: Дмитрий МиндичНовые компании в

: Дмитрий МиндичНовые компании в

Дмитрий Миндич

Новые компании в обрабатывающем секторе, мобильность населения и реальные ориентиры минимальной зарплаты — вот необходимые предпосылки роста производительности труда

Фото: Олег Слепян

Сразу оговоримся: однозначно определить одну или две общие причины отставания российских компаний по уровню производительности труда от глобальных конкурентов не представляется возможным. Производительность — фундаментальный показатель, влиять на него может огромное количество разнообразных факторов, набор которых для каждой отрасли и каждого предприятия может сильно различаться.

Более насущным и интересным представляется другой вопрос: почему российские компании отстают так сильно и отставание не сокращается? «Мировой опыт показывает, что отставание в уровне производительности труда преодолеть очень трудно, если речь идет об отрыве, измеряемом десятками процентов. Если отставание кратное, то преодолеть его сравнительно просто. Например, если вы возите товары на грузовике и у вас вместе с водителем ездит экспедитор, то поднять производительность в два раза можно, всего лишь отказавшись от услуг экспедитора и поручив исполнение его функций водителю. Но это кажущаяся простота», — считает директор Института народнохозяйственного прогнозирования РАН Виктор Ивантер .

Лишние люди

Сегодня при обсуждении проблемы производительности труда в российской экономике внимание, как правило, акцентируется на двух основных факторах: необходимости технологического перевооружения и повышении качества менеджмента на предприятиях. Умалять их значение, разумеется, нельзя — и уровень технологий, и эффективность организации труда оказывают решающее влияние на показатель производительности. Стоит, однако, отметить, что технологическое отставание крупнейших российских компаний вряд ли настолько драматично, а качество корпоративного управления и организации труда в них настолько низкое, чтобы обеспечить кратное отставание в уровне производительности труда по сравнению с сопоставимыми западными компаниями.

Так, наши расчеты (см. «Четыре триллиона за эффективность») показывают, что производительность труда в российской черной металлургии составляет лишь 38% среднего уровня производительности, который демонстрируют их глобальные конкуренты. При этом за последние пятнадцать лет крупнейшие российские предприятия черной металлургии инвестировали в модернизацию своих производств более 50 млрд долларов, и зримыми ее результатами, в частности, стали отказ от мартеновской выплавки стали и повсеместный переход на технологии непрерывной разливки. В целом сегодня по уровню используемых технологий лидеры российской черной металлургии отличаются от аналогичных западноевропейских и американских компаний совсем незначительно.

Еще один яркий пример приводит директор Центра трудовых исследований ГУ—ВШЭ Владимир Гимпельсон : штат сотрудников одной из наиболее современных российских электростанций, Северо-Западной ТЭЦ, почти в четыре раза превышает число работников расположенной недалеко от нее аналогичной по мощности и технологиям финской электростанции.

Наиболее правдоподобное объяснение такой ситуации — российские предприятия зачастую вынуждены держать в штате избыточное количество работников. Причем, по всей видимости, речь идет не о работниках, занятых в основных производственных процессах, где их число определяется используемой технологией, а о сотрудниках вспомогательных производств и подразделений. Очевидно, что эта избыточная занятость вызвана сложной совокупностью факторов, но некоторые из них лежат на поверхности.

Так, структура и территориальное расположение российской обрабатывающей промышленности претерпели очень незначительные изменения с советских времен. Сегодняшние отечественные индустриальные гиганты в массе своей — построенные во времена плановой экономики комбинаты, которые изначально создавались как уникальные предприятия полного цикла. Причем уникальность выпускаемой продукции (одна модель тяжелого грузовика, одна модель маневрового тепловоза и т. д.) долгое время препятствовала созданию полноценного рынка комплектующих, что позволило бы машиностроительным предприятиям отказаться от их самостоятельного выпуска и более рационально организовать производство, а следовательно, более эффективно использовать трудовые ресурсы.

