Затонувшее Пошехонье

Затонувшее Пошехонье

Вступая в семилетку, пошехонцы подвели итоги своего труда за предшествующий период и узнали, что:

в 1953 году денежные доходы всех колхозов района составляли 13 миллионов рублей, а в 1958 году — 70,6 миллиона рублей;

из этих доходов колхозникам было выдано в 1953 году 5 миллионов рублей, а в 1958 году — свыше 30 миллионов рублей;

неделимые фонды колхозов выросли за период с 1955 по 1958 год на 49,5 миллиона рублей, и это было на 9,7 миллиона рублей больше, чем за предшествовавшие четверть века — с 1930 по 1954 год;

за последние 4 года в колхозах района выстроено более 1000 новых домов.

В районе создана межколхозная строительная организация с объемом работ более 1 миллиона рублей в год; она возводит производственные и общественные сооружения. Колхозные строители нащупывают пути к индустриализации сельского строительства: уже налажена массовая заготовка некоторых типовых деталей.

Основа благосостояния колхозов — лен. Не только по урожайности, но также по качеству, а отсюда и по доходности пошехонские льноводы несколько лет подряд держат первенстве в Ярославской области.

Пошехонские колхозники дружно, всем районом, перешли на денежную систему оплаты труда. Заработки пока что невелики: они в общем приближаются к зарплате неквалифицированных рабочих в промышленности, но при наличии у колхозника кое-какого личного хозяйства они обеспечивают прожиточный минимум.

Переход на ежемесячную денежную оплату по-новому ставит вопрос о зимней занятости колхозников.

С давних пор на всем северо-западе России, в том числе и на Пошехонье, существовала традиция отхожих промыслов. Часть отходников, метавшихся между городом и деревней, в конце концов все же возвращалась в деревню, другая часть навсегда оседала в городе. Еще в первые два десятилетия советской власти отходничество играло немаловажную роль. На стройках первой, да и второй пятилетки трудилось немало «сезонников», как их называли тогда, — строительных рабочих, не потерявших связи с деревней и намеренных туда вернуться. В наши дни, когда, с одной стороны, прежде сезонные производства стали в большинстве круглогодовыми, а с другой стороны, резко возросли требования к специализации рабочих, временное отходничество потеряло свое значение. Но в сельском хозяйстве России сезонность не ликвидируешь. Хотя в колхозе есть и зимой немало дел, но все же зимнюю загруженность никак нельзя сравнить с летней.

Мы беседуем о зимних промыслах в колхозах с секретарем Пошехоно-Володарского райкома партии Г. Н. Езелевым. Человек широко образованный, превосходный экономист, Геннадий Николаевич, естественно, задумывался над этой проблемой. В какой-то степени она в районе уже решается. Если раньше весь лен сдавался трестой, то теперь колхозы строят свои небольшие льнозаводы. К зиме приурочивается также большая часть строительных работ. Зимой колхозники ведут лесозаготовки, используя для этого свои же трактора. Налаживается собственная переработка леса: установлены пилорамы, колхозы обеспечивают пиломатериалами самих себя и реализуют их, получая большую выгоду, чем от продажи круглого леса.

— А что если не ограничиваться только распиловкой леса, а наладить, скажем, мебельное производство?

— Развитие в колхозах трудоемких квалифицированных промыслов может выродиться в кустарщину, — возразил Геннадий Николаевич. — По своим экономическим показателям они неизбежно будут намного уступать крупной государственной промышленности.

Это резонно. Но, с другой стороны, сравнивать следует не только с крупной промышленностью, но и с тем производством, которым занимаются колхозы сейчас! Если мебельная мастерская в колхозе уступает по своим экономическим показателям государственной мебельной фабрике, то она все же превосходит по экономической эффективности колхозную лесопилку, а ведь речь идет об использовании возможностей колхоза. Кроме того, если эта мебельная мастерская удовлетворит спрос местного рынка, то отпадет надобность в каких-то перевозках. Чтобы все это взвесить и оценить, надо вооружиться логарифмической линейкой и считать.

Разумеется, мебельное производство взято мной только для примера, как возможный вариант. В принципе речь идет о трудоемком квалифицированном производстве на местном сырье с использованием традиционных навыков, начиная от художественной резьбы по дереву и кончая плетением корзин. Было бы опрометчиво пренебрегать всем, что не автоматизировано и не механизировано. Какая-то здоровая, физиологически необходимая доля ручного труда всегда сохранится даже в промышленности, а на селе и подавно. Надо подумать и о том, сколько самородных талантов не получит выхода, если не станет ручного мастерства.

