Лидия Преображенская БАБУШКИНА КОМАНДА Очерк

Лидия Преображенская

БАБУШКИНА КОМАНДА

Очерк

На улицах городка тишина.

Удушливым жаром дышит земля. Где-то глухо гром погромыхивает. Это прячется за чёрными-чёрными тучами августовская тяжёлая гроза.

Может быть от этого мучительно ноют ноги, может быть от этого не спится. Давно внучки уснули, а бабушка Шура охает, вздыхает, ворочается с боку на бок, старается поудобнее уложить больные ноги. Ползут думы упрямые в голове. Семьдесят лет живёт она на свете. Чего только не видела за эти годы, чего не испытала. Маленькой, брошенной девочкой, без куска хлеба бродила по улицам, крепкой девушкой умело и ловко трудилась, устраивала чужую панскую жизнь. А потом — листовки расклеивала, прокламации.

Давно это было, многое стёрлось в памяти. Давно знакомым стал городишко уральский с серебристыми дюнами отвалов, с маленькими землянками старателей. Только помнятся ярко ночи тёмные в гражданскую войну в партизанском отряде. Собственными сильными руками отвоёвывала себе и другим новую жизнь бабушка. Думала, не вернутся больше чёрные дни. А теперь вот снова напали на родную землю враги, второй месяц терзают её.

Эх, разве такое сейчас время, чтобы спать спокойно? Была бы моложе, пошла бы опять партизанить. Да стара уж стала и здоровья нет. Трудно. Чем же помочь стране? Что же сделать, чтобы скорее война кончилась?

С самых первых дней войны не найдёт себе места бабушка Шура. Вот и не спится поэтому, вот и кости сильнее ноют и всю ночь думы в голове.

* * *

Утро пришла ясное, тёплое, умытое ливнем. А с ним пришли всегдашние хлопоты. Корова у крыльца стоит и ждёт, когда бабушка Шура выйдет, сена даст, подойником звякнет, тёплой привычной рукой погладит набухшее от молока вымя.

Потрескивают дрова в печке, скоро внучки встанут, надо для них пирожков испечь. На это бабушка мастерица. Хлопочет, суетится, а у самой всё думы упрямые в голове: была бы здоровая, молодая, знала бы что делать, чем Родине помочь.

Много дел больших, важных у сына, Дмитрия Арсентьевича. Торопливо он допивает чай, торопливо закуривает на дорогу папиросу.

— Дима, а Дима, — говорит бабушка Шура, — растолкуй ты мне, — вот по радио всё говорят, что надо стране помогать — утильсырьё собирать, а что это за утильсырьё такое? Кожа, тряпки разные, бумажки, галоши драные, или ещё что другое?

Смеётся сын:

— Кожа, тряпки? Да, что же, неугомонная ты моя, из кожи что ли самолёты делают? Утильсырьё не только тряпки, да галоши драные, а разный лом металлический, например, железный, медный. А этот лом нужен сейчас особенно. Из него заводы снаряды приготовят, самолёты сделают, чтобы фашистов бить.

Если бы пошла по улицам такое утильсырьё собирать — вот и помогла бы Родине крепко. Можешь и внучат в помощники взять.

Ушёл сын, его могучая фигура за окном промелькнула и дым табачный давно растаял. А бабушка Шура как стояла у окна, так и с места не сойдёт от волнения.

«Вот оно какое утильсырьё. Значит, и правда помочь Родине можно. Вон сколько старья железного валяется на каждой улице, в каждом дворе. Как же я не догадалась раньше?»

* * *

— Ара, беги, вон там в уголке ведро худое валяется… Лёля, тащи тазик сюда. Алка, помоги мне тележку подвинуть, — на всю улицу командует бабушка.

Внучки охотно пополняют её приказания. Бойко шлёпают босыми ногами по тёплым лужам, подбирают обрезки железные, никому ненужные старые ведра, тазы.

У забора останавливается молодая женщина. Приподняв подол светлого платья, чтобы не зацепить за проволоку, разбросанную на дороге, она удивлённо восклицает:

— Александра Петровна, что это вы, делаете?

Бабушка сердито сверкает очками в сторону светлого платья и кокетливой шляпки.

— А вы разве не видите? Железный лом собираю. Для Красной Армии.

— Да как же вам сын разрешил? Отдыхать, лежать надо в ваши годы, а вы…

— Отдыхать, лежать, — насмешливо повторяет бабушка, — эх, вы, да если все лежать будут, что получится? Быть нам тогда у немцев рабами, вот что. Это вы уж лежите, если совесть позволяет, а я не могу.

И она снова берётся за тяжёлую тележку. Женщина сокрушённо качает головой. К ней подходит другая и, улыбаясь, говорит вполголоса:

— Это что ж такое с бабкой Рычковой поделалось? Знать, рехнулась от хорошей жизни? Сын — начальник, а она пошла хлам собирать. Или жадность одолела?

Женщины медленно уходят, перешёптываясь и посматривая на забрызганную грязью юбку, на чёрные руки и ноги, на серебристые пряди спутанных волос, на задыхающуюся от усилий бабушку.

— Не иначе с ума сошла, — решают они.

* * *

«Печку истоплю, хлебы испеку и опять пойду к ребятам, — думает бабушка, подбрасывая в печь берёзовые поленья, — вон уже и тесто готово».

С улицы донеслись плач и крики.

— Ба-ба Шу-ра! Ба-ба Шу-ра! Нас бьют.

Забыв о печке, о тесте, обо всём, бабушка выскочила из дому. Навстречу ей кинулась маленькая Ара, испуганная, взъерошенная, как воробушек, и уткнулась в бабушкину юбку, размазывая по лицу слёзы.

На противоположной стороне улицы, у изгороди валялась опрокинутая тележка. Над рассыпанным ломом растерянная стояла Клара. Из ранки на ноге алыми струйками текла кровь.

— Да, кто это тебя, деточка? — всплеснула руками бабушка. И вдруг заметила незнакомых ребят, они старались унести обломки рельс, толстые железные прутья.

