«Толя наш ученик, был и останется…»

«Толя наш ученик, был и останется…»

Мария Яковлевна Карловская отпирает железную дверь. Очки, улыбка. Снимаем обувь. Садится на диван. Я у стола. Крошечная Настя фотографирует.

Я: «Расскажите о вашем знаменитом ученике».

«Я сорок лет проработала в школе. Толина мама у нас 28 лет в школе техничкой была. Трудолюбивая, исполнительница. „Тётя Юля“, её все звали. Толя похож на мать. Он у нас и в детский сад ходил».

Крошечная Настя щёлкает «мыльницей».

Директриса: «Ой, я же не готовилась!»

Крошечная Настя располагает людей, у неё хорошенькая детская физиономия русской девочки, ей все умиляются. Может быть, поэтому я её и взял. Усыплять бдительность.

«Толя был середнячок. Ни хорошистом, ни отличником не был. Чего не любил, так это иностранный язык. Но вот когда приезжал к нам уже известным Анатолием Петровичем, увидел учительниц иностранного языка и признался: „чувствую недостаток иностранного языка, жалею, что не уделял внимания, вас не слушал…“

Был скромный. Однажды его привели, лет в 13 ко мне, к директору. Причины не помню, что-то незначительное. „Я вам даю слово, что больше это не повторится…“ С пятого класса — баскетбол, волейбол, лыжи, физподготовкой занимался. Высокий, худой, форма спортивная болтается…

Бедные они были. Отец работал на элеваторе, рано умер. Толе лет четырнадцать было. Мать с четырьмя детьми, но от помощи всегда отказывалась. (Задумывается.) Вот ещё что, Толя очень любил маленьких ребятишек. Делал для них горку, на санках катал. Если подерутся, заступался. Не побьёт, но поговорит… Аккуратный был. Тётя Юля всегда его в белой рубашке, тёмном костюмчике, чистенько держала… Не дрался никогда… Нет, в школе бокса не было…

У нас в школе по-разному — то 360, то 370, то 380 учеников. Ну школу вы видели…»

Я: «Как вы думаете, почему середнячок Толя стал одним из богатейших людей России? Почему преуспел?»

«Преуспел благодаря организованности своей… Бизнес этот, не знаю. Выбило его что-то из колеи. Мы с учителями говорили „Хоть бы он отдал, пусть бы его отпустили… Вы знаете, он заступник народа… так и есть народный заступник… сколько к нему пенсионеры, многосемейные обращались — всем помогал. Помню предвыборное собрание, он в горсовет выдвигался. Старуха встаёт: „Сынок, мне хлеба не на что купить“. Дал 100 рублей. Ещё одна — и ей дал. Кобыльков Сергей — лишился зрения, военком наш обращается к Быкову: „Сможете ли помочь Кобылькову Сергею?“ — „Считайте, что уже помог…“ В Сапахте есть детский дом. Он их обеспечивал, помогал, и под Новый год, и под 8-е марта, мальчики, чтоб дарили девочкам. За него проголосовали в горсовет 70 или 75 процентов. Есть которые говорят „вот нахапал“, но таких мало. И соседней школе № 3 помог, и техникуму. Он ведь после 8 классов в техникум строительный пошёл».

Я: «Шубина говорила, что вы стеснялись письмо писать бывшему ученику».

«Не принято было в мои времена помощи искать. Никаких спонсоров таких… не знали, что это такое. Наталья, она из другого поколения… Уговорила она меня. Когда Васильев и Мельников пришли: сумму назвали, я чуть со стула не упала, такие деньги! Последнюю встречу с Толей помню. Я уже была на пенсии, но он хотел, чтоб я на собрание учителей пришла. Я пришла, а там вопрос обсуждался, что учителям — физруку и трудовику — надо зарплаты добавить. А Толя говорит: „Вон Марья Яковлевна, бывало, поговорит со своими учителями, и никто ничего не просит“. После этого подошёл ко мне и поцеловал…» (Она замолчала.) «ГОРОНО предвзято относится к нашей школе. Школа „быковская“, нет-нет, да и подкусят. Толя наш ученик был и останется на всю жизнь. Если увидите его — передайте, что мы все в ожидании его, любим его, помним».

Обуваемся, выходим. Улыбчивая пенсионерка, директор, закрывая дверь — в уменьшающуюся щель: «Отдал бы он им». И поправила очки.

