9

9

Еще недавно первым впечатлением от растительного мира Армении была его оазисность, садовость, словно вся здешняя зелень искусственно выращена людьми возле источников воды. Относилось это прежде всего к Араратской равнине. Народная поэзия тоже сохранила нам эту особенность — нигде вы не встретите в песнях и стихах эпитета «дремучий», «дикий», описания «чащи», «темного леса», «трущобы», хотя в незапамятные времена густые лесные чащи и были в Армении; не поет народ ни о сосне, ни о ели, ни о березе, хотя ель и сосна и бытуют кое-где: по Дилижанскому ущелью, возле Степанавана, растут леса из армянской сосны (Pinus агтепа), а у Цахкадзора попадаются березовые рощи. Почти ничего, — разве только у древних историков, — не встретите вы о платане, о дубе, грабе и буке, хотя они, как и красное дерево — тис, попадаются в зангезурских лесах. Зато очень часто упоминается грустное дерево Армении — ива; о ней поет и народный армянский поэт Аветик Исаакян:

Ночью в саду у меня

Плачет плакучая ива,

И безутешна она,

Ивушка, грустная ива…[22]

(Перевод А. Блока)

Ее вспоминает и лучший поэт X века Грикор Нарекаци:

Стан, — что ивы ствол…[23]

(Перевод В. Брюсова)

Если представить себе флору Армении только по армянской поэзии и сказкам, то она окажется почти сплошь садовой: гранат, чинара, тутовое дерево, миндаль, грецкий орех, абрикос, яблоня — с удивительным названием «тарекан» (то есть «годовая»: можно сохранять ее яблоки в течение года), любимое армянами дерево пшат, виноград, хмель, шафран, бальзамин, роза. Поэзия воспроизводит даже особенность их садовой посадки — рядами, клумбами, возле жилищ. Аштаракский поэт Смбат Шахазиз в стихотворении о весне, когда он «бредет» навстречу «зеленым холмам, уходящим в даль», говорит о встречных деревьях в странной их симметрии, словно за садовой оградой:

Деревьев ряд чуть слышно шелестит

Зелеными кудрями…[24]

(Перевод Ю. Ходасевича)

А другой поэт, Александр Цатурян, вспоминает старое тутовое дерево как друга, как члена семьи:

Там был я пестуном нежным храним —

Деревом тутовым милым моим.

Ветви раскинув над ветхой избой,

Било по кровле оно под грозой[25].

(Перевод Ю. Верховского)

Любопытны по навязчивому соблюдению симметричности волшебные сады в армянских сказках; вот, например, сад старшей матери дэвов (злых духов):

«В том саду шел ряд гранатовых деревьев, потом ряды цветов, сперва ряд красных, потом белых, потом голубых; еще был в саду родник и два подсвечника по обеим сторонам, по правую и по левую» [26].

Все это, казалось бы, подчеркивает садовый характер здешней растительности. Между тем, повторяем, в глубокой древности густые леса покрывали большую часть Армении, а в южной (притаврской), находящейся сейчас вне пределов Советского Союза, был даже и строевой лес, поскольку в арабских источниках есть указания на вывоз его из Армении как предмета торговли. Исчезали армянские леса постепенно.

Огромный вред нанесли им стада, объедавшие кустарники и молодняк. По всей нынешней трассе железной дороги, проходящей Лори-Памбакским ущельем, на глазах одного поколения в прошлом веке редели леса, оползал почвенный покров склонов ее гор, обнажались под уходящей почвой скалы, а вместе с ней усыхали и роднички, исчезала влага. Ко дню установления в Армении советской власти лес занимал здесь менее чем 10 процентов всей территории, сохранившись кое-где лишь по руслам рек, в ущельях Зангезура, Дилижана, Иджевана и других, а на остальной части территории преобладали сухолюбивые растения — ксерофиты. В строительстве дерево было самым дефицитным материалом, — его приходилось завозить из соседних республик. Жечь его на топливо в деревнях показалось бы кощунством, — в целом ряде районов и до сих пор топливом служит кизяк — навоз, смешанный с землей и особо просушенный. Еще в 40-х годах было трудно достать в Армении деревянную мебель, деревянные двери и рамы для строительства домов.

