НОВЫЙ 1961 ГОД

НОВЫЙ 1961 ГОД

4 января. Год начался для литературы ужасно. Из "Октября" вырезали роман Казакевича. Из "Знамени" изъяли роман Василия Гроссмана; из "Нового Мира" вырезали воспоминания Оренбурга о Цветаевой, о Пастернаке и проч.

Неохота писать о языке. Какой тут язык! Недавно одна женщина написала мне: "Вы всё пишете, как плохо мы говорим, а почему не напишете, как плохо мы живем".

13 января. Теперь читаю книгу Vladimir’a Nabokov’a "Рпіп", великую книгу, во славу русского праведника, брошенного в американскую университетскую жизнь.

Со слов своего отца, Влад. Дмитриевича Набокова, романист рассказывает в своих мемуарах, будто в то время, когда я предстал в Букингемском дворце перед очами Георга V, я будто бы обратился к нему с вопросом об Оскаре Уайльде^{1}. Вздор! Король, прочитал нам по бумажке свой текст, и Вл. Д. Набоков — свой. Разговаривать с королем не полагалось. Все это анекдот. Он клевещет на отца…

7 февраля. Прочитал в "Новом Мире" воспоминания Эренбурга — об убиенных Мандельштаме, Паоло Яшвили, Цветаевой, Маяковском. Пафосу этой статьи мешает мелькание людей — имен — мест — устаешь от этой чехарды. Но все же это подвиг, событие.

1 апреля. День рождения: 79 лет. Встретил этот предсмертный год без всякого ужаса, что удивляет меня самого. Были: Заходер, Рина Зеленая, Берестов, Лариса Берестова, Марина Берестова, Женя с женой, — было грустно и весело.

Очень интересно отношение старика к вещам: они уже не его собственность.

Всех карандашей мне не истратить, туфлей не доносить, носков не истрепать. Все это чужое. Пальто пригодится Гуле, детские английские книжки — Андрею, телевизор (вчера я купил новый телевизор) — гораздо больше Люшин, чем мой. Женя подарил мне вечное перо. Скоро оно вернется к нему. И все это знают. И все делают вид, что я такой же человек, как они.

И мои сказки, и "От 2 до 5", и "Серебряный герб" могли бы уже выйти, но в стране нет бумаги!

1 мая. Я встретил Асмуса. Асмус встревожен. Хотя он (вместе с Вильмонтом, Оренбургом и семьей Пастернака) душеприказчик Пастернака, Гослит помимо комиссии печатает книгу пастернаковских стихов. Стихи отобрал Сурков — в очень малом количестве. Выйдет тощая книжонка. Комиссия по наследству Пастернака написала высшему начальству протест, настаивая, чтобы составление сборника было поручено ей и был бы увеличен его размер. А Зинаида Николаевна — против этого протеста. "Пусть печатают в каком угодно виде, лишь бы поскорее!"

Сейчас у Зинаиды Николаевны — инфаркт. И в этом нет ничего удивительного. Странно, что его не было раньше, — столько намучилась эта несчастная женщина.

23 июля, воскресенье. У меня было отравление, потом бронхит. Еле жив. Не выходил 3 недели. Все больше валяюсь в постели. Вожусь с "языком". Но сегодня надо встать. Через полчаса начало спектакля (у нас в лесу) "Ореховый прутик" — по мотивам румынских народных сказок.

Все это устроила Цецилия Александровна Воскресенская, дочь жены Сельвинского, — женщина феноменальной энергии.

Она всполошила весь поселок, устроила декорации, два месяца натаскивала всю детвору, вся детвора заворожена этим спектаклем. Вчера я дошкандыбал до костра — увидел такое предспектакльное настроение, какое помню только в Художественном театре перед постановкой "Слепых" Метерлинка. Все дети вдруг оказались милыми, дисциплинированными, сплоченными тесной дружбой.

