли выдержать длительную осаду до прихода помощи.
Да и стены внутренней крепости-замка не то, что городские: они двойные, из ряда продолговатых высоких срубов, между которыми засыпалась земля. Такие стены никаким тараном не пробьёшь. Вот разве что огнём взять можно, но и тут предусмотрено. Попробуй, сунься с охапкой соломы: из бойниц и с башен тотчас свинцом ожгут. Хороший замок, неприступный.
Всюду шла горячая работа. Драгуны тесали брёвна, вбивали в русло реки сваи, подвозили лес в чащу. Шло сооружение моста через реку на соединение с заречьем для освоения возвышенной площадки над крутоскатом курьи. Недалеко от моста и замка, на посаде копошились поселенцы-тысячники. Появились первые жалкие избушки, вырубавшиеся из осинника и берёз. Посад пока ещё представлял беспорядочно раскинувшийся цыганский табор. Возле земляных избушек, конусообразных шатров и палаток дымились костры. По утрам, на заре петухи возвещали о наступлении нового дня. Повсюду пробуждалась жизнь.
Как муравьи, на необъятном пространстве копошились люди. Старики и мальчики собирали сучья, помогали корчевать пни, возились с лошадьми.
Рождался город. Первые жилища были скромны и также жалки и нищи, как и их обитатели. В строительном хаосе чувствовался хозяин. Деревянно-соломенных хибар, с дырами вместо окон, затыкавшихся бычьими пузырями, было немного. Уже намечались строгие очертания кварталов, прямых улиц и переулков посада. Готовые хибарки стояли во фрунт. Ещё дальше, через просветы вырубавшегося леса, виднелась уже построенная бревенчатая крепостная стена.
Полковник зашёл на усадьбу Юды Мысова. Широкоплечий, чернобровый мужик с крепкими мозолистыми руками, возился с двумя сыновьями над потолочной балкой, которую они, натужась, поднимали на сруб избы. Он не заметил, как подошёл Арсеньев, а увидев, оторопел, хотел что-то сказать, но полковник опередил:
— Откуда будешь?
— Шадринского дистрикта.
— Чей?
— Юда Мысов.
Юда Мысов опустил балку.
— А прежде чей был?
— Напередь Шадринского, был крепостным российских помещиков. Из прежнего жилища сошёл от хлебной скудности назад тому тридцать лет. В Сибири жил в разных слободах. Во время переписи Солнцева-Засекина в подушной оклад записан по деревне Мыльниковой.
— В число тысячного войска записан?
— Записан…
— Платить подушные не будешь. А как к зиме с хоромным строением, закончишь? Сено заготовить успеешь?
— Думаю справиться. Помощники надёжные.
Арсеньев посмотрел на сыновьёв Юды. Прошёлся по двору. Бедновато.
— Для начала ладно.
Арсеньев вернулся к командирской казарме. Здесь, в полумраке казармы, стоял богатырского сложения башкир в малахае из чернобурых лисиц, в красном кафтане, с саблей на боку. Это был старшина Каратабынской волости тархан Таймас Шаимов. Как старому приятелю, полковник пожал тархану руку, пригласил присесть.
— Господин полковник, — начал Шаимов на чистом русском языке. — Наша помочь вам хочет. Своих башкирцев привёл — пускай маленько поработают.
Тархан неестественно засмеялся.
— Пускай маленько поработают, — ответил в тон тархану полковник.
13
Много раз архимандрит принимался после кошмарной ночи писать своему начальству жалобу на действия светских властей. Но так ничего и не получилось. Пришла блажная мысль — договориться с представителем Оренбургской экспедиции, полковником Тевкелевым. Может можно как-нибудь и обойтись без монастырских тяглых при заселении новопостроенных крепостей. С таким запросом и требованием не зорить монастырской вотчины сгоняли в Чебаркуль служку Ваську Мерзлякова. Служка вернулся скоро. Вести были нерадостные… Тевкелев не дал согласия и даже не заверил в том, что и в будущем не будут брать крестьян.
Волей-неволей пришлось жаловаться.
Старец Порфирий слёзное доношение Тобольскому митрополиту сочинил. В нём он писал:
«В нынешнем, 736 году, в августе и сентябре месяцах в разные числа у нас, нижайших, монастырские крестьяне разных деревень по Оренбургской дороге в новопостроенные крепости для поселения записались, о чём нам, нижайшим, из Чебаркульской крепости от господина полковника Алексея Ивановича Тевкелева объявлено: по четырём ведомостям при Челябинской крепости наших монастырских крестьян шестьдесят семей принято и под дворы-де им места отвесть повелено и отпущены в домы их для забрания жён и детей на срок и, чтобы мы, нижайшие, оным крестьянам никакого препятствия и задержания не учинили. И на оное послабление смотря и другие многие наши монастырские крестьяне едут в новопостроенные крепости, для поселения пишутся.