И все это сейчас становится, а кое-где уже стало, прошедшим днем, историческим воспоминанием. На примере маленькой Армении можно видеть огромный размах и всю — почти сказочную — быстроту осуществления того великого процесса, который войдет в историю человечества как социалистический план преобразования природы.

С обезлесиванием начали в Армении бороться уже с первых лет существования советской республики: ежегодно проводили лесонасаждения, сажали деревца там, где их никогда не было до революции, — в деревнях, по улицам, в местах, отведенных под парки культуры и отдыха. Сотни тысяч саженцев высадили над Ереваном, по Канакирскому и Норкскому горным склонам. Сперва они темнели черными точками барашков, низеньких кустарников, — сейчас это уже густой лес, возобновляющийся естественно, самосевом, дающий летом тень и ограждающий город от пыльных бурь и бризов. Но массовый характер разведения лесов начался с конца 40-х годов, — в горных местностях — посевом в траншеи, (5000 гектаров только в 1950 году), а на равнинах — гнездовым способом Лысенко. Весной 1949 года для борьбы с засухой и суховеями заложено было в Армении 120 километров полезащитных лесных полос. В передовых колхозах Ахурянского, Арташатского, Ахтинского, Калининского, Октемберянского районов встали густые рощи молодых деревцев. В республике образовалось добровольное общество «Друг растений», — члены его оберегают саженцы, пропагандируют культуру леса, участвуют в лесопосадках.

В 1950 году в Армении посеяли дуб. И вот что замечательно: метод Лысенко, революционизировавший разведение лесов, оправдал себя именно на этой дорогой лесной породе, на дубе. А в Армении хоть и мало осталось леса, хоть и не было дерева топливного, строевого, — драгоценные породы еще держались там, где остался лес: как белые призраки, светятся стволы в целых рощицах буковых деревьев; в два-три обхвата стоят коренастые грабы, кудрявые дубы, великолепные ореховые деревья (Nux juglans), достигающие под селением Микоян исполинского роста. И сейчас начаты в Армении работы по разведению именно этих драгоценных пород. Сеют, кроме дуба, еще и платаны, разные сорта клена, посеяли каштан, хурму, фисташку. А из дешевых сортов сажают тополь, растущий необыкновенно быстро: воткнешь прутик в землю — и принялся.

Уже весь облик Армении начал заметно меняться; уже, когда вы едете, струится зеленый шелк деревьев справа и слева от дороги; уже начинаешь слышать совсем другие разговоры. Раньше, бывало, от крестьян, архитекторов, инженеров, экономистов то и дело услышишь «дерева у нас нет», «дерево у нас дефицитное», а сейчас не редкость совсем другие слова: «дерева у нас много», «дерево у нас превосходное». Двинулось к человеку из армянских лесов драгоценное поделочное, открылись мебельные фабрики. Заглянув на одну из них, можно полюбоваться отполированными разрезами стволов этих замечательных деревьев Армении, — необычайно хороши их причудливые, никакой фантазией неповторимые рисунки, особенно ясеня, платана, остролистого клена.

Растительность Армении делят обычно на три зоны: внизу флора полупустыни, повыше степная, еще выше — горно-луговая. Казалось бы, как мало растительности! А между тем эта на первый взгляд скудно одаренная растительным покровом страна всегда была очень интересна для ученых всего мира именно в ботаническом отношении. Интерес этот особенно ярко разгорелся после Октябрьской революции, когда начался могучий процесс освоения наших природных богатств новой, воистину народной, советской наукой.

