СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ МАРШ

СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ МАРШ

— У меня было в жизни четырнадцать главных редакторов. И все они меня раздражали. Один слишком много пил. Другой — беспрерывно свистел. Третий курил мои сигареты…

Теперь я сам превратился в главного редактора. У меня — 14 подчиненных. Это талантливые, добросовестные, остроумные люди. И все они меня раздражают.

Видимо, надо менять характер, а не должность.

«Свободы сеятель пустынный,

Я вышел рано, до звезды…»

Каждый из нас переживает второе рождение. Можно называть это процессом адаптации. Или — ассимиляции. Но суть одна — мы рождаемся заново.

Мы заново учимся читать, писать и говорить. По-новому воспринимаем окружающую действительность. Осваиваем новые жизненные принципы. Новые духовные (и материальные) ценности.

Мы постигаем загадочную, невероятную Америку.

С нами до сих пор творятся удивительные вещи. Ты идешь, например, по Бродвею. Думаешь о чем-то своем. И вдруг останавливаешься потрясенный.

Что такое?! Ничего особенного. Впереди аршинными буквами — «Рабинович и сыновья».

И ты едва сдерживаешься, чтобы не крикнуть:

— Господи! Неужели это я гуляю по Бродвею?! Неужели это все правда?! И этот бар, и этот негр, и этот многодетный Рабинович?! Неужели мы действительно в Америке?!..

Мы постигаем Новый Свет. И каждый делает это по-своему. У каждого свой неосознанный индивидуальный метод.

Один самозабвенно штудирует язык. Читает американские газеты. Изучает американскую культуру.

Это благородный и весьма достойный метод. (Я бы назвал его — академическим.) Хотя и у него есть противопоказания. Ведь самая глубокая эрудиция не дает ощущения причастности к американской жизни. Блестящих знатоков англо-саксонской культуры хватает и в Москве.

Не дай Бог, окажешься в гуще жизни. Будешь выглядеть как студент-зоотехник на практике. С теорией все замечательно, а к быку подойти страшно…

Кто постарше — ограничивается телевизором. И это неплохо. Язык совершенствуется. Какие-то полезные сведения черпаешь…

А вот ощущения причастности — нет. И быть не может. Жизнь на экране, увы, далека от реальных проблем…

Можно, говорят, подыскать американскую невесту. И даже понравиться этой несчастной женщине. И все будет замечательно. Врать по-английски научишься. И с голоду не помрешь…

С практической точки зрения — очень разумный метод. С моральной — гнусный и неприемлемый.

Можно пойти на любую американскую работу. Скажем, мыть посуду в ресторане. Разговорный язык выучишь. И на жизнь заработаешь…

А как быть с любимой профессией? Как быть с призванием? Как быть с литературой, музыкой, живописью?..

Методы познания Америки неисчислимы. Один мой знакомый год просидел в американской тюрьме. Вышел оттуда полноценным человеком. С безупречным английским языком. Устроился менеджером в процветающую фирму. Разрешил все жизненные проблемы.

Что ни говорите, а ведь — метод. Хотя рекомендовать его как-то неловко…

В общем, методов хватает. У каждого — свой. Наш, редакционный, заключается в следующем:

Чудо в рабочем порядке

Я прилетел в Америку с тремя чемоданами информации. Я знал все, хоть и не совсем точно.

Я знал, что литература меня не прокормит. Что русские издания до гонораров не опускаются. Что американские журналы печатать меня не станут. (Слава Богу, ошибся!) Что работы для гуманитариев с амбициями — нет.

Я поступил на ювелирные курсы. Вспоминаются какие-то металлические штучки. Какие-то стеклянные шарики… Подробности забыл. Помню, как мне в ботинок упала раскаленная железка…

Увы, я еще в молодости понял, что способен заниматься только любимым делом.

Затем я познакомился с двумя такими же беспросветными неудачниками — Меттером и Орловым.