А сколько всех наших монастырских крестьян во оные новые крепости записалось, искать нам невозможно, понеже ещё о всех наших монастырских крестьянах из Чебаркульской крепости уведомления не получено.
И мы, нижайшие, прошедшего сентября 22 дня посылали в Чебаркульскую крепость господину полковнику Тевкелеву с прошением монастырского служителя Василия Мерзлякова и от господина полковника Тевкелева через майора Иакова Стефановича Павлуцкого мы, нижайшие, известие письменное получили в том, что де впредь наших монастырских крестьян принимать не будут, а которые наши монастырские крестьяне при оных крепостях записаны, будут ли возвращены в монастырь или нет, о том нам не известно.
А ныне у нас в обители во всяких работах остановка и великое разорение, также и в набор рекрут прошлогодцких в три наряда из достойных одиноких крестьян выбрать поведено, а семейные крестьяне все разбежались в помянутые новые крепости, и о сём вышеписанное уведомление вашему преосвященству предъявляем.
Вашего преосвященства нижайший богомолец… 1736 году, октября 29 дня».
Монастырский служка Василий Мерзляков, прихватив двух монахов, стрелой летел с тайным донесением. Недели через две вернулся. Служка привёз грозный указ. Тобольский митрополит повелел перепороть нещадно всех ослушников.
Собрались старцы на совет. Порешили: собрать через ушников обо всех тяглых кто ещё имел намерение к переселению. Снять допросы. Виновников наказать публично при всей братии.
Под конвоем начали свозить подневольных мужиков на суд и расправу.
Многие мужички по простоте своей сознались, что бежать в новые крепости намерение имели.
Были смельчаки. Хвалились. Угрожали:
— Все до единого к побегу намерены!
Архимандрит не выдержал.
— За противные речи сгноить на цепи мало! Бунтовщики!
Началась порка во дворе. Сбежалась вся братия: чернецы, послушники, служки.
Мужиков раздевали до пояса, дожили на скамью. Заплечных дел мастер полосовал изморённые спины тяглых. Пластами сдиралась кожа, сочилась кровь. Некоторые лежали после порки тут же, на земле, без сознания.
Крепкий организм многих мужиков не сдавался. Пошатываясь, отходили они под дуб и, прислонившись, думали, что как ни грозны палачи-старцы, а их, мужиков, воли кнутом не сломишь.
Порка закончилась. Порфирий распекал тяглых за ослушание, за измену святой обители, грозил за непокорство страшным судом, гееной огненной, а в завершение обязал всех дать подписку на верность.
Монастырский писчик положил на стол шероховатый листок, на нём было написано:
«Жить в означенном монастыре в домах своих попрежнему, и никуда собою без указов не съезжать, и пашню пахать, и всякие монастырские надлежащие заделья управлять попрежнему».
Один за другим подходили понурые крестьяне к столу для приложения подписи. Грамотеев не было. За каждого расписывались монахи.
Поздним вечером разъезжались поротые по домам. А под утро ушники с разных концов доносили о новых побегах.
Захватив жену, детей, домашние пожитки, бросив старое, насиженное гнездо, тарахтя несмазанными колёсами, ранним утром выезжали за околицу затерявшейся в лесу деревушки выдавшие подписку на верность монастырские тяглые.
Это было освобождением себя и семьи от крепостных оков.
Путь лежал в Челябинскую крепость.
14
В этот год убирать было нечего. Сеяли мало. Была буйная, мятежная весна. И всё же бабье лето было на руку. В августе-сентябре двинулся основной поток переселенцев в заканчивающуюся постройкой Челябинскую крепость. На месте девственно-первобытного леса красовался шатровыми башнями деревянный кремль. Вниз и вверх по реке Миасс правильными кварталами росли на посаде маленькие жилища, крытые землёй и реже — драницей.
На север, запад, юг и восток на протяжении до пяти километров растянулся готовый бревенчатый заплот — крепостные стены в форме прямоугольника. Прямоугольник этот перекидывался через реку. Его северная сторона лежала в Заречье, в отдалении от крутоската курьи. По углам четырёхугольника красовались бастионы.
Для проезда и выезда из крепости сооружены трое башенных ворот. Ворота, стоящие по дороге на Оренбург, назывались «Оренбургскими», ворота ведущие на север, в Заречье — «Уфимскими», а на восток — «Сибирскими». Возле ворот с внутренней стороны крепости были построены три казачьих пороховых погреба. Сейчас заканчивалось сооружение дополнительной защиты за крепостными стенами, состоявшей из переносных рогаток и надолб, выставлявшихся в болотных, низких местах, прилегавших к крепости с западной и, частично, с восточной стороны, где бежал безымённый ручей, да у ворот при выезде. В открытых местах у реки стояли новенькие сторожевые будки для рогаточного караула.
