Демократия

Демократия

Эксперимент с демократией в России

Я рассматриваю демократический опыт России как эксперимент. Демократия у нас может получиться, а может — нет. Удача или неудача импровизации определяется кроме прочего проработкой опыта строительства демократических институтов. При отсутствии политического анализа есть риск провалить эксперимент. Этот риск усиливается и у нас.

Известен «парадокс Бёкенфёрде» — либеральная демократия опирается на основания (культурные и социальные), которые сама не создает и создать не может. Это призыв к анализу оснований. Рассмотрим Российскую Федерацию как многоактную импровизацию, возникшую по случайным причинам для решения срочных проблем (сохранения централизованного контроля на территории остаточной России/РСФСР;ответственности по внешним долгам СССР; контроля за союзным ядерным потенциалом и т. д.). В дальнейшем импровизация обросла распределительными коалициями и группами интересов. Обросла организациями, притворявшимся «институтами». В России разница между организациями и институтами мала.

Тандем — пример того, как импровизированная организация превратилась в опасный институт. Тяжкий случай импровизированного «института» — превращение областной системы СССР в перечень «субъектов Российской Федерации». Мнимых субъектов — поскольку ни одна область не могла стать реальной политической единицей.

Общеизвестно выражение асимметричная Федерация. Она асимметрична из-за неравенства областей и республик в составе Российской Федерации и того, что в состав одних субъектов входят другие субъекты, что, вообще говоря, абсурдно. Это советские обрубки, фрагменты административных тел, нашпигованные бюрократией, присвоившей символическую компетенцию.

Зато есть масса непредставленных субъектов, и главные среди них — русские. Мы твердим, что кавказские земли — «та же Россия». Верно. Но никто не говорит официально, что и русские земли — та же Россия. Русские, кавказские, татарские земли — все составные части России в политике представлены по-разному; а русские не представлены никак. Не представлены и различия между русскими землями, ведь мы не унитарны.

Итак, экспериментальная импровизация 1990–1991 годов создала проблемы, с которыми приходится иметь дело при строительстве новой России, в ее nation building. Страна несет травматичный опыт прошлых либерализаций. Это политические шрамы от старых травм.

Социальная реальность, будучи долгое время объектом неудачных экспериментов, развила иммунитет к реформам вообще. Механизмы иммунитета к насилию над реальностью стали частью самой социальной реальности — ее реальными институтами.

Попытки «зачистить реальность» (независимо от цели, которая их вдохновляет) ведут к сопротивлению и страстным реакциям в социуме. Живой пример — радикальная реформа армии, которую проводит министр обороны Сердюков. Эта единственная радикальнопрогрессивная реформа Медведева вызвала тотальное отторжение всех политических групп — от фашистов до либералов и даже правозащитников, которые сами требовали этой радикальной реформы!

Ульрих Бек сам модерн называет рефлексивным модерном, который ведет к ревизии принципов классической демократии. Ревизия — это пересмотр оснований, который откладывали слишком долго. В таких импровизирующих демократиях, как российская, на это накладывается мечта о ревизии самого демократического эксперимента.

Я редко встречал в Кремле людей с явно антидемократическими взглядами. Демократия в России — консенсус, которого придерживались все ее президенты. Либеральная ось («За мою свободу!») остается общей для всех групп электората. Граница между либерализмом и авторитаризмом в условиях «рефлексивного модерна» по Беку размыта. Она дополнительно размывается необходимостью для власти участвовать в гонке на опережение. Обогнать конкурентов для нас значит интенсифицировать преимущества. Интенсификация власти породила доминирование кремлевских авангардистов. Мы рассматриваем свою команду как неповторимую власть, жертвующую мелочами демократии ради поэтапного внедрения ее институтов.

Для опережения других он нуждается в информации; Кремль долго был главным потребителем знаний о социальной реальности в России. Администрация президента исходила из меритократического приоритета команды, которая «все сама лучше знает».

Пора обдумать элитарный и часто рискованный авангардизм президентской команды власти. Зародившись на рубеже 1980– 1990-х годов, он развился в мощную гегемонию и пользуется своей безальтернативностью. Важным ресурсом власти долго была эта смесь догматической меритократии со способностью к внутренней самокритике. Мы долго контролировали уровень собственной адекватности. Но, кажется, теперь это стало излишним.

Демократия в России — это нервный и острый опыт. Поздно спрашивать, для чего было создавать Россию в никогда не существовавших границах на невозможной советской платформе. Так или иначе, Россия возникла — и от ее имени действует наша нервная, опасная — гениальная власть, используя саму демократию как средство форсажа. Даже если наш эксперимент потерпит полную неудачу, он останется важной темой политической мысли, ценной для будущих русских демократий.