С первых лет существования Советской Армении можно было встретить здесь всевозможные научные экспедиции, посвященные прослеживанию первоистоков культурных растений, шедшие по следам древнейшего сорта пшеницы, которой в Армении было 200 видов, и других злаков. Армения насчитывает до 2500 растительных видов; среди них много съедобных и полезных человеку, и есть эндемичные, присущие только ей одной, нигде, кроме Армении, не встречающиеся, — например, несколько видов ячменя. Недаром современные ботаники утверждают, что «Армения является одним из переднеазиатских очагов происхождения ряда культурных растений»[27].

Эти научные изыскания отнюдь не только отвлеченны и описательны: они теснейшим образом связаны с практикой выведения новых видов. Мичуринцы-агрономы ведут неутомимую работу по преобразованию растительных видов, по введению в культуру дичков, по выведению новых сортов не только садовой, но и мировой флоры.

Из старых культурных растений, кроме яровой и озимой пшеницы, в Араратской долине поспевают хлопчатник, рис, просо, ячмень, рожь, полба, лен, горчица, клещевина (из которой делается касторовое масло) и др., причем хлопок известен уже с глубокой древности. Любопытнейшее явление наблюдается кое-где: сама собою родится хорошая дикая рожь (Secale cereale). На высоте 1300–1700 метров растет сахарная свекла необыкновенной сладости (ее начали разводить недавно даже в суровом климате Ленинаканского района, и она отлично пошла), масличные и садовые культуры.

Армения в подлинном смысле слова — страна садов. Ее крупные твердые персики и абрикосы, отлично консервируемые, славятся на весь Союз; виноград ее очень сахарист и насчитывает свыше девяноста сортов — от обычного лечебного сорта «воскеат» (раньше назывался «харджи») до янтарно-прозрачного, нежного и лишенного косточек «назели» (по-старому «аскари»).

Распространена в Армении и культура яблок. В нагорных районах — Спитакском, Артикском, Мартупинском, Нор-Баязетском, Ахтинском, Сисианском, Азизбековском, где никогда раньше не было садовых культур, сейчас разводятся мичуринские и европейские морозоустойчивые сорта. В Арзакянде акклиматизировалась антоновка; чудесный, фарфорово-чистый, крупный «кальвиль» водится в Горисе; небольшие румяные яблоки Микояновского района, ароматом напоминающие анис, получили бы пять с плюсом на дегустации у самых придирчивых садоводов.

Плоды Армении имеют очень большую сахаристость и плотность (за счет влажности). Это делает их исключительно вкусными в варке и консервировании. Виноград особенно хорош для сладких вин, муската, портвейна и отличен для крепкого коньяка. В последние годы удалось получить и хорошие столовые сорта — «Айгешат» и др.

Долго не было в Армении традиций своего парникового, оранжерейного хозяйства; поэтому даже в Ереване, столичном городе, не встретишь, бывало, ягод, плодов и овощей вне сезона. Приходилось ереванцам ждать естественного созревания, «сезона», а он наступает поздно и кончается рано. Только в июне поспевает в садах, на ветвистых старых шелковицах, нежный плод белой и черной туты. Жители стелют на землю чистую простыню, крепко трясут дерево, и пышная ягода осыпается вниз. Есть ее надо тут же, не оставляя «на завтра», потому что она быстро дает сок, обмякает и вянет. Несколько недель — и вот уже нет тутового сезона; и вам кажется, что вы так и не успели вдоволь налакомиться утоляющей сладостью этой мягкой ягоды с ее твердым жгутиком зеленого стебелька внутри вместо косточки. Так же быстро сходят черешня и абрикос. Персик в ряде районов держится с августа по октябрь. Сравнительно быстро проходит и виноградный сезон. В ноябре уже редко где, разве только у очень уж рачительного хозяина, вы найдете еще свежие кисти на увядших лозах, аккуратно увязанные в специальные полотняные мешочки. Но у большинства лозы стоят сухие и голые, — скоро их закапывать в землю, — а виноградные кисти перекочевали в подвалы, где они висят, подвязанные на жердях, покрытые легким налетом пыли, сморщенные, пожелтевшие, — уже полуизюм, а не виноград, и слишком сильная сладость никак не позволит вам съесть их много. В то время как в Средней Азии, в Крыму, в Москве вы еще могли лакомиться свежим виноградом, в Ереване вам приходилось довольствоваться вот таким полуизюмом.

