286. Жизнь сановника

286. Жизнь сановника

Министр встает с постели. Его приемная уже полна просителей. Он появляется в дверях; тысячи прошений передаются в руки его секретарей, которые бесстрастно и неподвижно стоят возле него. Он выходит из дому. Просители ждут его у подъезда и сопровождают до кареты. Он обедает; справа и слева к нему обращаются с просьбами о родственниках и друзьях, а во время десерта ему что-то шепчут на ухо женщины. Он возвращается в свой кабинет; на конторке он находит сотни писем, которые должен прочесть; помимо того его мучают еще частные аудиенции.

«Как может он так жить?» — спросят иные. Как? — Он рассеянно слушает то, что ему говорят, и забывает все, что было сказано! Отвечать на письма и просьбы да и вообще всю свою огромную работу он доверяет секретарям, а сам только подписывает. В этом заключаются почти все его обязанности. Но он оставляет за собою несколько придворных интриг, которые обдумывает с большим искусством и с большой настойчивостью ведет к желанной развязке. Всю свою жизнь он думает не о служебном долге, а о том, как бы удержаться на своей должности.

Все важные чиновники отличаются ледяной серьезностью. Разговор их — воплощенная сухость. Они объясняются только односложно. Но все это делается только для публики. В частной жизни, когда им нечего бояться себя скомпрометировать, они забывают свою спесь, которая помешала бы их удовольствиям, и тут можно не надолго увидеть важного сановника, который перестал быть жертвой собственного тщеславия.

Лакей министра имеет иногда до сорока тысяч ливров годового дохода. У него у самого есть лакей, у которого в свою очередь имеется помощник; на обязанности этого младшего слуги и лежит чистить платье и приводить в порядок парик вельможи, еще горячий от щипцов. Старший лакей получает парик уже из четвертых рук и возлагает его на министерскую голову, в которой скрыты великие судьбы государства. Покончив с этой священной обязанностью, лакей в свою очередь отдает себя в распоряжение своих слуг, которые его и одевают. Он зовет их громким голосом, делает им выговоры, потом принимает знакомых, оказывает покровительство и, наконец, дает приказание запрягать лошадей. Лакей лакея не имеет своей челяди, но и ему живется недурно.

В то время как слуга короля с успехом заменяет его в Версале, слуга министра делает то же в Париже и обещает своим знакомым всякие блага, ибо находится у самого источника милостей.

Всемогущество министра особенно наглядно видно в одиннадцать часов утра. Он дает тогда аудиенцию просителям, и его приемная в это время бывает переполнена. Одним быстрым взглядом он может облагодетельствовать человека. Счастливы те, на ком этот взгляд остановится! Их сердца бьются надеждой и радостью. Всемогущий человек приглашает этих прохвостов с ним отобедать; они униженно кланяются, и их лица краснеют от удовольствия. В час к министру является некий человек, приглашает его в кабинет и лишает его портфеля. Сановник сразу становится ничем. Он шопотом дает распоряжение запрячь пару лошадей в самую скромную свою карету и покидает Версаль, так и не увидев лица изгоняющего его государя, и отправляется обедать в Париж, наедине со своим горем, вдали от блестящей толпы, награждавшей его поклонами и лестью. Узнав эту новость, толпа расходится, все едут обедать в другое место, и каждый говорит про себя: Завтра я поеду к его преемнику с визитом и поздравлением.

Каким образом часть царственной власти, которую держал в своих руках этот могущественный человек, внезапно из них ускользает? Это похоже на сон, на сказку. Не являются ли все важные сановники картонными плясунами, как сказал Дидро? Подрежьте нитку, которая приводит плясуна в движение, и он замрет.

Что же делает плясун, предоставленный самому себе? Он старается в свою очередь свалить того, кто был причиной его падения; он предается новым мечтам о славе, он не может примириться со своим ничтожеством. Он ненавидит спокойствие и праздность, которые составляют теперь его удел. Все это доказывает, насколько упоительна возможность править людской толпой, внушать ей то страх, то надежду, получать в качестве могущественного человека корыстные похвалы, знаки уважения, льстивые поклоны.

Какова, например, жизнь начальника полиции? Ни минуты он не принадлежит самому себе; он вынужден все время наказывать; он боится сделать малейшую поблажку, так как не уверен, что ему не придется в этом раскаиваться. Ему необходимо быть строгим и итти наперекор велениям сердца; ни одно преступление не проходит без того, чтобы ему подробно не доложили об этом позорном и жестоком проступке. С ним говорят только о пороках и порочных людях. Ему ежеминутно сообщают то об убийстве, то о самоубийстве или насилии. Ни один несчастный случай не проходит без того, чтобы ему не надо было принимать каких-нибудь мер, и притом самых спешных; в его распоряжении всего какая-нибудь минута на обдумывание образа действий; ему приходится одинаково опасаться и злоупотребить предоставленной ему властью и недостаточно воспользоваться ею. Народные волнения, нелепые разговоры, охрана театров, фальшивые тревоги — все его касается.

Стоит ему лечь отдохнуть, как известие о пожаре заставляет его вскочить с постели. Нет пожара? Да, но кучка молодых дворян производит на улице невообразимый шум и не подчиняется распоряжению квартального. Приходится будить начальника, чтобы рассудить этих ветреников. Двор, город, провинция обращаются к нему со множеством вопросов; ему нужно на все ответить, нужно выследить разбойника, неизвестного убийцу, совершившего преступление, так как отвечать будет он, начальник полиции, если не сумеет скоро передать его в руки правосудия; количество времени, которое потратят полицейские на поимку убийцы, тоже будет учтено; устроить все так, чтобы между преступлением и арестом виновного прошло как можно меньше времени, является делом чести начальника полиции. Какие страшные обязанности! Какая тяжелая жизнь! И этого места добиваются!

В наши дни, — говорил Дюкло^{127}, — ведут интриги только из-за денег: подлинные честолюбцы становятся редкостью. Теперь добиваются таких мест, на которых и не рассчитывают долго удержаться; но богатство, которое они доставляют, утешает за их потерю. Наши предки жаждали только славы; если хотите, их век не был просвещенным веком, но он был зато веком чести.

Один современный нам царедворец сказал:

Надо подавать министрам ночной горшок, пока они занимают свой высокий пост, и выливать его им на голову, как только они этот пост теряют^{128}.

Добавим, что царедворцы так и поступают.