С детством Анатолия Петровича всё понятно. Сын многодетной уборщицы, рано потерявший отца, доедал детсадовские булочки, средне учился, встречался с приятелями в подъездах, кутаясь в ватное пальто. Мрак и особенную, даже не сибирскую, но угольную шахтёрскую дикость жизни в Назарове особенно хорошо передают скупые показания участкового. Кстати, Димитров получил тогда вместе с назначением трёхкомнатную квартиру! Это о чём говорит? Это говорит о том, что милицейская служба в этом городке считалась не сахар, и её хоть чем-то пытались подсластить. Когда Димитровы через десять лет попали в Красноярск, он, по признанию бывшего назаровского участкового, показался им солнечным раем, царством прогресса и цивилизации. Наверное, единственным выходом из дикости жизни казался назаровским ребятам спорт. Там можно было стать известным, любимым, знаменитым, уважаемым. Даже если ты не хорошист, не отличник, но середнячок. Только с тем, что у тебя уже есть, с назаровскими, закалившимися в холоде и уличных баталиях мышцами. А в том, что все ребята хотели убежать из Назарова, сомнений нет. И сейчас хотят, бегут, убегают. Студент, боксёр, сын директора Дима немедленно, в тот же день, поздравив отца, опять сбежал в Красноярск на своей «десятке». «Город, в котором не хочется остаться?» — спросил я у него. «Не хочется остаться», — подтвердил он без смущения. Тогда, как и сейчас. Город выращивает крепких людей и отпускает их в мир.

А что сам Быков захотел заметить в своём детстве? В интервью корреспонденту «Сегодняшней газеты» в апреле 99 года, то есть на пике славы и могущества, вот что он говорит корреспонденту Г. Лукашову:

«Если я и выделялся из окружения, то только тем, что с самого раннего детства ненавидел блатных. Мое детство прошло в обстановке перенаселённых квартир и бараков. Люди, которые меня окружали, старались жить дружно, коммуной, но встречались и те, кто, пройдя школу тюрем и лагерей, стремился обидеть, отобрать, оскорбить.

Очень хорошо помню, как некоторые мои приятели, поверив блатной романтике, начинали пить, шли воровать, носили ножи, и однажды попав в тюрьму, оказывались на многие годы обречёнными на конвейер: „украл-выпил-в тюрьму“.

Боксом начал заниматься потому, что хотел быть сильным, а сил часто не хватало. Ничего, вырос и боксу научился.

В молодости стычки с блатными случались не часто, в основном, в общественном транспорте (во дворе меня знали хорошо).

Наверное, каждому знакома такая картина: переполненный автобус и какой-нибудь „лоб“ в наколках матерится, пристаёт к женщинам, задирает мужчин. А мужчины молчат. Со мной такие номера не проходили. Я мог заткнуть рот, а в случае необходимости и выкинуть из автобуса. Мной раз такие конфликты имели продолжение — „обиженные“ встречали меня возле дома для выяснения отношений. После выяснения — предпочитали не связываться. Со времён тех „сражений“ кисти моих рук хранят следы переломов, но уже тогда многие знали, что Быков себя и своих друзей в обиду не даст, и при нём лучше не бузить».

В Назарове «независимых» знакомых у меня не было. Сейчас появились. Но в мой первый визит туда я вынужден был действовать по цепочке: познакомился с одним персонажем, а тот знакомит ещё с кем-то. Какое-то количество «наколок» дала мне директриса быковской школы. На родственников Быкова мне выйти не удалось. Все говорили мне, что они живут где-то в Красноярске, в крае, но нет, не здесь. И только позднее, уже в Красноярске, вдруг обнаружилось, что сестра Быкова Надежда носит сейчас фамилию Оршич и благополучно проживает в каменном доме у самого въезда в Назарово. «Интересная женщина — хорошо говорит», — так рекомендовала мне её тележурналистка, которой удалось взять у неё интервью.

«Некоторая горечь по отношению к брату существует. Быков ей не помогал. „Руки-ноги есть, не хочу вас обижать своей помощью“, — будто бы говорил Быков в полном соответствии с декларируемым им кредо: „Помогаю только детям, старикам и инвалидам“. Недавно якобы Быков всё же „прикупил сестре какой-то магазинчик“».

Я понимал, ещё когда только решил написать книгу, что от меня будут прятать людей. Кого-нибудь спрячут. Что друзья будут рисовать мне образ Анатолия Петровича в белых ризах и с мечом добродетели в руках, шагающего по водам. Я понял и не обиделся, когда Литвяк выпил со мной в кухне и удалил. Не оставил на празднование дня рождения, опасаясь, что я увижу того или тех, кого мне видеть не надо, или же, что один из его гостей напьётся и — расскажет мне то, чего не следует говорить. Имел право защититься, нормально. Но зачем же сестру-то прятать! Что можно вытащить из сестры, помимо детских воспоминаний о родителях, матери, доме, братьях и сёстрах и бедной жизни? Перестраховались товарищи назаровцы. По их вине, может быть, нет в книге какой-нибудь душещипательной сцены о маленьком Толике. Но, к счастью, широколицый мент Димитров вспомнил отличную сцену у батареи в подъезде.