Так же быстротечен был и сезон овощей. Древнее огородничество знало культуру лука, стручков «бамия», бобовых, тыкв, дынь (особенно славился сорт «дутма»), баклажан, помидоров, арбузов; ближе к Грузии — огурцов. Но картофель совсем молод: сперва его начали разводить на своих огородах солдаты линейных батальонов, потом первые поселенцы — из России.

Да и они не сразу и не всюду взялись за огородничество. В старом Нор-Баязетском уезде (входящем сейчас в Севанский административный район) они оказались, например, на единственной тогда проезжей дороге из Грузии в Персию (через Севан — Ереван — Джульфу) и сочли для себя выгоднее заняться извозом, нежели землей. Когда в 1903 году в эти места приехал, в чине «районного надзирателя», некто В. Ю. Медзыховский, он застал и описал это занятие извозом, сразу обогатившее переселенцев. Но была проведена Ереванская железная дорога — и переселенцы занялись землей и овощами. Сам же Медзыховский первый начал в Нор-Баязетском уезде разводить овощи. Он заметил, что в растениях:

«…низкорослость замечается очень резко, очевидно, с целью большего приспособления утилизировать тепло, как бы отыскивая для себя ложе».

И он же отметил и необычайную силу солнечных лучей в Армении, заставляющую растения щедро отдавать свои соки:

«…ввиду особой интенсивности солнечных лучей на высотах испарительные токи растений, вероятно, значительно повышены… Этим надо объяснить… особый сильный аромат выращенных здесь душистых цветов»[28].

С того времени, как Медзыховский начал в Нор-Баязете свои огородные опыты, много утекло воды. Каждый район Армении имеет сейчас и свои овощи и картофель. С картофелем здесь произошла целая революция: вместо прежних уставших и малоурожайных сортов в огород победно вошел молодой советский сорт «лорх».

Если в 1937 году под картофелем было только 6077 гектаров, а урожай его никогда не превышал 56 центнеров с гектара, то уже к 1946 году площадь его увеличилась значительно больше чем вдвое и почти вдвое поднялся урожай (до 100 центнеров с гектара). Десять лет назад в большей части армянских деревень не было в обычае есть картофель, а сейчас за обедом вас непременно угостят им, — рассыпчатым, поджаренным в масле, хрустящим, с маринованными овощами и травками на закуску.

Больше чем втрое выросла площадь под овощами: с 1810 гектаров в 1937 году до 6 тысяч гектаров в 1944 году. В постановлении пленума ЦК ВКП(б), состоявшегося в феврале 1947 года, было отмечено, что Армения (в числе некоторых других республик и областей) «превысила довоенный уровень урожая картофеля и овощей в колхозах», и ей ставилась на второй год послевоенной пятилетки задача «дальнейшего расширения посевных площадей и повышения урожайности» овощей и картофеля. Был в постановлении и еще один важный пункт. Он положил конец той сезонности употребления овощей, о которой я писала выше, потому что слова в параграфе 37 о принятии мер к тому, чтобы «обеспечить всемерное развитие парниково-тепличного хозяйства для снабжения городов и промышленных центров в зимне-весенний период ранними овощами и зеленью», относились, конечно, и к Армении.

В послевоенную пятилетку все эти задания были выполнены и перевыполнены. «Расширение посевных площадей и повышение урожайности» помогло до известного предела обеспечить республику своим собственным хлебом. «Развитие парниково-тепличного хозяйства» уничтожило сезонность пользования плодами и овощами: ереванцы получили январские свежие огурцы, помидоры и редиску.

