Народы СССР не хотели воевать за Гитлера
Народы СССР не хотели воевать за Гитлера
Как бы это ни показалось странным, но основная проверка прочности советской национальной политики состоялась именно на оккупированной территории. Несмотря на многочисленные попытки заручиться поддержкой населения оккупированной территории, в целом гитлеровцам этого добиться не удалось даже в тех странах, в которых, казалось бы, симпатии должны были быть на стороне Германии.
В первые месяцы оккупации действительно были многочисленные примеры сотрудничества местного населения с оккупантами. Но это было вызвано несколькими обстоятельствами. Во-первых, шоком от поражения Красной Армии и ее быстрым отступлением на восток. Во-вторых, основная масса коллаборационистов сформировалась на территории Западной Украины и Западной Белоруссии, то есть на территориях, недавно вошедших в состав СССР и где Советская власть еще не успела достаточно укрепиться. В-третьих, гитлеровцы активно использовали для вербовки страх населения перед расправами, а также невыносимые условия в лагерях для военнопленных.
По общим оценкам, за время войны в частях вермахта служило около 500 тысяч «добровольцев» (по немецким данным), около 70 тысяч полицейских, около 300 тысяч человек в полицейских отрядах и еще около 60 тысяч мелких низовых чиновников. Общее количество коллаборационистов оценивается по-разному. Часть историков называет цифру 1,2 млн. человек[186]. Другие называют цифру в 1,5 млн. человек[187]. Национальный состав коллаборационистов был примерно таким (в тысячах человек):
русские – 300
украинцы – 250
белорусы – 70
латыши – 150
эстонцы – 90
литовцы – 50
народы Кавказа – 115
народы Средней Азии – 70
другие народы – 30.
Точное количество и национальный состав коллаборационистов вряд ли можно точно установить, поскольку численность постоянно менялась, подразделения то создавались, то распускались, многие подразделения были уничтожены в боях, а многие разбежались или перешли на сторону партизан и Красной Армии.
При этом на оккупированной территории проживало 68 млн. человек, или 34,6 % населения СССР. Коллаборационисты составили около 1,3 % населения оккупированной территории, что позволяет сказать, что на сотрудничество с оккупантами пошло ничтожное меньшинство советских граждан. При этом далеко не все из тех, кто служил в полиции или даже в «добровольческих» частях, пошли служить добровольно. Значительная часть записалась под страхом расправы, а также была мобилизована насильно. Пик мобилизации пришелся на 1943–1944 годы, когда немцы пытались мобилизовать все мужское население оккупированных районов в возрасте от 14 до 60 лет на службу или на работы.
Если сложить все русские формирования, которые немцы смогли создать (РОНА – 10 тысяч человек, РННА – 4 тысячи человек, КОНР под командованием Власова – 63 тысячи человек, 1-я бригада СС под командованием В. В. Гиля – 3 тысячи человек), то набирается около 80 тысяч человек. Среди них были и кадровые офицеры Красной Армии, перешедшие на сторону немцев. Судя по некоторым скупым сведениям, здесь прослеживаются отголоски военного заговора в РККА, ликвидированного в 1937 году. На это указывают некоторые факты, например, загадочная сдача в плен командующего 4-го стрелкового корпуса генерал-майора Е. А. Егорова 30 июня 1941 года, на восьмой день войны. Егоров в 1938 году был арестован, находился под следствием, но был оправдан. Или заместитель начальника Северо-Западного фронта генерал-майор Ф. И. Трухин, который сдался в плен со штабными документами 27 июня 1941 года, на пятый день войны. У него отец и один брат были расстреляны в 1919 году за организацию антисоветского восстания в Костромском уезде, а другой брат был репрессирован в 1938 году. Трухин в плену вел пронемецкую агитацию и был начальником штаба войск КОНР. