Детство Толи

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Детство Толи

Быковы поселились в доме номер 13 по Комсомольской улице. В 1961 году, Толе был тогда год. Дом с тремя окнами, в нём четыре помещения, включая кухню. Комсомольская — улица старых частных домов, в конце её видна школа № 17 (тогда ещё № 136), где стала работать техничкой мать — «тётя Юля». Впрочем, она же работала техничкой и в детском саду рядом со школой. Возможно, она делала это одновременно. Говорят, остававшиеся от детсадовцев булочки воспитатели насильно вручали тёте Юле, у неё же было четверо детей. Окраинная эта часть города, улицы Комсомольская, Кошевого, Вокзальная, называлась у местных «Вокзалом», а жители были «вокзальные», ввиду близости ж/д станции.

Надо сказать, что назаровцы чётко осознавали, что помимо малой родины — Назарова, у них есть и микрородина у каждого, и старательно обозначали свою территориальную принадлежность к Центру, к Вокзалу, к Лебяжке, к Малой, к Консервно-заводской, к Нахаловке. Нахаловка заслуживает особого упоминания, так как кажется мне самим символом Назарова вообще. История названия такова. Вначале на отшибе за берёзовой рощей поселились расконвоированные пленные японцы, выкопали себе землянки и жили. А работали они на Военбазе — это соседний посёлок. Почему японцы вели себя столь странным образом, я ни от кого объяснения не добился, кто знал мотивы, те померли. Возможно, зарабатывали и копили деньги на отъезд в Японию. Позднее традицию продолжили освободившиеся зэки и мигранты. Нахально, самовольно поселялись здесь и жили. А прописывать их стали только в 1958—60 годах. Потому Нахаловка. Сейчас к тем местам вплотную подступил угольный разрез.

Более всех свои микрородины чувствовали и обозначали подростки, обыкновенно, самая эмоциональная группа населения. Между подростками микрородин, как полагается, постоянно вспыхивали драки. И вот тут-то важнейшим объектом служил уже упоминавшийся Дом культуры угольщиков. (По правде говоря, единственное красивое здание в городе, хотя своим дворянским стилем оно совершенно не вяжется с угольными нравами. Но когда его строили, у коммунистической России ещё были старомодные дворянские вкусы. Вспомним, что Ленин любил бетховенскую «Аппассионату» и терпеть не мог модерниста Маяковского.) Там встречались подростки всех микрородин Назарова. И выясняли отношения. Но было и более крутое по нынешним понятиям место — танцплощадка, накрытая куполом, возле стадиона «Шахтер». Ее, правда, снесли в 1978 году, когда Анатолию Быкову было 18 лет.

У подростков и юношей микрородин были свои предводители, они пользовались авторитетом, на них старались походить. Предводители отрядов микрородин откликались на клички типа «Козырь», «Лис», как правило, уже бывали в местах заключения, имели на жизненном счету одну, а то и две ходки. Среди них бывали совсем странные персонажи. Человек по кличке Злодей(!) отсидел 18 лет, но тем не менее, опровергая свою кликуху, говорят, закончил филфак и стал журналистом. Надо сказать, что у меня были, хотя и гораздо раньше, детство и юность, сходные с назаровским детством и юностью Анатолия Быкова. Был рабочий посёлок Салтовка — тогда пригород индустриального Харькова, были банды подростков с микрородин: Тюренки, Журавлевки, Плехановки; драки, как правило начинавшиеся у Дома культуры «Победа», куда мы все сходились. Клички у наших главарей были подобные назаровским, помню тюренского Туза. Его и многих других персонажей моего детства 50-х годов я описал в книге «Подросток Савенко». В 60-е и 70-е годы в Назарове, оказывается, дублировались 50-е годы. А возможно, дублируются и сейчас. У меня такое впечатление, что в социальном смысле Россия никогда и не покинула 50-е годы, живёт в них, повторяя их в каждом поколении. Ну конечно, на улице Тверской в Москве или на пр. Мира в Красноярске — царит конец 90-х годов, но кроме этих пятен современности, в России, кряхтя, происходит всё та же полукрестянская действительность, те же растрёпанные подростки, та же бражка в кадушках в сенях. Ну прибавились кассетные магнитофоны с Земфирой и Мумий Троллем да наркотики, а в остальном — средневековье, т. е. в лучшем случае середина 20-го века, пятидесятые.