Резко повысилась и культура табака в республике. В древности армянские табаки «цхахот» славились своим ароматом, и редкая семья не разводила у себя в садике для собственных нужд табак. Потом его стали выращивать меньше, и только сейчас культура его снова необычайно распространилась. Некоторые районы, например Шамшадинский, старейший табаководческий район Армении, получают сорт «трапезунд» исключительного качества.

В этих больших победах сельского хозяйства Армении участвует множество факторов общекультурного порядка: и общий рост советской хозяйственной мощи, тяжелой промышленности, материального богатства страны; и огромная помощь науки, двинувшейся, как никогда и нигде в мире, на служение народу — во всем нашем великом Союзе; и местные факторы, имеющие принципиальное значение в армянском земледелии, — например, расширение озимого клина, летняя посадка картофеля, летняя посадка некоторых кормовых трав. Новые научные идеи дают агрономам в Армении волшебную власть над коротким вегетационным климатом, раскрывают перед агробиологами необъятные горизонты для новых и новых опытов. Трудно воображению даже представить себе, куда мы шагнем завтра.

Лучшее, чем вправе гордиться Армения, — это ее альпийские луга: на склонах Арагаца, Гегама, в Лори, в Степанаване, в дачном местечке Цахкадзор над Ереваном. Весной эти луга превращаются в яркие пестрые ковры от изобилия крупных цветов всех оттенков, от ярко-синих и голубых до пурпурно-красных и малиновых. Густой, одуряющий аромат стелется над лугами. Трава их очень высока, очень густа и разнообразна. К запаху цветов примешиваются крепкие запахи эфироносов, майорана, мяты, чабреца, полыни. Маленькие пушистые армянские пчелки с тугим звоном отрываются от цветка и тяжело летят, почти падая в воздухе.

Цахкадзор по-армянски, или Дарачичаг по-азербайджански, так и значит: «Долина цветов». Поэт XVI века Давид Саладзорци, живший на старой армянской земле возле Эрзрума, примерно в тех же климатических условиях, оставил нам целую поэму «Восхваление цветов», из которой я приведу отрывок:

…Взрастают тысячи цветов, у них различен цвет и сок,

И запах разный, и красой один другого превозмог.

…Древа плодовые в цвету, оделись ива и дубок;

Вот распустился первоцвет, лишь снег последний с гор утек,

Вот отражается в воде, сверкает желтый ноготок,

Лишь минул оттепели срок, гора ликует и лужок,

Все превращается в цветы — вершины, склоны и излог.

Ущелье радо: в нем цветы — что многокрасочный платок,

Багряно-желтый вот тюльпан, узорный бархат — лепесток.

…И, с ежевикою сплетясь, малина свой растит шипок.

…Нафаф, чинара, базилик, — их запах сладок и широк.

В виссон одетый амарант и шпажник острый, как клинок.

Гвоздики бархатный наряд, нарцисса алый ободок!

Я буду славить все цветы, — мускатный цвет и василек.

…Вот молочай, глава цветов, зеленый цвет и белый сок.

…Цвет чемерицы темно-синь, на ней сурьмы лежит мазок.

…Столбом поднялся коровяк, и злак колышет колосок.

Собрались все цветы гурьбой, от них пчеле великий прок.

…Полыни беден серый цвет, но у бедняжки прян листок,

Цветет вдали от всех цветов; ее соседи — чобр и дрок.

…Шафран и кум цветут в горах, где близ вершины склон отлог.

…Хастут редчайший — для врача и цель и жалобы предлог.

С ним не сравняется в цене и полный денег кошелек.

…Бессмертник летом и зимой всех лучший из цветов цветок,

Не засыхает никогда, ему и старость не в упрек;

Цветы морские нунуфар пустили корень свой в песок,

Их можно было бы сорвать, когда бы змей их не стерег.

