А. С. СУВОРИНУ 19 апреля 1888 г., Петербург
А. С. СУВОРИНУ
19 апреля 1888 г., Петербург
Усердно благодарю Вас, Алексей Сергеевич, за экземпляр Радищева! Это уже не малый дар, и даже не средний, а большой, восходящий к разряду «поминков». Покорно Вас благодарю. Получилось письмо от Л. Н. об «Азе». Это совсем не то, что говорили. Он (как и Вы) пишет, что «ставит Азу выше всего», и дальше другие похвалы, о которых говорить нечего.
Ровно никакого замечания, — всю одобряет и хвалит с головы до ног и советует мне «еще написать такую». Но я очень устал и утомился, да и довольно этого жанра. Вчера получил письмо от баронессы Менгден и Трохимовского о переводе Азы на нем<ецкий> и фр<анцузский> языки. По мне это все равно. Что мне не приносит заработка, тем я нимало не интересуюсь. — Какая жалость, что в книге Радищева есть ошибочная буква! Это должно неприятно обидеть Вас. Надо совладеть с собою. Вы хотели сделать «совершенное», а Великий Сатирик хочет, чтобы все человеческие дела были «несовершенны». Не сердитесь на невозвратное. — Об участии в сборнике Гаршина Л. Н. Т. дал совершенно тождественный со мною отказ. Я читал его письмо. Оно, по обыкновению, очень мягко и добро, но содержит твердый и полный отказ, с прибавлением, что он Г—на «знал и любил», но «по поводу его смерти» не понимает цели делать что-либо общественное. «Помощь» он признает в тех же простых применениях, как и я им писал. Вы безмолвствуете, точно боитесь тронуть вопрос назревший, на котором этот Фонд можно бы весь вывернуть… Что это за такт?..
Вы писали Гайдебурову о Назарьевой, которой дали 75 руб., и написали, по их мнению, «резко» (словно «насмешка» не идет их величию), а почему бы не резко, но пристально не раскрыть служение их «Культу мертвых»? Это и есть мое заглавие: «Культ мертвых», под которым было два случая раздавить их как холодных гадин и бросить всем на смех, но Вы молчите и не хотите даже вызваться дать место… Я этого не понимаю. Победоносцы сделали им одолжение, запретив ношение венков, а то бы они скоро доспели в ряды форменных похоронных шутов. Вы пренебрегаете делом, которое стоит честной защиты и которое привлекло бы на Вас горячую признательность всех литер<атурных> бедняков, всех стариков и бесприютных вдов и сирот и оставило бы о Вас прекрасную память. Но Вы этого почему-то не хотите, и, еще хуже, я боюсь, что Вы когда-нибудь рассердитесь и сорвете на них справедливую досаду, а их надо не оборвать, а доказать их непригодность. На это надо (по-катковски) «предпринять поход» и отстоять свое мнение доказательно. Не понимаю, отчего Вам это не хочется! Покойная Александра Алексеевна приписывала Вам «самодурство», вероятно не отдавая себе ясного отчета в значении этого слова. Это слово было в ряду вокабул, которыми говорили сверстницы ее молодого века, и она его повторяла зря. На ней было сильное отпечатление нигилистического «помазания» и какое-то предопределение к несчастию, при полной возможности устроиться удобно в жизни. Я не вижу в Вас свойства, которое она назвала своим словом. Вы непостоянны, страстны и порывисты, и отсюда у Вас частая непоследовательность, но рядом с тем Вы способны и к очень прочным привязанностям!.. Стало быть, есть и последовательность. «Привязанность» Вы тоже внушали и внушаете. Вы любимы в своей семье. Вас искренно любил покойный Вас<илий> Марков и теперь искренно и горячо любит Гей. Затем есть немало людей, очень к Вам расположенных. Чего же еще? Друзей ни у кого нет или очень мало. «Сам<одур>ство» (если хотите) у Вас есть в манере шутить. Это очень странно, но у Вас это напоминает старинных избалованных бар, Алек<сандра> Н<иколаевича> Арапова, Афросимова и вел. кн. Николая и Владимира, которые, когда шутят, — не хотят замечать обидности их шуток… Когда я слышу о шутках Владимира и Николая, — я всегда вспоминаю Вас и нахожу поразительное сходство… (смейтесь, а это так). Вы как будто не знаете условий общей среды и не замечаете, что, шутя неосторожно, понижаете положение человека среди людей, где есть недоброжелающие ему. Этого люди не прощают и навсегда сохраняют в своем сердце. От этого стоит воздерживаться, и очень можно воздержаться. Думают, что это у Вас «грубость», но Вы человек не грубый, и вел. кн. Николай тоже, а это так — что-то «великокняжеское»… Однако это и не зло, ибо злой воли тут нет, но лучше, если можно это из себя вырвать. — С Шуб<инским> мы кончили к обоюдному удовольствию. Теперь он должен найти нового дежурного покусителя на его спокойствие. — Очень жду Ваших ответов об издании «Захуд<алого> рода» и рассказов. Сделайте решение поскорее, удобное мне и небезвыгодное для предприятия. У меня очень болен сын (воспаление легких), и его надо взять из казармы на свободу. Надо стянуть все средствишки, а май м<есяц> на дворе, и в двадцать один год воспал<ение> легких переходит в роковую чахотку… — Что можете сделать без вреда и стеснения своему издательству, — не откажите в том моему писательству. Все равно ведь издавать кого-нибудь надо, а нас, бог даст, добрые люди купят и прочтут.
Преданный Вам
Н. Лесков.
«Пустой барабан» придет на днях. Как получу — так принесу сам. Только я очень сомневаюсь в его цензурности. Человек неслух — отца-мать не слушал, бога не слушает, а «пустой кадушки» слушается (солдат).