Меттер вяло топтался у подножия социальной лестницы. В буквальном и переносном смысле. Он был лифтером.

Орлов шагнул на три ступени выше. Ухаживал где-то за подопытными кроликами.

Оба в прошлом были журналистами. Оба любили свою профессию.

Меттер к тому времени уже носился с идеей газеты. Он говорил:

— Нет работы?! Значит, надо ее создать! Америка — страна неограниченных возможностей!

Мы кивали, давая понять, что считаем его замечание оригинальным и ценным.

Меттер широко делился своими планами. Назойливо заговаривал с пассажирами в лифте.

Кому-то идея нравилась. Кто-то считал ее нерентабельной…

Важно другое. Собеседники Меттера — не удивлялись. Всем казалось нормальным, что лифтер задумал издавать газету.

Вот что такое Америка!

Действительно, возможностей хватает. Можно все! Хочешь — пой! Прямо на Бродвее. Хочешь — селедкой торгуй. Хочешь — будь паразитом…

Хочешь — открывай еженедельник. Раздобудь долгосрочную ссуду. Договорись с типографией. И действуй!

Возможностей сколько угодно.

Но кто сказал, что возможности бывают только радужные?! Что перспективы бывают только заманчивые?!

Есть реальная возможность открыть собственный бизнес? Несомненно!

Но есть и реальная возможность прогореть.

(Арифметически ясно, что большинство мелких предприятий гибнет, не расправив крыльев. Меньшинство же дает какую-то умеренную цифру логичного прироста. Иначе где бы они все разместились?..)

Есть реальные перспективы успеха? Безусловно.

Но есть и вполне реальные перспективы финансовой гибели.

И жаловаться, учтите, будет некому.

Америка — страна неограниченных возможностей. Одна из них — возможность погибнуть.

Дома, если что, можно было к западной общественности воззвать. А здесь?! Восточной общественности пожаловаться? Восточная общественность — и звучит-то диковато…

8 февраля вышел первый номер газеты. Куцый, наивный, трогательный. Сейчас его в руки берешь, как довоенную фотографию…

В общем, дело пошло. С перебоями и рывками. С промахами и удачами.

Вскоре мы постигли существенную истину. Мы убедились в том, что —

Бизнес не порок

Для меня, например, это было откровением. Так уж мы воспитаны.

В Москве деловыми людьми называют себя жулики и аферисты. Понятия — «маклер», «бизнесмен» — ассоциируются с тюремной решеткой.

А уж в нашей, богемной среде презрение к деловитости — нескрываемое и однозначное.

Ведь мы же поэты, художники, люди искусства! Этакие беспечные, самозабвенные жаворонки! Идея трезвого расчета нам совершенно отвратительна. Слова «дебет», «кредит» нам и выговорить-то противно…

По-нашему, уж лучше красть, чем торговать.

Человек, укравший в цехе рулон полихлорвинила, считается едва ли не героем. А грузин, законно торгующий лавровым листом, — объект бесконечных презрительных шуток…

Есть у меня в Форест-Хиллсе знакомый издатель. Абсолютно бескорыстный, преданный своему делу человек. Как-то раз я знакомил его с американцами.

— Святой, — говорю, — фанатик, бессребреник, штаны в заплатах… Сплошные убытки терпит…

Смотрю, у американцев физиономии вытягиваются. Глядят на моего друга без особого восхищения…

В Америке бизнесмен — серьезная уважаемая профессия. Требует ума, проницательности, высоких моральных качеств.

Настоящий бизнесмен умеет рисковать и проигрывать. В минуту неудачи сохраняет присутствие духа. (А в случае удачи — тем более.)

Настоящий бизнесмен терпим и уважителен с конкурентами.

Это — несомненно творческая профессия. Бизнесмену доступны восторги прозрений и отчаянная горечь тупика. Ему в равной мере знакомы — спортивный азарт и научные поиски. У него есть вкус к дальновидной тактической игре…

Я уверен, что деньги не могут быть самоцелью. Особенно здесь, в Америке.