…Старался долго, и цветы я разобрал и здесь нарек.

Они вселенной красота, на звезды вышние намек[29].

(Перевод С. Шервинского)

Вся поэма целиком, в сто с лишним стихов, представляет собой как бы поэтический гербарий флоры Армении. Она же говорит и о целом ряде других вещей: о ботанике у древних армянских писателей; о старой культуре фармацевтики, распознавании лечебных свойств растений; о раннем развитии пчеловодства; об исконной любви армянского народа к цветам, которые чтутся, как «красота вселенной» и «намек на вышние звезды». Попробуйте пройти по улице Еревана с букетом, — вас гурьбой обступит крохотная детвора, вы увидите сияющие глаза, десятки протянутых ручек и услышите просящее, настойчивое, умильное: «Дай, дай!» И это в городе, где цветы вовсе не редкость, где почти у каждого есть свой садик или хоть горшок с цветами, где в семьях от деда и бабки к внукам переходят любимые, огромные, выхоленные лимонные деревца в кадушках, цветущие круглый год и круглый год дающие плоды.

Среди армян известна и более материальная любовь к пахучим травам — к рехан, майорану, мяте, тархуну (Dracunculus), падринджу (Mellisa moldavia) и др. Нигде в мире, кажется, не едят с пищей так много этих свежепромытых водою травок, как в Армении — и просто, и с горячей пищей, и заворачивая в плоский хлеб с сыром. Существует азербайджанская пословица:

«Достоинство розы соловей знает, достоинство зелени — армянин».

Немудрено, что попадающие в Армению путешественники не могут остаться равнодушными к ее дивным альпийским луговинам. Вот слова одного из них о Цахкадзоре, писанные в 80-х годах прошлого века:

«Невозможно описать красоту этих долин: здесь шумит горный поток с кристаллически прозрачною холодною водою; там просачивается из скалы родничок и с тихим журчаньем сбегает по ковру зелени и цветов; перед вами красиво обрисовывается округленная вершина Алибека, покрытая светловатою зеленью; вдали узорною серебристою лентой извивается река Занга, древняя Раздан, отделяя лесную область от безлесной части Дарачичагского магала»[30].

Чудесные альпийские луга армянских нагорий не могли не повлиять на долголетие местных жителей. В конце 20-х годов прошлого века образованный чиновник русской службы И. Шопен, получивший от графа Паскевича-Эриванского задание подробно описать только что вошедшую тогда в состав России Армению, застал ее на самой низшей ступени благоустройства. Крестьяне в ряде горных районов жили в подземных норах, незыблемо сохранявшихся тысячелетия такими же, как они описаны у Ксенофонта и Геродота. В городе Ереване ни о какой канализации не было и помину, нечистоты отравляли воздух, питьевая вода была полна бактерий; грязь и пыль, обилие всякого рода насекомых в жилье создавали постоянные источники заразы; уже не говоря об оспе, трахоме, в Армению захаживали и чума и холера. И вот, несмотря на эти тяжелые условия жизни, Шопен столкнулся с любопытным явлением очень большого долголетия жителей, правда, не всюду и не в городе. Он составил статистические таблицы доживших до 100 и свыше 100 лет армянских мужчин и женщин по отдельным районам и деревням Армении. И оказалось, что даже в условиях нищенского существования так целителен армянский горный воздух, что у армян на каждые 100 тысяч жителей в среднем около 108 человек доживало до 100 лет и свыше 100 лет — процент очень высокий, почти вдвое превышающий общую норму долголетия людей на земле. В деревнях Апарана Шопен застал стариков не только 100 лет, но и 120, 130; в Дарачичагском районе во всех, без исключения, деревнях были столетние, также и на Севане, а в Даралагязе он нашел стариков даже 140 лет![31] С тех пор к этим благодатным природным условиям прибавился могучий социальный фактор.