В частности, в автомобилестроении запустить этот процесс удалось только благодаря реализации программы промсборки, которая помогла привлечь на территорию России сборочные предприятия глобальных автоконцернов и обеспечила выпуск автомобилей, использующих идентичные комплектующие, в достаточном для комплектаторов объеме. В значительной мере вывод вспомогательных и непрофильных производств с предприятий помог российскому автопрому за последние пять лет сократить число работников на 29% при росте объемов производства на 24%.

Негативное влияние на производительность труда оказывает и институциональная среда, в которой приходится работать российским предприятиям. «На заводе в Канаде, который по обороту всего в три раза меньше нашего, в бухгалтерии работает пятнадцать человек. Нам на “Ростсельмаше” приходится держать в штате бухгалтерии 230 человек, поскольку наши налоговые органы требуют, чтобы вся отчетность дублировалась в бумажном виде. На западных заводах работают по три охранника в смену, которые просто сидят и смотрят в мониторы, а нам приходится содержать штат в 500 охранников», — делится своими наблюдениями президент ЗАО «Новое содружество» Константин Бабкин .

Нельзя не отметить и избыточное регулирование, от которого страдает целый ряд отраслей российской экономики. Например, российские энергетические компании не могут передать на аутсорсинг сервисное обслуживание и вынуждены дублировать целый ряд функций, поскольку этого требуют действующие нормы регулирования.

Нужны сильные верблюды

Впрочем, далеко не все препятствия, мешающие повышению производительности труда, могут быть устранены в рамках одного предприятия или одной отрасли. «Даже если предприятие смогло купить самые современные технологии и добилось повышения эффективности организации труда, перед ним неизбежно встает вопрос, куда девать избыточную рабочую силу», — говорит Виктор Ивантер.

Определение «избыточные» применительно к трудовым ресурсам нельзя понимать буквально. Проблема низкой производительности не имеет простого арифметического решения — резкое сокращение занятости не только неизбежно приведет к социальному взрыву, но и пагубно скажется на экономической ситуации в стране в целом. Повышение производительности труда совершенно необязательно должно сопровождаться сокращением занятости и ростом безработицы.

«Представьте себе караван верблюдов. Скорость каравана во многом определяется тем, как быстро идут самые сильные верблюды и насколько медленно — самые слабые. Увеличить ее можно, поставив во главу колонны новых молодых и сильных верблюдов, а самых слабых освободить от движения в караване. Производительность труда — это скорость каравана. Добиться ее роста можно за счет замещения низкопроизводительных рабочих мест высокопроизводительными, — говорит Владимир Гимпельсон. — В развитых экономиках примерно половина прироста производительности труда связана с движением рабочих мест». Важнейшим фактором роста производительности является не само по себе сокращение неэффективных и избыточных рабочих мест, а переток рабочей силы от менее производительных рабочих мест к более производительным и от менее эффективных компаний к более эффективным. Иными словами, чтобы сократить плохие рабочие места, нужно сначала создать хорошие.

На микроуровне это означает, что предприятие, которое занимает доминирующее положение на локальном рынке труда, например Магнитогорский металлургический комбинат или Сегежский целлюлозно-бумажный комбинат, даже внедрив новые технологии и повысив эффективность организации труда, не может избавиться от избыточных работников до тех пор, пока в Магнитогорске или в Сегеже не появятся новые рабочие места, которые смогут поглотить эти высвобожденные трудовые ресурсы. Уволить людей «на улицу» не может позволить себе ни один крупный российский работодатель. Во-первых, благодаря действующему трудовому законодательству это достаточно трудно и дорого. Во-вторых, значительные сокращения неизбежно приведут к ухудшению социальной ситуации в регионе и, следовательно, встретят вполне обоснованное противодействие со стороны региональной власти, а если работодатель очень крупный, то и федеральной. Достаточно вспомнить относительно свежие примеры, связанные с сокращениями на цементном заводе в городе Пикалево или с закрытием нерентабельного Златоустовского алюминиевого завода в Краснотурьинске.