Ну, сколько требуется человеку для полного благополучия? Сто, двести тысяч в год. А люди здесь ворочают миллиардами.

Видимо, деньги стали эквивалентом иных, более значительных по классу ценностей. Ферментом и витамином американского прогресса.

Сумма превратилась в цифру. Цифра превратилась в геральдический знак.

Не к деньгам стремится умный бизнесмен. Он стремится к полному и гармоническому тождеству усилий и результата. Самым доступным показателем которого является цифра.

В Америке любят поэтов, эстетов и жаворонков. Обанкротившихся предпринимателей — вряд ли. Их осуждают за профнепригодность. Мол, взялся, так действуй с умом… Или не берись. Пиши стихи. Рисуй абстрактные картины. Будешь уважаемым человеком. Бедным, но уважаемым…

Короче, нам потребовался бизнес-менеджер. Попросту говоря — администратор. Деловой человек.

Журналистского опыта было достаточно. Безработных грамотеев вокруг сколько угодно. (Из одних докторов наук можно сколотить приличную футбольную команду.)

С администраторами — хуже. Умный пойдет в американскую фирму. (Как мой знакомый уголовник.) Глупый, вроде бы, не требуется. (Своих хватает.)

Решили вырастить администратора сами. В собственном коллективе.

На эту загадочную должность выдвинулся Меттер. (Он же президент корпорации и совладелец газеты.) Начал свое дерзкое плавание в океане бизнеса.

Идеи у него возникали ежеминутно. И любая открывала дорогу к несметному богатству.

Когда идей накопилось достаточно, мы обратились к американцу Гольдбергу.

Гольдберг ознакомился с идеями. Затем сурово произнес:

— За эту идею вы получите год тюрьмы. За эту — два. За эту — четыре с конфискацией имущества. А за эту вас просто-напросто депортируют.

Пришлось начинать все сначала.

Теперь уже сообразно американским законам.

Мы постепенно набирались делового опыта. Осваивали причудливую логику свободного рынка. Изучали сложный механизм рекламы. Узнали, таким образом, много нового.

Во-первых, стало ясно, что наша газета — товар. Примириться с этой мыслью было трудно. В ней ощущалось что-то мерзкое и унизительное.

Вы только подумайте! Любимая, единственная, замечательная газета! Плод бессонных ночей! Результат совместных героических усилий! Наше обожаемое чадо! Боготворимое дитя! Нетленный крик души!.. И вдруг — товар. Наподобие полтавской колбасы или селедки…

Увы — это так. Ты можешь написать «Четырнадцатую симфонию», «Гернику» или «Анну Каренину». Создать искусственную печень, лазер или водородную бомбу. Ты можешь быть гением и провидцем. Великим еретиком и героем труда. Это не имеет значения. Материальные плоды человеческих усилий становятся объектом рыночной торговли.

В сфере духа Модильяни — гений. А художник Герасимов — приспособленец и ничтожество.

В сфере рынка Модильяни — хороший товар. А художник Герасимов — плохой. Модильяни рентабелен, а Герасимов — нет.

Законам рынка подчиняется все, что создано людьми. И законы эти — общие. Для Юлии Тролль и Вильяма Шекспира. Для полтавской колбасы и газеты «Новый американец».

Мы, вдохновенные, умные, бескорыстные, превратились в товар. Начали циркулировать в джунглях американского рынка.

Кстати, о джунглях

Этими джунглями нас пугали с младенческих лет. Законы капиталистических джунглей представлялись чем-то ужасающим и глубоко несправедливым.

По этим законам жестокий волк настигал испуганного барана. Бездушный леопард закусывал антилопой. Орел камнем падал на спину бедного зайца…

Разумеется, эти картинки далеки от христианских идеалов. Капиталистические джунгли — отнюдь не Гефсиманский сад.