Жизнь при советской власти так далеко шагнула вперед, страна так неизмеримо выросла и благоустроилась, что армянский народ во многих деревнях и местечках потребовал переименования своих старых поселений. Когда-то названия их продиктовала нужда, вызвало насилие. Поэт Ованнес Шираз, один из любимых поэтов армянского народа, замечательно рассказал об этом в своей поэме «Названия наших сел».

…Название села…—

В нем дедов скорбь до нас дошла.

…Село мое! Как режет слух

Твое название «Тай Чарух»,—

«Непарный лапоть», что за вздор,

Так называться до сих пор!

Тебя какой-то злобный враг

Встарь окрестил глумливо так.

Из века в век неся беду,

Народа высмеял нужду.

А сколько нам наносит ран

Названье злое «Хонах храп» —

«Гостеубийца»! Отступил

Век черных дел и черных сил…

Любой хозяин хлеб и кров

С гостями разделить готов…

Во весь свой рост встал человек.

Названья сел, и гор, и рек

С ним вровень встать должны сейчас…[32]

(Перевод Т. Спендиаровой)

Республика покрылась таким количеством больниц, амбулаторий, диспансеров, что в Армении, как и в других республиках Советского Союза, здоровье всего населения стало одним из основных признаков роста нашего социалистического государства. И, быть может, лучшим свидетельством здоровья армянского народа является песенка, задорно спетая зангезурским колхозником, ашугом Ата, когда ему было уже 92 года, о новом городе Ереване, в котором он тогда только что побывал:

…Гляжу — и дух не перевесть:

В пять этажей дома и в шесть!

И можно вдоволь пить и есть!

Пустыня стала раем!

Асфальты, как полы, блестят,

Трамвай идет вперед, назад,

Автомобили вдаль спешат.

И мнится; нет числа им!

Весь город раньше был в горсти:

Раз плюнуть было обойти.

Теперь не меньше дня пути,

Стал город целым краем[33].

(Перевод П. Панченко)

Так жизнерадостно и отнюдь не по-стариковски поет древний старик, родившийся в 1848 году!

Но вернемся к армянским лугам, связанным с одной из интереснейших проблем советского сельского хозяйства, — с проблемой создания кормовой базы для резко увеличивающегося поголовья скота и повышающегося плана удойности коров. Кормовая база в Армении очень мала, очень недостаточна. Много тому причин, — и трудность резкого расширения площади под кормовыми культурами при одновременной необходимости расширения ее под зерном и техническими растениями, и нехватка до самого последнего времени своих семян. Получается парадокс: кормовая база мала, а луговых трав, таких, как в Армении, по сочности, аромату, вкусу, питательности — редко где в мире найти. Этот парадокс был принят за исходный пункт одной интересной работы: введения в культуру новых диких растений, искусственного их выращивания и размножения. Специальный научный институт в Армении — Институт полевого и лугового кормодобывания — занимается этим делом. Он работает в общем по 35 видам диких растений, превращая их в культурные корма: собирает семена, высевает их, с осени 1950 года началась селекция. Многолетняя дикая ежа сборная (Калининского района) и козлятник, — морозоустойчивый, засухоустойчивый, богатый белком, — растут в лесных районах. Вика многолетняя, растущая в среднегористых местностях, дает урожай, до 15 лет, может стать конкурентом люцерны и эспарцета… И сколько еще таких дичков, становящихся своими, «ручными»! Но польза от культивирования луговых растений не только в освоении дичков. Дикий природный луг не весь съедобен для животных: он имеет до 80 процентов вредных растений. И вот самый процесс культивирования, внесение удобрений, вспашка луга и т. д., меняют состав травы, изгоняют из нее ядовитые и вредные растения, дают преобладание полезным и питательным. Так подготавливаются условия для еще одного могучего натиска на природу, чтоб победить в недалеком будущем и это «узкое место» армянского сельского хозяйства — недостаточность кормовой базы для растущих стад.