Проблему моногородов в частности и «избыточных» рабочих рук в целом усугубляет также сегментированный и территориально разобщенный российский рынок труда, для которого характерна крайне низкая мобильность трудовых ресурсов. Без масштабного строительства арендного жилья (при поддержке, в том числе финансовой, со стороны властей) «запертые» в моногородах или на убыточных предприятиях трудовые ресурсы так и будут оставаться «лишними людьми».

«Если бы шел поток инвестиций и создавались новые предприятия и новые рабочие места, то государство, по всей видимости, изменило бы отношение к безработице и пошло бы на определенное дерегулирование рынка труда. Если бы людей увольняли не просто на улицу, без каких-либо перспектив найти работу, а у них была бы возможность устроиться на новые предприятия, то отношение к сокращениям и со стороны власти было бы более спокойным», — считает Владимир Гимпельсон.

Запустить стабильный процесс замещения непроизводительных рабочих мест более производительными можно лишь при двух условиях — росте инвестиций и соблюдении справедливой конкуренции, благодаря которой неэффективные предприятия либо вычищаются с рынка, либо обретают второе дыхание, пройдя через процедуру банкротства. Причем речь должна идти не только об инвестициях в экстенсивный рост уже существующих успешных предприятий, но и в создание новых компаний. Поэтому говорить, что рост производительности труда является драйвером экономического роста, не вполне корректно — эти два процесса взаимосвязаны и взаимозависимы.

Что происходит, если эти два условия не соблюдаются? В ситуации, когда экономический рост затормозился, а сокращение занятости искусственно сдерживается, многие предприятия начинают применять так называемую ценовую модель адаптации на рынке труда. Суть ее сводится к тому, что на изменение условий ведения и эффективности бизнеса предприятия реагируют не созданием или сокращением рабочих мест, а изменением уровня оплаты труда. По сути, зарплаты работников такого предприятия оказываются привязанными к коллективным результатам его деятельности. Тем самым предприятия избавляются от необходимости сокращать рабочие места, ставшие избыточными вследствие внедрения новых технологий или ухудшения рыночной конъюнктуры. Таким образом, предприятия выполняют несвойственную им социальную функцию, любой ценой обеспечивая сохранение текущего уровня занятости. Вместе с тем такая модель адаптации не оставляет шансов на быстрое преодоление отставания в производительности.

Декларированная в предвыборной программе президента России Владимира Путина цель — создание 25 млн современных рабочих мест и запуск процесса «новой индустриализации» — совершенно точно улавливает суть проблемы низкой производительности труда в российской экономике и является единственно верным рецептом ее решения. Проблема в том, что к достижению этой цели российская экономика пока даже не приблизилась.

Околоноля

Даже беглый взгляд на статистические данные о занятости и распределении ВВП по секторам экономики позволяет утверждать, что главным полем битвы за повышение производительности труда должна стать обрабатывающая промышленность. С одной стороны, наряду с торговлей это один из двух наиболее трудоемких секторов экономики — если исключить из расчетов государственное управление и бюджетный сектор, здесь работает более 20% занятого населения. С другой стороны, именно в обрабатывающей промышленности создается существенная доля добавленной стоимости (см. график 1). Наконец, даже наиболее успешные российские промышленные предприятия по уровню производительности труда отстают от сопоставимых западных компаний в 3–5 раз. Иными словами, именно в этом секторе имеются огромные незадействованные возможности для роста.

Изменение ситуации с производительностью труда в добывающей промышленности, которая лидирует по этому показателю в российской экономике, вряд ли способно значительно улучшить общую картину. «Это не трудоемкий, а капиталоемкий сектор. С этой проблемой сталкиваются все сырьевые экономики — добывающий сектор обеспечивает создание львиной доли добавленной стоимости и предлагает наиболее конкурентные зарплаты, однако практически не формирует спрос на труд. Всего на сектор добычи полезных ископаемых у нас приходится лишь 1,5 процента всех занятых в экономике», — говорит Виктор Ивантер. Кроме того, полагает эксперт, благополучие добывающих компаний зависит, скорее, от ценовой конъюнктуры, а не от производительности труда. Соответственно, они не слишком стремятся инвестировать в рост производительности.