— Да, я, вас! Ишь, что вздумали! — как рассерженная наседка накинулась на них бабушка. Ребята бросились врассыпную.

На крыльцо райкома партии вышел мужчина.

— Что случилось, в чём дело, бабушка? — спросил он, с любопытством рассматривая взволнованное лицо старушки.

— Да, видишь хулиганы малышаток моих обижают. Они для завода утильсырьё собирают, а эти бандиты напали, девочку поранили, рассыпали всё, да и растаскивают.

— Хорошее, хорошее дело задумали твои малышата. Зайдём-ка, бабушка, в райком, поговорим.

* * *

— Константин Кузьмич, можно? — спрашивают посетители, приоткрывая дверь с надписью: «Зав. военным отделом». И, получив ответ — «обождите немного» — удивляются: что это Глинчиков сегодня так долго с какой-то старухой разговаривает, даже никого не принимает? И секретарь райкома комсомола там.

За закрытой дверью слышится старческий голос:

— Это внучки мои. С ними вот ещё Клара подружка, да и другие тоже просят принять их к нам, а я рада, пускай помогают, дело хорошее.

— Правильно, дело хорошее, — вторит Константин Кузьмич. Он внимательно слушает бабушку, время от времени потирая рукой гладко выбритые щёки и посматривая на неё весёлыми чёрными глазами. Улыбается девушка — секретарь райкома комсомола.

— А вы слыхали, Александра! Петровна, что такие ребята-пионеры, как ваши, тимуровцами называются?

— Нет, не слыхала.

— Так я вам книжку про них принесу.

— Принеси, принеси, почитают ребята.

— Ну так вот, Александра Петровна, договоримся мы с тобой так: нужна будет тебе помощь, приходи в райком, теперь дорогу сюда знаешь, а если нам будет нужна твоя помощь, мы к тебе придём, — говорит Константин Кузьмич, прощаясь с бабушкой, — будем сообща фашистов громить.

* * *

Солнышко клонится к западу. От нечего делать Петя уныло бредёт по улице мимо крошечных побелённых землянок с плоскими крышами, покрытыми зеленеющим дёрном.

Эх, и незадачливый день выдался нынче для Пети. Началось с того, что камера старого футбольного мяча, и без того много раз чиненая, опять лопнула. Пришлось долго возиться с заклейкой. Наконец, всё в порядке и можно начинать любимую игру. Тут-то и случилось самое грустное. Когда начался «матч», Юрка, Петин товарищ, разгорячённый борьбой за невидимые ворота, так неловко поддал мяч, что тот перелетел через узкую улицу и ударился в окно домика Антипиных. Стёкла зазвенели, посыпались. А где взять стекло в военный год? «Футболистам» пришлось удирать без оглядки. Что же теперь их ждёт? Пока ясно только одно: не играть им больше в футбол.

«Куда Юрка убежал?» — думает Петя и без всякого удовольствия шлёпает чёрными босыми ногами по пыльной дороге.

На углу улицы он лениво останавливается. Навстречу медленно подвигается тележка, гружённая металлическим ломом.

Петя с интересом смотрит на девочек, с трудом вытаскивающих тележку из глубокой колеи. Наконец, он не выдерживает и помогает девочкам. Те сначала недоверчиво поглядывают на него. Но вот тележка легко и плавно катится по дороге.

— Куда это вы? — спрашивает мальчик.

— К бабе Шуре, у неё много уже во дворе утильсырья. Это всё мы насбирали.

— Знаешь, что, — вдруг решительно говорит одна из девочек, — записывайся к нам в тимуровскую команду.

У Пети от любопытства даже уши вспыхнули.

— В какую команду?

— В ти-му-ров-скую. Знаешь, в такую, какая в книжке была у Тимура? Только у нас команда особенная: вместо Тимура у нас баба Шура.

— А что вы там делаете?

— Как что — вот лом собираем, а скоро пойдём колхозу помогать, овощи с огородов убирать.

— А меня запишут?

— Запишут. Только учиться хорошо и работать на совесть, а то баба Шура лентяев не любит, живо из команды вон.

* * *

Рита заглянула в зеркало и недовольно надула пухлые губы: волосы топорщились, а ей хотелось чтобы они лежали гладко. Ещё раз она провела гребешком по голове, показала сама себе в зеркале язык, рассмеялась над собственной гримасой и присела к столу.

Теперь светлые карие глаза её стали серьёзными и даже чуть привздёрнутые нос и верхняя губа выглядели серьёзней нежели обычно. В задумчивости девочка сунула перо в чернильницу, в задумчивости нарисовала цветок на голубой обложке старой тетрадки и вдруг крупными по-детски буквами старательно вывела на чистом листке бумаги:

«Здравствуй, папочка!

У нас в городе большие новости. Помнишь, мы с тобой давно смотрели картину про Тимура? Он организовал такую команду из ребят, которая помогала семьям красноармейцев, заботилась о них. Помнишь, тебе очень понравилась эта картина и ты говорил, что хорошо, если бы это была не выдумка писателя, если бы такие команды в самом деле появились? Так вот у нас теперь появилась такая же команда. А кто организовал её — это тебе ни в жизнь не угадать. Знаешь бабушку Рычкову? Так вот она. Все ребята её любят и зовут «бабой Шурой». Сначала она со своими внучатами металлический лом пошла собирать, а потом и другие ребята к ним присоединились. Я узнала — тоже записалась. Мама рада, говорит: «Бездельничать хоть не будешь». А ты что скажешь?

Сначала смеялись люди над бабушкой — дурочкой считали, а сейчас уважать начинают. Лома мы собрали уже 24 тонны, 850 рублей за него получили. Долго думали, куда их издержать. Каждому своё хотелось — кому книжек интересных купить, кому в кино билеты, а кому и проесть напросто. Спасибо дядя Дима, сын бабушкин, на ум навёл. «Вы, говорит, ребята, на эти деньги подарки раненым бойцам купите, да сами и отвезите в госпиталь». Что тут было только! Ведь всем охота в госпитале побывать.