И все же, ей-Богу, это не худшее место на земле. Родные наши болота куда страшнее и опасней.

В джунглях побеждает сильный, умный и ловкий. Дома — «начинают и выигрывают серые».

Мне кажется, достойней погибнуть от львиных зубов, чем от гнуса.

Да и не видели мы, чтобы так уж здесь все погибали.

Недавно в Форест-Хиллсе прогорел ликерный магазин. Все его знали. Угол 108-й и 63-й. Между баром и кондитерской.

Прогорел, закрылся, нет его… Пустые витрины…

Месяц назад встречаю бывшего хозяина. Вылезает из красной спортивной машины. Веселый такой…

— Как дела? — спрашиваю.

— Файн, — отвечает, — устроился менеджером в супермаркет. Зарплата приличная и хлопот никаких.

— Все же обидно, — говорю.

— Ничего, — отвечает бывший хозяин, — я принял меры. Сменил машину, квартиру и работу… Может быть, скоро займусь недвижимостью…

И вчерашний банкрот уверенно зашагал по своим делам…

А мы — вернемся к прерванному разговору.

Итак, газета стала капиталистическим предприятием. Пишущие машинки и калькуляторы заработали в унисон.

Мы опубликовали больше тысячи газетных статей. Видимо, были среди них глубокие и поверхностные, талантливые и заурядные, умные и легкомысленные.

Ширился поток читательской корреспонденции. Ощущение контакта с публикой внушало чувство бодрости и надежды.

Все, казалось бы, шло хорошо.

И тут возникли неожиданные сложности. Началось —

Великое противостояние

В Ленинграде я считался на удивление покладистым человеком. Со всеми был в приличных отношениях.

С кем только не довелось мне работать и общаться! Мерзавца Воеводина знавал. С погромщиком Утехиным беседовал. Стукача Воскобойникова хорошо помню. В КГБ таскали раз пятнадцать… В общем, насмотрелся.

Однако персональных врагов у меня не было. С государством были натянутые отношения, это правда. А с людьми — вполне приличные.

Когда я уезжал, в аэропорту собралось человек пятьдесят. Разные были люди. Был знакомый директор музея — партийный товарищ. Был тот же стукач Воскобойников. (Может, по заданию, а может, и от души.) Кроме того, литературная публика. Отставные спортсмены. Двое бывших одноклассников. Короче, самый разный народ. И ничего, обошлось без скандала. Руками махали. Кто-то даже поплакал немного…

Затем я приехал в Америку. Сначала все было хорошо. Пока я год лежал на диване. Затем появился «Новый американец». И началось…

Один дружок стихи прислал. На тему себя. Довольно посредственные. Пришлось вернуть.

Дружок обиделся, пишет:

— Говорят, ты продался богатым евреям!

(Больно я им нужен!)

Короче, рассердился мой приятель. И зря. Не могу я опубликовать его стихи. Даже если бы хотел. Потому что у нас — демократия.

Мне самому редколлегия четыре заметки вернула. Мне — главному редактору! Я сам эту демократию иногда проклинаю. Но отменить ее — выше моих сил…

Одному рукопись вернул. Другому. Третьему.

Тут поднялся невероятный шум:

«Не то пишешь! Не того хвалишь! И уж конечно — не того ругаешь!»

Одни кричат:

— Сионист! Правоверным евреем заделался!

Другие — наоборот:

— Черносотенец! Юдофоб! Любимый ученик Геббельса!

Что же произошло?! Неужели все разом с ума посходили?!

Когда-то, в Союзе, мы были очень похожи. Мы даже назывались одинаково — идейно чуждыми.

Нас сплачивали общие проблемы. Общие тяготы и горести. Общее неприятие тоталитарного режима.

На этом фоне различия были едва заметны. Они не имели существенного значения.