Что касается еще одного лидирующего по доле занятых сектора, торговли, то здесь определенный потенциал роста производительности труда заключен в распространении сетевых форматов розницы. Однако этот потенциал ограничен — торговые сети в России уже сейчас демонстрируют вполне приемлемые показатели производительности, а производительность труда в мелкой несетевой розничной торговле заведомо низкая и вряд ли может существенно вырасти.

Может ли обрабатывающая промышленность в обозримом будущем создать те самые миллионы высокопроизводительных рабочих мест и стать драйвером роста производительности труда в экономике? Текущие показатели этого сектора экономики пока не дают никаких поводов для оптимизма. Тревожный симптом — неуклонное сокращение занятости в промышленности. За 11 лет, начиная с 2000 года, число работников сократилось здесь почти на 4 млн человек, то есть на треть (см. график 2).

Это означает, что объем инвестиций в обрабатывающей промышленности даже в относительно благополучные для этого сектора докризисные годы был явно недостаточным для сохранения хотя бы текущего количества рабочих мест, не говоря уже о создании необходимого количества новых. Даже в условиях искусственно сдерживаемой безработицы предприятия планомерно избавлялись от лишних работников (в том числе вследствие роста производительности труда), которым затем не нашлось новых рабочих мест в промышленности.

«Количество рабочих мест, созданных на новых промышленных предприятиях за последние десять лет, и темпы сокращения рабочих мест в промышленности не сопоставимы. Высвобождаемая рабочая сила либо вообще уходит с рынка труда, либо перетекает в такие сектора, как торговля и услуги. Причем речь, как правило, идет о низкопроизводительной мелкой торговле», — говорит Владимир Гимпельсон.

Не обнадеживает и динамика инвестиций в основной капитал. После спада в 2009 году темпы роста инвестиций в обрабатывающей промышленности замедлились, а в первом полугодии текущего года он и вовсе прекратился. В целом и без того достаточно вялый рост инвестиций, совершенно недостаточный для создания достаточного количества новых рабочих мест в промышленности, может смениться (если уже не сменился) стагнацией.

Внутри сектора углубляется расслоение между наиболее эффективными предприятиями и предприятиями-аутсайдерами, как по уровню экономической и инвестиционной активности, так и по динамике создания рабочих мест. По оценкам директора Центра конъюнктурных исследований Института статистических исследований и экономики знаний НИУ ВШЭ Георгия Остапковича , примерно 17–20% общей совокупности предприятий, работающих в промышленности в настоящее время, находится в фазе экономического роста. На противоположном фланге располагаются предприятия-аутсайдеры, составляющие 20–25% общего числа предприятий промышленности. Эти предприятия давно находятся в состоянии рецессии, а часть из них — в кризисе, балансируя на грани банкротства. Зачастую предприятия из этой группы работают с отрицательной добавленной стоимостью и превышением критического уровня задолженности. Однако большинство промышленных предприятий (55–65%) пребывает в стагнации. Как правило, речь идет о предприятиях, располагающих меньшими ресурсами, особенно финансовыми, по сравнению с компаниями первого эшелона, которые живут в основном сегодняшним днем. Для большинства из них инвестиционные риски чрезмерны — они слишком зависимы от изменений внешней и внутренней спросовой и ценовой конъюнктуры, а также экономических и политических решений, принимаемых на различных уровнях власти. Главная опасность в том, что наметившаяся инвестиционная пауза в промышленности может столкнуть эти стагнирующие предприятия в группу аутсайдеров. Тогда как решение задачи повышения производительности требует обратного — увеличения удельного веса группы предприятий, находящихся в фазе роста.

«Промышленность острее других секторов экономики реагирует на низкое качество институтов и на плохой инвестиционный и деловой климат, прежде всего на незащищенность прав собственности. Инвестиционные проекты в промышленности заведомо более рискованны, чем, например, в торговле, поскольку промышленное предприятие сравнительно просто отобрать, в отличие от предприятий торговли, у которых ничего своего нет, кроме товара на складе. Это существенное препятствие для долгосрочных инвестиций, которые необходимы промышленности», — говорит директор Института экономики РАН Руслан Гринберг .