Команда у нас растёт. Сейчас уже человек около двадцати, есть и маленькие и большие. Кто от товарищей узнает, кто в газете прочитал, все записываться бегут. Правда, нет у нас колеса сигнального, как в кинокартине, красных звёздочек на заборах мы не ставим и собрания проводим не на чердаке, а у бабушки во дворе или в красном уголке продснаба, но всё-таки интересно.

Ну ладно, хватит сегодня, теперь я тебе в каждом письме буду про команду рассказывать. Скорей бы дни проходили, скорей бы в госпиталь ехать! Я давно уже готова, давно и кисеты вышила в подарок раненым бойцам.

Пиши, папа, чаще. Мы с мамой так от тебя всегда писем ждём. Передай от меня своим боевым товарищам мой тимуровский привет. Скажи, что мы, тимуровцы команды бабушки Рычковой, будем стараться больше лома собирать, чтобы больше вам снарядов рабочие приготовили.

Будь здоров! Целую тебя крепко. Твоя дочь Рита».

Поставив точку, Рита перечитала письмо, нет ли ошибок. Задумалась над тем, как пишется слово «раненый» с одним «н» или с двумя? Решила оставить одно, вложила листок в конверт, запечатала его и чётко надписала адрес полевой почты.

* * *

— Скорей, Юрка, скорей, сейчас баба Шура придёт, — торопит Петя товарища.

— А ты не торопи, забудем что-нибудь, — деловито отвечает Юрий, укладывая в красный шёлковый кисет аккуратно сложенный вчетверо носовой платок, листки почтовой бумаги, карандаш, одеколон, мыло и затягивая золотистый шнур.

Он, Юрий, никогда не спешит, делает всё серьёзно, по-взрослому. Говорит тоже взрослым, рассудительным тоном. И глаза у него серьёзные, чёрные, большие, опушённые длинными ресницами. Петя недовольно шмыгает носом, усеянным светлыми веснушками, недовольно косится на Юрку.

— Не торопи! — а что баба Шура скажет?

— Ну, как, всё готово?

Бабушка на ходу расправляет подоткнутую юбку, завёрнутые рукава кофты, затягивает на голове платок. От её полных рук, от платья пахнет парным коровьим молоком, свежим сеном и осенним воздухом.

— Ну, час поздний, пора и до дому, если всё сделано. Завтра приходите раньше. Ты смотри, капитан, чтобы все в сборе были.

— Ладно, баба Шура, ладно, — говорит Петя. — Все придут аккуратно.

* * *

Рита уснула сразу и крепко, по-детски, без снов. Но вдруг ей приснился большой-большой грузовик. Он мчался по улице, фырча и поднимая целые облака пыли. Ребята из кузова махали Рите руками, что-то кричали, а она бежала, спотыкалась и падала. Сердце стучало. Дышать было трудно. Грузовик уходил всё дальше и дальше.

Девочка проснулась в слезах. Лучи осеннего ясного рассвета пробивались сквозь кружево акаций, заглядывали в окна, ложились на пол розовой сеткой. Рита вздохнула с облегчением: кажется рано.

Неслышно, чтобы не разбудить маму, она проскользнула к комоду, посмотрела на папины карманные часы. Было пятнадцать минут восьмого. Отъезд назначен на девять. А вдруг она ослышалась и спутала что-нибудь? Или может быть бабушка передумала: машина пойдёт раньше? Вспомнился сон, и девочка торопливо натянула платье, чулки, торопливо умылась В сенях, в темноте нащупала холодную скользкую бутылку с молоком, сунула её в мешочек вместе с куском хлеба. Вспомнила, что не причесалась, и, чуть не плача от досады, начала расплетать косички.

Через несколько минут Рита сидела на ступеньке крыльца у бабушки. Берёзы шепталась, роняли позолоченные листья. Бабушка Шура прошла мимо, позванивая подойником.

— Не спится? — усмехнулась она, — ну, что ж, сиди, жди.

У калитки послышались чьи-то шаги..

— Как ты думаешь, Юрка, мы первые или нет? — послышался Петин голос.

— Конечно, первые, — убеждённо ответил Юрка.

— Расхвастались тоже — первые. Не хотите быть вторыми? — расхохоталась Рита.

Ребята долго и дружно смеялись.

* * *

Наконец-то подарки уложены, грузовик нетерпеливо пофыркивает.

— По местам, ребята! — командует Петя, и ребята дружно карабкаются по стенкам кузова.

— Ну, всё что ли? Держитесь крепко, не вывалитесь. — Бабушка строго осматривает всех и усаживается в кабинку.

— Какая сегодня баба Шура нарядная!

— Даже свой праздничный полушалок надела, — шепчутся девочки.

— Ну, а мы-то ведь тоже. Смотрите — Назифа в шёлковом платье, у Ритки новые ленты, Бориска и тот принарядился.

Машина даёт предостерегающий гудок и вырывается из переулка на широкую улицу. Навстречу бегут дома, потом жёлтые поля. Над пустынной полевой дорогой звенит тимуровская песня:

Грузовик грохочет жарко,

Вьётся пыль столбом,

Дорогим бойцам подарки

В госпиталь везём.

* * *

Старые тополи протягивают ветки в открытые окна второго этажа. Тишиной заполнены белые, пропахшие лекарствами палаты. Только иногда с улицы доносятся отрывки чьих-то разговоров, весёлое тарахтенье автомашины. Выздоравливающие раненые часами просиживают у открытых окон, рассматривая прохожих, изредка обмениваясь замечаниями.

Сегодня необычный слух пришёл нежданно. Говорят, будто в госпиталь приехали в гости ребята, а с ними бабушка. Слух пришёл из палаты № 5, из той, что ближе всех расположена к воротам. Некоторые бойцы уверяли, что собственными глазами видели, как во двор въехала машина, как с неё спускались весёлые, шумливые ребята, а из кабинки выходила бабушка. Одни не верили, другие удивлялись, но все одинаково с нетерпением ждали, что будет дальше.

В кабинете политрука шли последние приготовления. Бабушка надевала чистый халат.

— Ой, баба Шура, как вы на доктора походите сейчас, — крикнула Рита.

