Женщины и дети вне воли

Женщины и дети вне воли

В настоящее время в тюрьмах и колониях России содержится около 60 тыс. женщин, чуть более 5% тюремного населения нашей страны, а всего в России проживает 78,6 млн. женщин, что составляет 53,1% всего населения. Итак, на 100 тыс. населения приходится примерно 40 женщин, лишённых свободы, – и количество женщин-заключённых, и тяжесть наказания непрерывно росли за годы реформ.

Сведения по женским колониям по состоянию на 01 января:[8]

Большинство из них происходят из неполных или неблагополучных семей или выросли вообще без семьи в детских домах; многие пережили в детстве и юности сексуальное и другие виды насилия, у многих нет семьи, или, во всяком случае, мужей; они часто лишены самого необходимого – жилья, работы, нормального социального окружения.

Их дети, повторяя судьбу матерей, воспитываются у родственников или в детских домах. Даже те из них, кто способен заботится о ребенке, часто не имеют для этого реальной возможности – в колониях, приспособленных к проживанию матерей с детьми до трех лет, матери вынуждены жить отдельно от детей, содержащихся в детских домах, расположенных в изолированных локальных зонах. Единственная родительская функция у таких мам – прогулка с ребёнком в течении часа-двух в день. Если в доме матери и ребенка (ДМР) или в самой колонии объявлен карантин, мать отчуждается от ребёнка на длительный срок, в иных случаях на месяц и более.

Людмила Альперн (Центр содействие реформе уголовного правосудия, Москва) пишет и о других случаях:

«В состоятельных и более просвещённых семьях дети, чаще всего, ударяются в наркотики. Попробовать травку на дискотеке или в школьном туалете, со временем перейти на героин, и дорога наметилась – или в могилу, или, опять-таки, в тюрьму».

Дети составляют 3% тюремного населения, а это в среднем 40 тысяч человек. В основном – мальчики, но есть и девочки, тысячи две, что составляет 5% от общего количества заключённых-подростков; детская статистика аналогична взрослой. Поэтому помимо женских колоний имеются три «девчачьи» воспитательные колонии, – одна в г. Новый Оскол на Белгородчине, ещё одна в Томске и одна в Рязанской области.

Большая часть подростков (до 60%) сидит за обычную кражу – чаще незначительную и глупую: за батон колбасы, за пять пачек сигарет, или за целый список продуктов, в который обязательно входят леденцы и шоколадки.

С первого раза детей обычно не сажают, дают условный срок. Потом, как образно пишет Людмила Альперн, «правосудие, затаившись, ждёт следующего шага «малолетнего преступника» – когда он с голодухи, или по привычке снова пойдет «на дело», а там хватай его и давай срок на всю катушку. Так он получит не год-два, а 3-5 лет – это больше, чем средний срок наказания у взрослых заключённых».

За эти годы он узнает многое, научится жизни: станет настоящим «крутым», если его не «опустят» в СИЗО или на этапе, а таких, по разным свидетельствам – до трети. Выйдут они на волю, или «поднимутся» на взрослую зону, если срок заходит дальше их совершеннолетия, уже с «понятиями» и вполне определённым будущим.

Вот небольшой рассказ о посещении мальчишечьей воспитательной колонии правозащитниками:

«Колония казалась чрезвычайно бедной, с безжизненным урбанистским пейзажем, всё напоминало какие-то фантастические фильмы о жизни после атомной войны. Дети тоже были как будто из такого фильма – бледные, большеглазые, наголо бритые… Скудость одежды – серо-черные робы и «фески»… И запах тюрьмы, в котором смешивается вонь канализации, хлорки, немытых тел и нестиранных тканей… Мы беседовали с симпатичными военными, в которых чувствовалась и искренность, и смущённость, которые стараются, но если их старания и чрезмерны, то виной этому инструкции и прокурор по надзору. А то, что они чрезмерны, сомнений не вызывает. Ведь усиленный контроль каждого шага человека, тем более ребёнка, приводит к тому, что он теряет самоконтроль. Это ли ожидаемый результат «исправления»?