Вокруг Назарова, в самом Назарове были заводы. Уже упоминавшийся угольный разрез. Для несведущих сообщаю, что разрез отличается от шахты тем, что уголь в этом счастливом месте залегает неглубоко, и его, лишь сняв прикрывающий его пласт породы в 10, 20 или 30 метров, возможно добывать открыто, не делая нор в земле. Это проще, дешевле и безопаснее. Помимо угольного разреза в Назарове гремели железом завод Железобетонных конструкций, завод «Сельмаш», назаровская ГРЭС, менее чем в 30 километрах в Ачинске застилал небо своими чёрно-кровавыми дымами Ачинский глинозёмный комбинат. Широко развернулась здесь в шестидесятые годы советская власть. Намеревались построить мощный комплекс КАТЭК, что значит Канско-Ачинский топливно-энергетический комплекс. В комплекс должны были войти предприятия города Шарыпово (два года он успел побыть г. Черненко), городов Назарова, Ачинска и Канска (в том числе и ставший недавно знаменитым по причине борьбы за него различных финансовых групп Бородинский угольный разрез). Грандиозный план удалось осуществить только частично.

* * *

В «девятке» направляемся в Назарово. Снег по шоссе, позёмка. За рулём Дима, Дмитрий Анатольевич, свежий молодой парень, боксёр, учится на 5-м курсе торгового института в Красноярске. До этого учился в строительном техникуме в Назарове, там же, где учился Быков. На заднем сиденье его друг боксёр Костя. Дима крестится, когда проезжаем храмы.

Проезжаем Ачинск с его глинозёмным комбинатом. Заходит красное светило в дыму. Пейзаж несколько адский, то есть промзоновский дальше некуда.

Город Назарово: при въезде десятка два-три изб, каких-то всклокоченных и случайных. Когда мы въезжали, у изб на тонком летящем снегу стояли два мужика в фуфайках. У одного из них на плече был топор. За избами пошли плоские, белого, в основном, кирпича, длинные пятиэтажки. Полудеревенский город, из которого сразу же хочется уехать, потому что всё ясно: советская цивилизация, стандартный бедный её вариант. Но мне нужен Толя Быков, его следы, его улица, его приятели, его корни. Вот Дима, тот немедленно сегодня же уезжает обратно в Красноярск, только поприветствует папу Толю — у отца его сегодня день рождения. Директор АО «Мукомол» — бывший мент Анатолий Литвяк — друг детства Анатолия Быкова. Поздравив папу, мне и крошечной Насте продемонстрировали требуемое гостеприимство. Новорожденный Литвяк выпил с нами за уставленным закусками кухонным столом, но на само празднество бывший мент Литвяк нас благоразумно не оставил, предположив, по-видимому, что мы увидим лишнее. Дима забрасывает нас — меня и крошечную Настю — в гостиницу «Заря». По Центральной площади гуляет позёмка, и кольца её пляшут жгутами и бьют хвостами округ ДК угольщиков.

В голом холле гостиницы две перепуганные женщины вручают нам регистрационные листки: «Заполнить можно в номере. Возьмите ключ». Дима прощается, даёт свой телефон в Красноярске, делает тонкий намёк на толстые обстоятельства или просто бравирует: «Если что нужно будет, всегда подъедем с ребятами». (Что имеет в виду? Голову кому поможет оторвать?) Спускаясь с нами, показывает вниз, где в углу пальма: «Вот там сидел юный Толя Емкое со товарищи». Дима уходит. Смотрим: да, пальма искусственная. Сдаем листки. Направляемся к лестнице. В холле полно пацанов. Отогреваются. Юный хиляк в кожанке, карикатурно пародирует некую неизвестную мне рекламу: «Аля чего вы ездили в США?» — «Я ездил туда изучать компьютерные технологии!..» Я смеюсь, мы с Настей уже стоим на первых ступенях лестницы. Юный хиляк в кожанке (и чёрной шапочке) реагирует, подскакивает: «А для чего вы приехали в Назарово?» — «Я писатель, приехал писать книгу». — «О чём же, как интересно! — поёт пацан, — Как ваша фамилия?» Я называю себя. «О чём же книга, стихи?» — счастливо вопрошает хилый. «Приехал писать книгу об Анатолии Петровиче Быкове…» — «Ой!» — пацан в кожанке закатил очи в восторге. Мы пожали друг другу руки. Поднимаясь по лестнице, я думаю, что хорошо бы закончить книгу этой сценой. Ибо в гостинице «Заря», как раз в углу у пальмы, сидели приятели хилого. Как некогда Быков со товарищи. Подчеркнуть как бы преемственность поколений. В номере Настя лишает меня конца книги. «Торчок!» — уверенно определяет она хилого, то есть наркоман. А ведь Быков никогда не пил, не курил и уж тем паче не касался наркотиков. И был спортивен, да и много выше ростом.

Дверь в номере оказалась фанерная, на лестничной площадке нашего этажа сидит трясущийся бомж. Телевизор работает отлично, в ванной, почему-то в углу, возвышается биде, но без кранов. Оно бесцеремонно вмазано в бетонную горку, но явно никогда не употреблялось.

Утром я опять нахожу моего Быкова. За окном, внизу, вышагивают высокий парень в куртке, в кроссовках и тренировочных штанах и женщина в ватном пальто и сером пуховом платке образца 50-х годов. Толя Быков и его мама, тётя Юля. Может быть, идут в школу.