— Скажешь! Не только на доктора, а даже на профессора. Недаром я командир у вас, — самодовольно засмеялась бабушка, завязывая рукава халата. — А вы где пропадаете? С подарками надо итти, а их и след простыл.

— А мы в палатах были, баба Шура. Ох, как раненых жалко.

Бабушка посмотрела на Риту и сказала строго, внушительно:

— Ну, слёзы не распускать. Им и без наших слёз не легко. Мы ободрять их должны, а вы…

— Идёмте, Александра Петровна, всё готово, — обратился к ней политрук.

— Есть, товарищ начальник! — бодро отчеканила бабушка. — Ну, команда, забирайте подарки и — в палаты.

Коридоры наполнились непривычным сдержанным топотом ребячьих шагов. Ясноглазые ребята входили в палаты, внося с собой тёплую улыбку, ласковое слово.

У каждой койки появились они, разговаривали, писали на клочках бумаги свои адреса.

— Сколько тебе лет?

— Шесть.

— А зовут-то как?

— Боря.

Боец улыбнулся, может быть, впервые за дни ранения.

— Ах ты Боря, Боря, какой же ты молодец, что приехал сюда. — И уже в задумчивости добавил, обращаясь к соседу по койке: — У меня такой же хлопец есть. А может и нет уже… если фашисты расправились. Такой же беленький и будто похож.

Он отцовски ласково смотрел на задорную рожицу Бори. Бабушка весело сверкнула очками:

— Ну, Борис, спой-ка песню.

Эй, седлайте, хлопцы, коней —

Нам не время почивать.

Полетим на поле брани

Мать отчизну защищать, —

пел мальчик. Он картавил, многие слова терялись в беззубом по-детски рту. Но раненые, затаив дыхание, ловили каждый звук. Светлели суровые лица бойцов. Смерть, война отодвинулись, уступили место этому малышу, у которого весёлые, серые глаза и смешные короткие штанишки на скрещенных лямках.

Потом пела Зоя:

«Я на подвиг тебя провожала…»

Неотрывно смотрели на неё бойцы, от звонкого голоса, от знакомых песенных слов набегала на глаза невольная тёплая слезинка, вспоминался родной дом, девушка, которая провожала и печальная мать.

Вечером ребята грустные усаживались на грузовик. Даже петь им не хотелось. Ещё бы побыть здесь, послушать рассказы о фронте и о себе рассказать. Да нельзя, бабушка говорит: «Время военное, — тратить попусту не полагается».

Долгим взглядом провожали бойцы маленьких друзей.

* * *

Три сына было у бабушки Ганибесовой. Об одном уже сообщение пришло, что погиб смертью храбрых, другой без вести пропал, а третий в госпитале где-то лежит раненый.

Дня не пройдёт, чтобы бабушка не плакала, вспоминая их. Кровью сердце материнское обливается: где-то они, что-то с ними? Может быть муки тяжкие терпят? Нету ласковых, родимых, некому старость её успокоить. Были бы они дома, не пришлось бы ей думать: кто дрова распилит, кто подполье выкопает. А сейчас вот забота не покидает: как быть? У самой сил и здоровья нехватает, а человека нанимать не на что.

Глубже морщинки залегли между бровей. Побелела голова от горя да заботы.

— Как живёшь, бабушка? — спрашивает её соседка. Та безнадёжно машет рукой.

— Что моя жизнь — одно горе, вот даже дрова распилить некому.

— Напрасно горюешь. Подай заявление бабушке Рычковой, всё тебе будет сделано.

Удивлённо смотрит бабушка.

— Заявление? Всё будет сделано? Как же это так? По-щучьему веленью, что ли?

…Нерешительно открывает калитку бабушка Ганибесова, нерешительно останавливается у крыльца, нерешительно мнёт в руках сложенную вчетверо бумажку.

— Что тут у тебя? Рассказывай, читать-то я не умею, а внучек сейчас дома нет, — говорит Александра Петровна, чуть строго и внимательно поглядывая через очки на Ганибесову.

Волнуясь, рассказывает женщина о своих сыновьях, о своих нуждах, о своей просьбе.

— Ну, что ж, иди домой, не горюй. Всё будет сделано.

Не веря ещё в правдивость этого обещания, но уже радостно взволнованная уходит бабушка Ганибесова домой. А на другой день она слышит в сенцах чьи-то незнакомые голоса: «Здесь живёт Ганибесова?» и торопливо открывают дверь.

— Мы к вам от тимуровской команды бабушки Рычковой, — сдвигая фуражку на затылок, рапортует вихрастый Егор. — Где ваши дрова?

До слёз волнуется Ганибесова от благодарности к этим мальчуганам.

Размеренно, однообразно шаркает пила. Потом звенят топоры, трещит дерево. Растёт горка аккуратно распиленных и расколотых дров.

— Егорушка, Вася, кипяток готов и картошка сварилась. Идите, передохните малость, да и поесть пора, — ласково кличет старушка.

— Сейчас, сейчас, бабушка, — разом отвечают ребята и весело угощают друг друга лёгкими тумаками, разминая затекшие руки.

— Ну, как дела? — останавливается у крыльца соседка.

— Спасибо, тебе, голубушка, надоумила меня к тимуровцам обратиться. Помогли ребята мне, крепко помогли. Посмотри-ка на дрова, — отвечает Ганибесова, и её лицо, обрамлённое белым платком, заливается радостным румянцем.

— Хорошая поленница! — восклицает соседка. — Молодцы, ребята!

— А здесь-то здесь-то посмотри, — торопится бабушка и ведёт гостью в комнату. Она поднимает крышку подполья и с гордостью говорит.

— Вот и подпол теперь у меня есть. Будет куда картошку ссыпать на зиму.

— Выходит и впрямь по-щучьему веленью всё сделалось, — смеётся соседка.

— Не по-щучьему, а по веленью бабушки Рычковой. Знали бы сыночки, как обо мне позаботились ребята! — уже серьёзно отвечает бабушка Ганибесова.