Каждый подросток в учреждении находится под постоянным контролем разнообразных служб. Он абсолютно лишён возможности принимать самостоятельные решения, даже в отпуск его не пускают по той причине, что он может там выпить или вляпаться в какие-нибудь еще обстоятельства. Такой режим не даёт никаких перспектив на будущее, потому что жестокими запретами и строжайшими ограничениями нормального человека не воспитаешь.

Но вернёмся к женщинам и девочкам.

Анна (Владимирская обл., Судогодский р-н, пос. Головино, учр. ОД-1/1) – письмо написано на обрывке упаковочной бумаги, самодельный конверт:

«Зовут меня Анна, мне 29 лет, я с Пермской области, воспитывалась с престарелой бабушкой, матери я своей не знаю, т. к. она меня бросила. До 16 лет я училась в школе, после пошла учиться в ПТУ, закончила, получила аттестат токаря. Работала я недолго, резко сорвалась. Ударилась в запой и ничего поделать не смогла, т. к. поддержки со стороны не было, полностью потеряла контроль над собой. И вот так попала в места лишения свободы.

Помощи ниоткуда нет, не получаю даже писем, отбыла 4 года, а впереди ещё 8 лет. Когда находилась на воле, помогала почти каждому, кто нуждался в помощи. А сейчас я никому не нужна. Какие вещи были, все поизносились. Поначалу помогала девчонкам, пока у меня было, а сейчас даже тапочек никто не даст, чтобы в столовую сходить. Я почти совсем голая, всё шитое перешитое, даже после бани одеть нечего, и где взять, что делать?

Если можете помочь, не откажите. Я буду очень благодарна. Когда помощи нет ниоткуда, очень тяжело жить, подруги и друзья самые близкие отвернулись.

А размеры 46—48, обувь 37—38. Хожу сейчас совсем босиком, ни колготок, ни трико, ни кофты, ничего нет. Помогите, чем сможете. Мыло, шампунь.

Будете писать, пришлите, пожалуйста, чистый конверт».

В Новом Осколе на воспитании чуть больше полутысячи воспитанниц. Среди них есть совершившие серьёзные преступления – убийства, разбойные нападения, грабежи, распространение наркотиков. Но, правда, бывают и удивительные случаи. В журнале ПиН (№ 8 за 2001 год) рассказывается о воспитаннице, которая за то, что выкопала 37 кустов картофеля на колхозном поле, была приговорена… к двум с половиной годам лишения свободы. Поневоле вспомнишь про закон о колосках сталинских времён.

Специалисты отмечают, что многие женщины из числа отбывших наказание лишением свободы, после освобождения вновь попадают в тюрьму. Высокий рецидив преступности в женской среде обусловлен во многом сугубо карательной направленностью нашей пенитенциарной системы, «ломающей» остатки социальной адаптации, психическое и физическое здоровье женщины. Крайне важные особенности применения лишения свободы к женщине не учитываются.

Общественный Центр содействия реформе уголовного правосудия (Москва), исследовав эту проблему, пришёл к выводу о высокой степени социальной и медицинской заброшенности, правовой незащищённости женщин, находящихся в местах лишения свободы.

Даже в тех случаях, когда есть возможность поднять социальный и психологический статус женщины, сделать её более зрелой, – ибо забота о ребёнке и осознание своей необходимости для его существования, безусловно, способствует взрослению и социальному становлению человека, – это не принимается во внимание.

Как показали исследования, более половины женщин, имеющих детей до восьми лет, не получают отсрочки приговора, так как осуждены по так называемым строгим статьям, к которым относится и статья 158 ч.2 УК РФ, – за кражу, по которой осуждено более половины всех женщин. Вообще во время судов часто не принимается во внимание личность подсудимой, наличие у неё малолетних детей.

Для нашей темы важно, что условия жизни в исправительных учреждениях России созданы без учёта психологических, физиологических и других особенностей женского существа. Женщины, «выдернутые» из нормального общества, попав на совместное проживание в огромных дортуарах, где помещается от семидесяти до ста человек сразу, часто не имея никакой финансовой или моральной поддержки извне, полностью теряют социальную адаптацию. Страдает их волевая сфера и способность приспособится к условиям жизни на воле. Понятны причины высокого рецидива преступности среди них!