Новоиспечённые исетские казаки или тысячники, как их ещё называли, постепенно втягивались в исполнение казачьих обязанностей. Ежедневно давались наряды в рогаточный караул и к крепостным воротам. Налаживалась общинная жизнь. С увеличением числа поселенцев росло поголовье скота. Табуны окота паслись под зашитой вооружённых конников.
Было много недоделок. Не все записавшиеся на жительство уже съехались. Но и то, что имелось было уже поселением. Появились огороженные жердями дворы. В них стояли стога сена. Поселенцы готовились встретить первую зиму.
Из Чебаркульской крепости прибыл полковник Тевкелев. Он ознакомился со всеми сооружениями. Отозвался похвально. Аркадьеву и Павлуцкому от имени Оренбургской экспедиции вынес благодарность. Тогда же поручик Иовлев был назначен комендантом крепости. Ему доверили управление людьми, вручили крепостные ключи.
Тевкелев произвёл смотр тысячникам. Под барабанный бой согнали мужиков на площадку к замку, выстроили во фрунт. Всех набралось до сотни. Выстроились как попало: верзила и малыш, бородач и безусый. Пестро. В руках оружие: фузеи, самопальные ружья, пики. У каждого что-нибудь да было. Стояли — с ноги на ногу переминались. Робели. Начальство глазами ели. Не привыкли — служба воинская ещё не пристала.
Посмотрел Тевкелев на «тысячное воинство». Сброд! Каких только нет: рыжие, чёрные, лохматые, нечёсанные лапотники, у многих ноздри рваны, а бадожьём, кнутом да плетью непременно все перепороты.
Обошёл по фрунту. Никого ни о чём не спросил. И без того всё ясно. Беглецы, сукины дети! Да где их по мятежному времени лучше-то взять? Сойдёт! Выправятся.
Коменданту заметил:
— Каждодневно казачьей экзерциции обучать с барабанным боем прилежно, понеже башкирцы боятся барабанного боя…
Воинство распустили.
15
В Зауралье спокойно. Большинство драгун готовилось к выходу на винтер-квартиры в сибирские слободы. В крепости казарм недостаточно. У посадских и казаков-тысячников не разместишься.
— Лишь бы до весны… — говорили они, — там видно будет. И хоромным строением заведёмся по-доброму.
Страх суровой расплаты проник в леса и горы, где укрывались мятежники. К крепости ежедневно подходили большие партии башкир. Они шли с повинной. В знак покорности многие несли на себе топоры и плахи, вели штрафных лошадей. Принимал Мурза Тевкелев. Внутрь крепости башкир не пускали. Боялись, как бы они по их басурманской шатости нападения не учинили. Пёстрая толпа расположилась лагерем в степи у Уфимских ворот. Торчали неделями. Начальство грозное. Порознь с партиями не занималось. Дожидались, пока не придут с повинной все зауральские мятежники Каратабынской и Барын-Табынской волостей. Пришедших оцепили строгим драгунским конвоем. Обратно и пожелал бы, да не уйдёшь. В башкирском лагере больше тысячи взрослых. Много детей, подростков. По утрам и ночам мёрзли. Плач. Стоны. Ругань. Башкирские жёнки не успевали отогревать грудных и малолетних детей.
Некогда грозные башкиры теперь сидели унылые, опечаленные, убитые горем. Думали о своей судьбе, шептали молитвы, призывали на помощь аллаха. Никто не знал что его ожидало. Немало было случаев, когда башкиры приходили с повинной, а их вместо прощения вздёргивали на верёвку, рубили головы на плахе, заковывали в железо, раздавали в неволю.
При упоминании имени Тевкелева толпа немела, цепенела в страхе. Шёл глухой ропот. Имя Мурзы вносило ужас, жёнки пугали им детишек.
Мужчины переговаривались:
— Сатана… Собака татарская…
— Злой, бульна злой… — перекатывалось по лагерю.
Ненавидели и боялись.
Опасения башкир были не напрасны. Дни и ночи в командирском бараке работал застенок. Шли розыски. Допросы вели Мурза Тевкелев, Арсеньев и Павлуцкий. Толмачил драгун Сёмка Дураков. Башкир пытали, вздёргивали под потолочную перекладину, били кнутом, прижигали железом. Костёр возле барака не угасал неделями. Выпытывали изветы и сказки на зачинщиков мятежа, на главных участников. В лагерь возвращались полуживыми. Многие и совсем не вернулись…
16
День был холодный. Дул северный ветер. По небу плыли свинцовые облака. С утра плотники начали устанавливать виселицы. Надвигалась гроза.
В сопровождении Арсеньева, Павлуцкого, драгунских офицеров и нижних чинов в лагерь явился Тевкелев. Привели колодников. Они были бледны, худы и ко всему равнодушны. При виде Мурзы Тевкелева мятежники пали на колени. Раздался плач и рыдания. Они просили прощения.
Тевкелев строг. Приказал встать и слушать.