* * *

Акпанову Макану 90 лет, а жене его — 80. Годы да болезни согнули их плечи, сгорбили стан, выжгли зоркость молодую в глазах, силу в руках. Трудно им, ох как трудно! Даже воды привести не под силу.

— Здравствуйте, дедушка, здравствуйте, бабушка, — звенит у двери весёлый ребячий голос.

— Аман, доченька, — шамкает беззубым ртом в ответ Макан. — С чем пришла к нам?

— Да, я вот вижу у вас пол грязный, так забежала вымыть.

Недоверчиво смотрит Макан слезящимися глазами.

— Откуда ты взялась девочка? Как зовут?

Откидывая чёрные волосы, нависшие над глазами, смеётся девочка.

— Не бойтесь, Назифа я — пионерка, из команды бабушки Рычковой. Слыхали, может? Пришла помогать вам по хозяйству.

— Из команды бабушки Рычковой? Слыхали, как не слыхать. Добро пожаловать, Назифа.

К вечеру проворные Назифины руки успели вымыть полы, наносить воды в кадку и даже принести хворосту из ближнего леска.

— Рахмет, Назифа. Дай аллах, чтобы твою старость так же уважили, как ты уважила нашу, — говорит на прощанье Макан.

— Я ещё к вам приду, обязательно, — смеётся Назифа. — До свиданья.

На миг она появляется в оранжевом от заката четырёхугольнике двери и исчезает весёлая, довольная проделанной работой.

* * *

«Эх, достать бы чёрных ниток для вышивания! Вышила бы я себе украинскую кофточку такую же, как у бабы Шуры. Вот хорошо бы!» — думает Валя, перешагивая через лужицы.

Вдруг думы её прервал громкий детский плач за окном. Девочка остановилась и заглянула в окно. На полу, захлебываясь плачем, красный от напряжения, со светлыми дорожками от слёз на чумазом лице, сидел малыш.

«Кто здесь живёт? — силилась вспомнить Валя. И, наконец, вспомнила: — красноармейка Жилаева… Ну-да, она, и мальчик, верно, её. Ишь уплакался, бедный». Больше ни о чём не раздумывая, девочка решительно обогнула угол дома и шагнула в сени. В кухне у корыта стояла пожилая женщина.

— Ох, ты, господи, наказанье какое. Постирать не даст ни минутки. Обожди, Вова, обожди, мама скоро придёт, — крикнула она малышу и устало выпрямилась, смахивая с рук мыльную пену.

— Отирайте, бабушка, я сейчас с ним поиграю. Он плакать не будет, — улыбнулась ей Валя. Та удивлённо взглянула в лицо нежданной помощнице.

— Ну, что ж, поиграй, если охота, а я тем временем постираю.

Маленький Вова, привлечённый звуками незнакомого голоса, перестал плакать. Он в последний раз размазал по лицу слёзы и чёрными глазёнками уставился на девочку.

— Идёт коза рогатая, рогатая, бородатая, — приговаривала Валя, складывая пальцы рожками и шутливо бодая мальчика. Через несколько мгновений Вова уже весело хохотал, ёжась от щекотки.

— А теперь пойдём умываться!

Валя бойко подхватила Вову на руки. Малыш даже не успел снова заплакать, как она уже вымыла его.

Когда Вовина мама, усталая после рабочего дня, вернулась домой, она застала сынишку в постели. Сытый и чистенький он крепко спал, раскинув ручонки и ровно посапывая носом. А за окном ветер трепал и рвал с верёвки чистое, выстиранное бельё.

* * *

— Ну, как, Катерина, есть письма с фронта, али нет?

Маленькая худенькая женщина с усталым выражением лица останавливается перед спрашивающим.

— Давно не было. Раненый он. Не знаю жив или нет.

— Плохо дело, — качает головой рабочий и запахивает полу загрубевшей от шахтовой глины спецовки, стараясь укрыться от морозного февральского ветра. — Трудно тебе с ребятами. Сколько их у тебя? Пятеро?

— Шесть человек. Трудно, Семёныч, трудно.

Вот избушка, вся утонувшая в снегу. Темнота сеней. Несколько ступенек вниз. Тёплый запах козьего молока. За дверью тоненькие голоса трёхлетней Тамары и шестилетней Марии.

В полусумраке комнаты, с длинной во всю стену деревянной скамьи, навстречу Катерине, поднялись две незнакомые девочки. На груди жарко краснели пионерские галстуки.

— Вот, тётя, мы вам принесли подарок от тимуровской команды бабушки Рычковой.

Катерина, не веря собственным глазам, медленным взглядом обводила подарки. На сером, помятом листе обёрточной бумаги лежала синяя шведка, куски мыла, спички, из газетного пакетика на стол золотым ручейком вытекало пшено.

— Рита, а талон на овощи забыла? — спросила одна из девочек.

— Нет, не забыла. Вот и талон, — ответила Рита и протянула ошеломлённой женщине маленький, белый талончик.

Вечером вся семья была в сборе. Каждый из ребят хотел обязательно пощупать, погладить синюю шведку. Долго обсуждали: кому сшить штанишки, кому юбочку. Потом все ели кашу, крутую пшонную кашу, запивали козьим молоком и говорили о тимуровцах, об отце, который лежит сейчас в госпитале, о том, когда кончится война и у них будет вдоволь пшонной и манной и всякой-всякой каши.

* * *

После неожиданно прервавшейся перестрелки странно слышать мирные шорохи зелёных трав. Старший сержант Луканин прилёг на тёплую землю и закурил. Из травы испуганно выпрыгнул кузнечик. Посидел на рукаве гимнастёрки и также испуганно прыгнул прочь. Глядя на него, сержант улыбнулся: ему вспомнилась дочка Рита. Вспомнилось, как она впервые увидела кузнечика и смотрела на него затаив дыхание, а потом, когда он, весело шаркнув на прощанье ножками о крылышки, исчез, долго искала его в перепутанных зарослях душистых луговых трав. Это было давно. Тогда она была маленькая и смешная. А теперь большая, верно, стала. Год как расстались. Хоть бы одним глазком взглянуть!

— Товарищ старший сержант, почту доставили. Вам письмо есть, — раздался чей-то возглас.