Из беседы с Г. Н. Езелевым мы узнали еще много интересного.

— В нашей экономике с появлением Рыбинского моря возникла новая отрасль, — рассказывает он. — Раньше рыбку ловили только любители — на удочку или бреднем. Теперь «приморские» колхозы имеют специализированные рыболовецкие бригады. Главная порода — это судак, его улов составляет до 60 процентов к общему количеству, ну а, кроме того, лещ, щука, чехонь — замечательна в копченом виде, между прочим… Наша рыба идет в Ярославль, Рыбинск, Москву, Горький.

Покончив с экономическими вопросами, мы заговорили на литературные темы. Я слышал от местных работников, что Геннадий Николаевич по просьбе редакции «Большой Советской Энциклопедии» занимался историей Пошехонья и выяснял его место в творчестве величайшего русского сатирика М. Е. Салтыкова-Щедрина. Вот когда я наконец узнаю, насколько фактографичны «Пошехонские рассказы» и «Пошехонская старина»!

— «Пошехонье» с легкой руки гениального писателя стало символом всего самого отсталого, самого дикого в жизни старой России, — говорит Г. Н. Езелев. — Но Пошехонье было лишь литературным именем, которое дал писатель созданному им обобщенному образу, а вовсе не картиной с натуры. Салтыков-Щедрин никогда здесь даже не бывал. Имение, где он родился и провел детство, находилось в соседнем Калязинском уезде Тверской губернии. Мы не в претензии на великого земляка. В то время, которое он запечатлел, пошехонцы, возможно, и заслуживали самой злой сатиры. Но уж теперь-то мы в отсталые записать себя не позволим! У нас в районе более 80 школ, сельхозтехникум, два Дома культуры, 27 библиотек, в каждом колхозе свой клуб…

— А откуда взялось само название «Пошехонье», не в ироническом, а в географическом значении?

— Происхождение его, по-видимому, таково. Река Шексна в прошлые века называлась Шехоной или Шехонью, и местность по ней, естественно, получила название Пошехонья. Только и всего. Так что мы не считаем зазорным называться пошехонцами: теперь этим именем есть немало оснований гордиться. А старое Пошехонье — оно даже не травой поросло, а осталось под водою. Да, именно так. Ведь вот мы с вами находимся на самом берегу Рыбинского моря. Затопленная им территория — это в основном бывший Мормужинский сельсовет, село Мормужино и окружающие деревни. Все сколько-нибудь стоящие постройки были перенесены, крестьянам построили новые дома. Перед затоплением — это было незадолго до начала войны — я ходил в села агитировать за переселение, работал тогда директором школы. Вот, помню, пришел в одну деревню. Собрался народ в большой избе, стал я им рассказывать о плотине, об электростанции, о подъеме народного хозяйства… Слушали, кивали. Заканчиваю, призываю дружно переселяться. Тогда выходит из толпы один старик, бросил шапку оземь, ругнулся нехорошим словом и говорит: «Врет он все, молокосос. Не было тута воды и не будет». Повернулся и ушел. А ведь стариков слушали… Иные не трогались с места, пока не пошла вода. Вот как было…

Вскоре мы снова ехали дальше на юг берегом Рыбинского моря, и нам мерещились в его глубинах навсегда канувшие в прошлое образы угнетения, несправедливости, нищеты и бескультурья…

Километрах в пятнадцати-двадцати за Пошехоньем огибаем заливчик Рыбинского моря, искусственный эстуарий[10] реки Ухры. Вид этого волшебного уголка незабываем: лес не только обступает залив, но и торчит со дна чудесными, словно игрушечными, елочками, отражающимися в воде.

Дома в деревнях теперь нередко с мезонинами; еще от Белозерска начали встречаться резные наличники и карнизы, после Череповца их стало больше, а здесь они уже становятся правилом. В палисадниках все чаще попадается рябина, много старых ветвистых лип, не говоря уже о тополях; кое-где тополями обсажена дорога. Населенные пункты стоят гораздо ближе друг к другу.

Мы едем-едем вдоль берега водохранилища, оно у нас все время справа. И вдруг, едва оторвавшись от берега, проехав каким-то населенным пунктом и небольшим сосновым лесом, мы упираемся в новый водный рубеж. Перед нами река шириной в несколько сот метров с темной коричневой водой; один берег у нее пологий, песчаный, — тот, где находимся мы, а на другом, крутом, берегу — живописное нагромождение двух- и трехэтажных домов купеческой архитектуры.

Это Волга, за нею — Рыбинск.