Многие женщины, пережившие заключение, оказываются совершенно больными психически и физически, наблюдается даже элемент обратного психического развития – инфантилизации, что не удивительно, так как в таком качестве легче выжить, полностью подчинившись правилам распорядка и представителям администрации. Это наблюдается даже в мужских колониях, что уж говорить о женских!

Возможно, – хотя и с оговорками, что созданный аппарат исполнения наказания и годится для мужчин, так как очень напоминает армейские роты, но совершенно не отвечает психическим и физиологическим особенностям женщин.

По всем этим причинам результатом отбытия наказания становится рецидивная преступность. Даже те женщины, которые попали в места лишения свободы в зрелом возрасте и имели до этого хорошую социальную адаптацию, после трёх-четырёхлетнего пребывания в условиях изоляции (а это средний срок наказания для женщин) теряют социальные связи, лишаются нормального социального окружения, получают сильнейшую психологическую деформацию. Освободившись, ни не могут найти своё место в обществе, и возвращаются назад, на тюремную койку.

А ведь не все женщины, попавшие в места лишения свободы – «отбросы общества», хотя общество, безусловно, отворачивается от них, – многие из этих женщин по-настоящему даровиты, среди них есть талантливые поэтессы, художницы, мастерицы на все руки.

Им, скорее, нужна психологическая помощь, – и в колониях есть психологи! Чем они заняты? Об этом рассказала Людмила Альперн:

«Посещая женские «исправительные» учреждения, многократно встречаясь с работающими там психологами, я долго не могла понять, какую функцию они выполняют? Ведь очевидно, что любой внимательный и здравомыслящий человек, а тем более – психолог, должен бы вмешаться в абсурдность и безжизненность многих, давно устоявшихся и, заметим, устаревших правил тюремной жизни для женщин. В то, что осужденные матери живут отдельно от своих детей и не могут их воспитывать, а потом кто-то удивляется, что и на воле они детьми не интересуются. И в то, что женщины, отчаянно нуждающиеся в помощи психотерапевта, а то и психиатра, попадают не в больницу, а в ШИЗО, ПКТ, барак СУС (строгие условия содержания). И в то, что «любовные треугольники» – почему-то главная проблема гордых своей чекистской работой лагерных оперов (пымали, выявили! – Авт.), а не психологов, и многое, многое другое.

Психологи же обычно показывали «кабинеты психологической разгрузки», покрытые пылью, говорили умные слова о психодраме и работали… на оперчасть. Я с удивлением узнавала, что они никогда не спрашивали своих «пациентов» о проблемах, которые женщины пережили до колонии, о тех страшных моментах их жизни, которые и довели их в конце-то концов до «цугундера», Эти проблемы – все виды насилия, включая сексуальное – через которые многие из обитательниц и старожил женских колоний, как сквозь строй, шли с детства – родители, сожители, дознаватели… То, что оставляет после себя тоску, злобу, безразличие, отчаянье. Можно ли с таким содержанием жить нормально, достойно, чувствовать края закона и неповторимость человеческой жизни?

Этих психологов не интересовала человеческая сущность поступавших в их распоряжение женщин, их феномен, их чувства, страдания, их прошлое, а значит, и будущее. Они относились к ним как к данности, прагматично и деловито, безо всяких там выдуманных «категорических императивов». Рисовали, например, их «психологически, портреты». Как-то мне доверили прочесть один такой «портрет»; я ужаснулась. В портрете просто не было человека. Была некая модель, которая исследовалась на тенденцию к срыву – а что, собственно, можно от нее ожидать, когда она попадет в огромные и весьма занятные «трудовые» зековские коллективы – в отряды по 100 человек, среди которых есть «бригадирши», «активистки», «стукачки», «чушки», «ковырялки» и многое другое, что даже не придет в голову человеку разумному, хорошему, законопослушному налогоплательщику, чьими денежками и оплачивается все это «многообразие».

Постепенно я поняла, что психолог в тюрьме вовсе не служит человеку, он служит – тюрьме. Тюрьма его кормит, она ему платит; и он отвечает ей взаимностью».