Сержант очнулся от раздумья. Бойцы выжидающе взглянули на него, когда он взял в руки белый конверт с чётко написанным круглым детским почерком адресом.

— От дочки? — спросил бородатый боец с голубыми ласковыми глазами.

Луканин молча кивнул головой.

— А ну почитайте, пожалуйста. Интересно знать, что там у тимуровцев делается.

Все придвинулись ближе, тесно обступили Луканина. Сержант обвёл всех взглядом таких же, как у дочери, светлокарих глаз и начал читать:

«Папочка! Тимуровский привет тебе и твоим товарищам. Долго не было от тебя писем. Мы с мамой уже забеспокоились, все газеты перечитали по нескольку раз — думали о тебе есть что-нибудь. Первым делом расскажу о команде нашей. У нас сейчас большая радость: райком комсомола вручил нам красное знамя. На нём золотыми буквами вышито: «Лучшей тимуровской команде». Это за хорошую работу. Вот о том, как мы семьям фронтовиков помогали, я тебе уже писала.

А сколько вещей мы собрали для жителей освобождённых районов и для госпиталя. И книги, и подушки, и одежду, и посуду — всё нам несли. Много и денег мы собрали в фонд обороны, своими силами концерты устраивали, да и по домам ходили.

Константин Кузьмич (ты его знаешь, из райкома он) нами доволен за то, что мы райкому помогаем. Правда, и он нам помогает много. Баба Шура всё к нему за советом ходит.

Сейчас у нас работы много. Самые маленькие лекарственные травы собирают, а мы ходим картошку полоть. Все ребята научились работать тяпками и хорошо работают — быстро и чисто. Краснеть не приходятся. Баба Шура сама нас учила.

А скоро мы будем ягоды да грибы заготовлять. Словом, дела хватит. Тимуровцы без дела не сидят. Учебный год мы закончили хорошо. Забыла я тебе напирать: есть у нас в команде казашка Назифа. Вот хорошая тимуровка — работает насовесть и учится отлично. Ребята её зовут «чух-чух», потому что она смешно-смешно рассказывает стихотворение «Борода» и вместо «чуй-чуй» говорит «чух-чух».

Ну, до свиданья, папочка. Бей Фашистов, чтобы война скорей кончилась, и приезжай домой. Мы тебя ждём. Рита».

— Молодцы ребята! Большие дела делают, — пробасил бородатый боец.

— Товарищи, это не про бабушку ли уж Рычкову пишут? — спросил молодой, недавно возвратившийся из госпиталя, боец.

— А то про кого же? Есть разве ещё другая такая бабушка? Моё мнение такое: нет больше.

Молодой обрадовался:

— Это верно, что нет такой другой. Вот я и слушаю, что-то знакомое будто.

— А ты, что же, знаешь её что ли?

— А как же? Когда она в Троицкий госпиталь приезжала, я как раз там лежал.

Теперь все перенесли свою заинтересованность на него.

— Ох и бабка я вам скажу. Не бабка, а огонь. У нас в госпитале всегда целый праздник был, если команда приезжала. Помню, мы, после первого же их приезда, так и писали им: «Если вы приедете, то нам и лекарств никаких не нужно. Мы и без них здоровы будем от одних ваших ласковых слов». И это от чистого сердца. Привезла она нам как-то патефон в подарок, бойцы так его и звали «бабой Шурой».

Слушатели засмеялись.

— А она не обижалась? — спросил кто-то.

— На что же обижаться? Мы ведь это любя. Как скажешь, бывало, «баба Шура», так и вспомнишь её, и от этого веселее станет. Я и в гостях у неё был, дома. Ей бы лежать спокойно на боку — годы ведь немалые — да какое там! Она и дома покоя не знает: по хозяйству хлопочет и в огороде у неё всё растёт лучше, чем у агронома любого. Тут же ведь и с ребятами надо управиться, как-никак команда целая. Словом, за такую бабку можно десяток молодых отдать, право.

Где-то совсем близко нахально взвизгнула пуля.

— По местам! — поспешно засовывая письмо дочери в карман, скомандовал Луканин. — Будем бить немцев за наших детей!

— За наших тимуровцев! — добавил бородатый. И все молчаливо рассыпались по своим местам.

* * *

Рита плакала. Веки припухли и покраснели, а всегда аккуратно заплетённые косички были растрёпаны. Горе случилось большое: её исключили из команды. Всё получилось ужасно глупо. Неожиданно для себя и для других она отстала по арифметике. Правда, она её всегда недолюбливала, а тут ещё лень помогла. Надоели знаменатели, множители, делители, кратные. Рита запуталась в них, а разобраться не захотела. В результате — нерешённая задача — «плохо».

Учитель сообщил бабушке, и она на первом же сборе команды отчитала Риту.

— Смотри, исключим тебя из команды. Хи-хи-хи, да ха-ха-ха до добра не доведут. Ты знаешь, что тимуровцы должны отлично учиться. Берись за ум сейчас же, а то поздно будет.

Так оно и вышло. Теперь, наедине с собой, Рита признавала, что отнеслась к бабушкиным словам легкомысленно. Распутывать все арифметические премудрости было скучно, это требовало большой усидчивости. Девочка уверяла подруг, что она занимается арифметикой, а сама всё откладывала и откладывала подготовку. И вот — контрольная за полугодие вновь не выполнена.

Бабушка встретила её сурово.

— Какая же ты тимуровка, если первый свой долг — учёбу — забыла? Я тебя предупреждала и обещанию твоему поверила, а ты что сделала?

Сейчас каникулы, весёлые зимние каникулы, а у неё, у Риты, какое веселье? Позавчера тимуровцы уезжали в колхоз с подарками для семей фронтовиков, с ёлками для колхозных ребятишек, а она только издали смотрела, не смея подойти. Все ребята тогда собрались к бабушке. У крыльца нетерпеливо потряхивала головой маленькая, вся заиндевевшая от мороза, лошадёнка. Белым паром вырывалось из груди дыхание. Безостановочно скрипела дверь. Ребята выносили и укладывали в сани свёртки, мешочки всевозможных размеров.