Ровно в 12 за мною пришли. Я гляжу из окна. Видна крепкая организация, какой у нас не бывало. Надеваю индейские перья — схожу вниз — и вижу чудо. Великолепная декорация с башней. Все дети — шелковые. За кулисами суета — на сцене идеальный порядок. Девочка Марина Костоправкина играет роль героини, идущей освободить своего брата от чар ведьмы. Ведьма — Груня Васильева. Немножко жаль, что чудесные детские лица прикрыты масками: Котя Смирнов — дракон, Женя — прикованный к скале великан; ужасные личины, под которыми свежие щеки и детские глаза. Спектакль идет без суфлера. Все знают свои роли. Среди публики — Конст. Федин (оба его внука — участники спектакля)… В пять часов чай в библиотеке, роскошно сервированный для артистов. Успех огромный. Десятки детей хотят записаться в кружок.

Я все бьюсь над статейкой о школьном арго. Больно чувствовать себя бездарностью.

30 июля. Был на кладбище. Так странно, что моя могила будет рядом с Пастернаковой. С моей стороны это очень нескромно — и даже нагло, но ничего не поделаешь.

Сегодня 6 августа, два огромных события — полет 2-го "Востока" в космос, Германа Степановича Титова. Сейчас, когда я сижу в комнате и пишу эти строки, его, Германа Степановича, мотает в безвоздушном пространстве вокруг этой трагически нелепой планетки — с ее Шекспирами, Львами Толстыми, Чеховыми, Блоками, Шиллерами — и Эйхманами.

И второе событие. Я закончил (даже не верится) свою книгу "Живой как жизнь", над которой корпел день и ночь весь этот год, — и как я боюсь, что в ней сказались мой старческий склероз, мои бессонницы, моя предсмертная тоска. Книжка вышли свежая и, пожалуй, не вредная. Всех страниц оказалось 180. Всех глав семь. И я даже поверить не могу, что, вставая с постели в 4–5 час. утра, я уже не должен сочинять эти главы.

23 августа. В "Литературе и жизни" две статьи с доносом о моей неблагонадежности^{2}. Эта газета какое-то "Ежедневное ура". Рассердилась, что я сказал, будто у нас есть человеки в футляре. Одно время считали необходимым замалчивать существование у нас очковтирателей и тунеядцев. Теперь объявляют чуть ли не врагом народа того, кто осмелится сказать, что среди учителей у нас есть человеки в футлярах, хотя сами же плодят таковых.

28 августа. "Костер" был великолепен. Дети все до одного оказались необыкновенно талантливы. Собралось около 1000 зрителей. Все время накрапывал дождик, но это никого не смутило. Циля оказалась отличным педагогом-режиссером. Ей устроили овацию.

Я в Барвихе. Сыро. Корплю над "врезкой" по поводу нападок "Литературы и жизни".

3 сентября. С Твардовским несколько длинных разговоров.

Ненавижу я слово творчество. Совестно говорить про себя: я живу в Доме творчества. Мне дана "творческая командировка" и т. д. Я даже слово поэт не смею применить к себе. А теперь сплошь говорят: мы, трое поэтов. Как вычурно пишет Паустовский, а обыватель любит. А какой шарлатан Лев Никулин! Бедный Казакевич: не дается ему солдатская речь. Чуть начнут говорить солдаты — фальшь. В его рассказе идеально честный солдат приносит золотые часы вдове своего командира… Василий Тёркин пропил бы их — и был бы прав".

Подарил мне "За далью даль" — с доброжелательной надписью^{3}.

18 сентября. Познакомился я с нашим израильским послом^{4}. V одного из американских богачей в Иерусалиме есть вилла; в молодости этот богач был (по линии бизнеса) связан с Советским Союзом — поэтому он пригласил к себе нашего посла — и первое, что тот увидел, был

Мой портрет работы Репина.

Вот куда он перекочевал из Америки. Итак, путь этого портрет: Куоккала, Рим, Москва, Нью-Йорк, Иерусалим. Интересно, куда метнет его дальше. Между тем Репин торжественно подарил его мне.