Не стукач — уже хорошо. Уже большое достижение…

Теперь мы все очень разные. Под нашими мятежными бородами обнаружились самые разные лица.

Есть среди нас либералы. Есть демократы. Сторонники монархии. Правоверные евреи. Славянофилы и западники. Есть, говорят, в Техасе даже один марксист…

Казалось бы, что тут страшного. На то и свобода печати. Выражай свое мнение. Доказывай. Спорь.

Казалось бы, да здравствует свобода печати! Да здравствует свобода мнений!

С одной небольшой поправкой — для тех, чье мнение я разделяю!

А как быть с теми, чье мнение я не разделяю? Их-то куда? В Филадельфию, на сто первый километр!?..

Один беспризорный рембрандт карикатуру тиснул. Вон как расстарался.

Ему (что показательно) вторит редактор советского журнала «Звезда».

Мы опубликовали несколько спорных материалов. Однако дискуссии не получилось. Получились обиды и ругань.

Шум поднялся на все Зарубежье. Письма… Телефонные звонки… Старый друг Марамзин накричал из Парижа…

Дома нам внушали единственно правильное учение. Дома был обком, который все знал. А здесь?!

Читатель не малолетний ребенок. Он хочет получать разностороннюю информацию. Он достаточно умен, чтобы принимать самостоятельные решения. Делать самостоятельные выводы.

Убежденность в своей правоте доказательством не является. Ленин искренне верил, что кухарка может управлять государством. Вон что из этого получилось!

Только в свободной дискуссии рождается истина. Такие банальные вещи даже стыдно повторять…

Мы уехали, пытаясь реализовать свои человеческие права. Право на творчество. Право на материальный достаток. И в том числе — священное право быть неправым. Право на идейное заблуждение.

В Союзе тех, кто был неправ, — убивали. Ссылали в лагеря. Выгоняли с работы. Единственно верное учение не терпело критики.

Но мы-то в Америке. Так давайте же спорить и обмениваться мнениями. Мнениями, а не затрещинами. Давайте выслушаем заблуждающихся. И пусть они выслушают нас.

Я думаю, не следует бить их по голове томом «Капитала». Или многотомным «ГУЛагом». Давайте жить, как принято в цивилизованном обществе.

Идейные заблуждения порой бывают свойственны достойнейшим людям. И я могу это доказать —

С помощью классики

Как вы заметили, юбилейной статье предпослан эпиграф из двух строк. Разрешите продолжить:

…Рукою чистой и безвинной

В порабощенные бразды

Бросал живительное семя —

Но потерял я только время,

Благие мысли и труды…

Паситесь, мирные народы!

Вас не разбудит чести клич.

К чему стадам дары свободы?

Их должно резать или стричь.

Наследство их из рода в роды

Ярмо с гремушками да бич…

Кто же автор этих реакционных, безыдейных стихов? Совершенно верно — Пушкин. Тот самый. Автор послания к декабристам.

В данном случае Пушкин заблуждался. Его заблуждение тысячекратно опубликовано. И публикуется в каждом новом собрании.

И ничего! И свобода от этого не пошатнулась! А Пушкин так и остался гением!..

В обшем, нельзя ли поспокойнее?! Нельзя ли, как говорится, — без рук? А также — без единственно верных учений? Без нянек и поводырей? Как и положено свободным людям в свободном мире?.. А теперь —

Финал

Год жизни позади. Сегодня мы отмечаем нашу первую годовщину.

Завтра будет обычный день. С обычными заботами. С обычными разочарованиями, поисками, удачами.

Я не могу пожелать удачи — себе. Это выглядело бы глупо и нескромно. Но я могу пожелать удачи своим верным друзьям. Талантливым, бескорыстным, веселым коллегам. Снисходительным, умным и великодушным читателям!

Спасибо за помощь! «Новый американец» отправляется в далекое плавание!

«Новый американец», № 53, 10–16 февраля 1981 г.