— Это — одной семье, это — другой, это — третьей… Всё ли положили? Не забыли ли чего? Мануфактура, мыло, пряники, сахар… — озабоченно вспоминала бабушка. — А спички, а игрушки ёлочные где?

— Да всё, всё здесь, баба Шура, не беспокойтесь, — говорил ей Петя.

Потом Рита видела, как из дому вышла Ата, укутанная в большой тёплый платок. На прощанье она обняла бабушку, а та говорила ей напутственно:

— Ну, если всё, так в путь-дорогу. Мне хватят сегодня хлопот: сколько ещё подвод отправлять надо. Счастливо!

Спутница Аты тронула возжи, и застоявшаяся на морозе лошадка бойко пошла по укатанной санями дороге, серой и извилистой, убегающей всё дальше и дальше, мимо силовой станции, мимо переплётов шахтовых вышек, маленьких заснеженных окраинных домишек, навстречу по-зимнему кружевным берёзовым перелескам, в колхоз.

Отправки других подвод Рита не могла ждать. Сердце щемило, она даже подумала пойти и попросить, чтобы её снова приняли в команду. Но потом решила, что баба Шура иногда бывает неумолима и сердить её не стоит. Пряча от встречных покрасневшие от слёз глаза, она прибежала домой.

Это было позавчера. Рита вспомнила всё это ярко и, уткнувшись в подушку, всхлипнула. От стыда и горя она вся горела. А что она напишет папе? Как рука поднимется?

В дверь постучали. Румяная, оживлённая, пахнущая морозом, в комнату вбежала Зоя.

— Уже съездила? — стараясь улыбнуться, и сдерживая дрожь губ, спросила Рита.

— Съездила. Ой, Ритка, как интересно! Представь себе: посреди школы ёлка, зелёная, пушистая, да ещё в игрушках. Ребята стоят, смотрят, рты разинули, будто заколдованные. А после ёлки ещё подарки: пряники, конфеты, яблоки, некоторым — мануфактура, ботинки. Они своим глазам не верили. Мне уж особенно один мальчишка, запомнился, лет пяти: маленький, курносый, волосёнки белые-белые, штанишки худенькие, все в заплатках, видно, трудно матери приходится, пятеро таких у неё, а муж на франте. Он глаз с ёлки не спускал, так и стоял всё, даже играть никак не хотел и яблоко сколько времени откусить не смел. Эту ёлку он всю жизнь не забудет.

До синевы раннего январского вечера, до золотистых вспышек огней в улицах сидели подружки. Зоя долго рассказывала о поездке в колхоз.

— Ты не горюй, Рита, — успокаивала она девочку. — Занимайся, я тебе помогу. Исправишься по арифметике, а ребята уговорят бабу Шуру, снова в команде будешь.

* * *

Зима не хотела уступать свои права. В тени она всё ещё прихватывала подошвы валенок к дороге. Но зато на солнечных пригревках снег уже начинал рыхлеть и оседать, а на крыльце у столовой даже образовалась первая лужица.

Рита перепрыгнула через неё и задержалась у двери. Здесь собралась небольшая группа людей. Серый афишный лист привлекал общее внимание.

«Сегодня в клубе состоится концерт силами тимуровской команды бабушки Рычковой. После концерта организуется лотерея. Весь сбор поступит на Уральский танковый корпус», —

вслух читал паренёк.

— Опять что-то бабушка придумала. Придётся поддержать.

— Говорят, лотерея будет хорошая. Много вещей разыгрывается.

— У неё плохо не бывает.

— Ну что ж, на пользу стране всё можно, лишь бы скорей война кончилась, — поддержал пожилой рабочий в замасленном комбинезоне шофёра.

Рита довольно улыбнулась и проскользнула в дверь столовой. Сегодня она снова равноправный член команды. Правда, ребята давно упросили бабу Шуру простить подругу, и она давно вновь включилась во все маленькие и большие тимуровские дела. Но это было не то, и девочка старалась изо всех сил, занималась. И вот, наконец-то, долгожданное «отлично» получено. Будто гора с плеч свалилась. Сегодня Рите всё казалось особенно хорошим, солнечным. Даже буфетчица крикливая и сердитая показалась ей милой и ласковой. Она даже не обиделась, когда та через её голову, без очереди, приняла у кого-то деньги и талоны на обед.

— Ритка, на репетицию придёшь?

Кто-то дёргал девочку за рукав. Рядом, юрко пролезая между людьми, появилась Ара. Она хитровато улыбалась, поглядывая на старшую подругу:

— А я что-то знаю.

— Ну скажи, если знаешь.

— Нет. Это — секрет. Баба Шура не велела говорить, — крикнула, смеясь и убегая, девочка.

В фойе клуба царило оживление. Ребята раскладывали по местам выигрыши, свёртывали билетики.

— Ну, ты что же это опаздываешь? А? — встретила бабушка Риту.

— Я маме обед подогревала, — оправдывалась девочка.

— Ну-ну, ладно, я ничего не говорю. Это хорошо, что о маме заботишься. Тимуровцы так и должны делать, — миролюбиво засмеялась бабушка Шура. — Слышала я, ты «отлично» по арифметике добилась. Молодец! Теперь дело другое, и разговор другой будет. — Она стала серьёзной. — Вот мы тут с ребятами поговорили и решили тебя капитаном выбрать. С учёбой ты справилась и работать можешь хорошо, что же ещё надо. Согласна что ли?

«Вот и секрет», — подумала Рита радостно.

Отплясывая «Калинку», Рита смотрела на огромный притихший и многоглазый зал и ей было особенно хорошо, так, как не было ещё ни разу в жизни.

* * *

— Что вы говорите? Не слышу. Сколько выручили? Ещё пока не подсчитали. Позвоните позднее, — кричит Александра Петровна в трубку телефона.

— Целый день звонят. Всем узнать охота, сколько от лотереи выручили. А у нас денег, денег столько, что сосчитать три человека не могут. — Проходи, Афанасьевна, проходи.