Платите больше

Рост инвестиций и создание современных рабочих мест — необходимое, но не единственное условие повышения производительности труда, уверен Виктор Ивантер. Эти процессы должны сопровождаться ростом стоимости труда в экономике.

«Чем меньше вы платите, тем больше у вас работает людей и тем ниже у вас производительность труда. Чтобы иметь низкие издержки, нужно платить высокую зарплату. Таким образом, уровень оплаты труда — это очень серьезный инструмент повышения эффективности и производительности. Внедрение трудосберегающих технологий имеет смысл лишь при условии, что труд стоит дорого. Я начинал работать на заводе, на котором был цех, где снаряжали охотничьи патроны. Для автоматизации этого производства была разработана роторная линия. И мне было поручено подсчитать эффективность внедрения этой технологии. Оказалось, что эффективности никакой нет. Новое дорогостоящее оборудование было призвано заменить девочек, получавших мизерную зарплату и снаряжавших патроны вручную. У этого оборудования была очень высокая производительность, но у девочек была очень низкая оплата труда, поэтому ручной труд оказывался более эффективным», — рассказывает Виктор Ивантер.

Таким образом, уровень оплаты труда и его производительность — взаимозависимые явления. Устанавливая внятные ориентиры минимальной оплаты труда (не путать с лишенной какого-либо практического смыла МРОТ), государство получает возможность стимулировать бизнес к внедрению трудосберегающих технологий и повышению производительности. Правда, работать этот инструмент может лишь при условии, что работодатель сможет сокращать лишних работников.

Повышение стоимости труда может иметь еще один немаловажный эффект. «Думать, что работника стимулирует только конкуренция на рынке труда, — это теоретический подход, — продолжает Виктор Ивантер. — Решающий фактор — какой негласный и неформальный “договор” заключают работодатель и работник. Сейчас на многих предприятиях по-прежнему действует старый советский принцип: “Как вы мне платите, так я вам и работаю”. Он должен быть другим: “Мне платят достаточно для независимой и обеспеченной жизни, я работаю эффективно и дисциплинированно”».

«Я не думаю, что низкая безработица в России автоматически расхолаживает работника. Стимул к повышению производительности труда должен быть заложен самой компанией. Если в коллективе серьезное отношение к работе, перед каждым сотрудником поставлены конкретные задачи, есть понимание, что достойный результат работы получит адекватную оценку, сотрудник будет ощущать себя комфортно и демонстрировать рост производительности», — согласен президент группы «Дикси» Илья Якубсон .

Широко обсуждавшаяся на исходе 2000-х проблема опережающего роста оплаты труда в российской экономике, не подкрепленного адекватным ростом производительности, в свете последних исследований в этой области представляется мнимой. Сторонники гипотезы, что россияне получают больше, чем в реальности зарабатывают, по всей вероятности, оказались в плену статистической иллюзии. Дело в том, что Росстат рассчитывает рост зарплат и рост показателя валовой добавленной стоимости, на основании которого определяются показатели производительности труда, с использованием разных индексов-дефляторов. Для определения роста оплаты труда используется индекс потребительских цен (ИПЦ), а для роста добавленной стоимости — индекс-дефлятор ВВП. Разница между ними в том, что ИПЦ отражает изменение цен на рынке для покупателей (покупательной способности труда, которая важна для покупателей, но не важна для производителей), а не издержек на рабочую силу для производителей. В нормальных условиях изменение этих двух индексов происходит параллельно, однако как раз во второй половине 2000-х их динамика заметно различалась. И если использовать более корректные методики расчета, то выясняется, что рост зарплат в российской экономике был вполне адекватен достигнутому уровню производительности труда. Так что и в этой области экономика сохраняет солидный потенциал роста.

График 1

Наибольшим потенциалом роста производительности обладает обрабатывающая промышленность

График 2

Инвестиционный рост в промышленности прекратился, а численность занятых неуклонно сокращается