В комнату лёгким неслышным шагом входит старушка. Маленькая, аккуратная, она вся, кажется, пропитана чистотой. Так же не слышно, как и вошла, она усаживается у стола, поправляет на голове цветастый шерстяной платок, надевает очки и достаёт откуда-то из широких складок юбки аккуратно завёрнутые в чистую тряпочку деньги.

Скрипит дверь в соседнюю комнату. На пороге показывается учительница Зинаида Фёдоровна.

— Александра Петровна, получено от лотереи и от тимуровского концерта 55 тысяч рублей.

— Пятьдесят пять тысяч?! Ну, вот, не стыдно теперь будет товарищу Сталину сообщить. Сегодня же телеграмму пошлём, — облегчённо вздыхает бабушка Шура.

— Зачислите, пожалуйста, и мои деньги, — тихонько говорит Афанасьевна.

— 100 рублей? Значит, всего тысячу семьсот внесла?! Спасибо, Афанасьевна, помогаешь ты мне крепко. Запишите ещё сто рублей!

Принимая деньги, улыбается Зинаида Фёдоровна.

— Замечательные у нас ребята и замечательные бабушки.

* * *

Постукивают тяпки, взрыхлённой чернотой ложится позади земля. Только зелёные кустики картофеля, да кучки сорной травы выделяются на ней.

Хорошо работают все. Далеко вперёд ушла Рита. Медленно, но чисто, аккуратно, не разгибая спины ведёт свой ряд Назифа. К малышам время от времени приходится итти на подмогу.

— Подтянись, ребята, — кричит Рита, осматривая поле. Непрополотые участки легли далёкой границей. Жарко, пить хочется.

— Скоро закончим и — домой, — подбадривает она отстающих. — Вон уже и агроном шагает, сейчас замер сделает и пойдём.

Все с нетерпением ждут — сколько-то будет. Агроном обходит поле вдоль и поперёк, записывает что-то в блок-ноте и, наконец, говорит:

— Можете передать бабушке, что сегодня команда прополола полтора га.

— А завтра больше прополем, — уверенно отвечает за всех Рита.

То теряясь среди зелёных участков, то снова появляясь, бежит жаркая дорога, в город.

— Ну, девчонки, устали? Не унывать. Затянем нашу тимуровскую. Начинай, Зоя.

И Зоя сильным красивым голосом запевает:

Враг напал на наши сёла,

Наши города.

Дружно подхватывают все:

Оборвала смех весёлый

Чёрная беда.

Коль работаем мы в поле,

Весело поём.

Мы и садим, мы и полем,

Мы и уберём.

На плече у нас лопата,

С ней идём, как в бой —

Будет хлеб отцу и брату,

Армии родной!

* * *

Ответную телеграмму от товарища Сталина все ждали с нетерпением. И она пришла. Её каждый хотел подержать в руках, почитать своими собственными глазами. Правда, с виду она ничем не отличается от любой телеграммы, но всё-таки…

А в один из ярких солнечных дней, первых в июне месяце, в райком комсомола вошла кудрявая девушка со свёртком подмышкой. «Я из обкома комсомола», — отрекомендовалась она.

Отсюда из райкома и долетел до команды слух, что привезли подарок тимуровцам и бабушке из Москвы.

— Что же это за подарок? — ломали головы ребята. — Может быть бабе Шуре очки новые, в золотой оправе? А может быть книга какая, интересная-интересная?

Сбор объявили на воскресенье в городском саду. Театр был заполнен городскими ребятами, когда на сцену поднялся секретарь райкома комсомола вместе с кудрявой девушкой. И в наступившей тишине девушка звучно рассказала собравшимся о том, что ЦК комсомола за проведённую работу, за помощь семьям фронтовиков отмечает тимуровскую команду № 1 города Пласт, Кочкарского района, Челябинской области, как одну из лучших команд Советского Союза, почётной грамотой, а её организатора — бабушку Александру Петровну Рычкову — серебряной шкатулкой.

Волнуясь, приняла Рита почётную грамоту из рук кудрявой девушки, волнуясь, от имени всех тимуровцев своей команды, твёрдо пообещала ещё лучше учиться и работать. Что говорила бабушка, принимая шкатулку, девочка почти не слышала. Она стояла среди подруг и товарищей, охваченная волнением и радостью за команду, за бабушку, за то, что она, Рита, всё-таки сумела завоевать право получить эту грамоту в свои руки.

* * *

Серебряная шкатулка. Мягким блеском сияют стенки. На крышке три русских витязя. Сжаты в руке поводья. Богатырские кони послушны и тихи. Мощь и сила русского народа в облике этих витязей. Они сильны, спокойны и величавы так же, как силён, спокоен и величав русский народ всюду — в труде и в борьбе с врагом.

На передней стенке чётко и красиво выгравирована надпись:

«Александре Петровне Рычковой от ЦК ВЛКСМ в дни Великой Отечественной войны. Апрель 1943 года».

Бережно, боясь уронить, помять, оцарапать передавали тимуровцы шкатулку из рук в руки. С восхищением рассматривали гравировку, читали надпись, любовались сиянием зеркальной, позолоченной поверхности дна, стенок, внутренней стороны крышки.

— Баба Шура, а что вы будете хранить в ней?

— Я знаю. Иголки с нитками. Правда ведь, баба Шура? — перебивает всех Ара.

— А вот и не угадала. Туда я положу самое дорогое: телеграмму товарища Сталина, наши фотографии, газеты, где про нас написано и самые хорошие письма бойцов из госпиталя.

— Дети мои милые, — продолжает бабушка. — Вот отметили нашу работу. В Москве о нас знают. Говорят, хорошо мы работаем, а моё слово такое: работать мы должны ещё лучше, тогда и фашистов скорее Красная Армия уничтожит и жить всем лучше будет.

* * *

Отгремели военные годы. Рассеялся над страной горький дым пожарищ, а бабушка Рычкова, всё та же неугомонная «баба Шура»: нет-нет да и откроет серебряную шкатулку, достанет самое дорогое и расскажет знакомым ребятам о трудных днях, о своих беспокойных думах, о больших и маленьких делах своей команды.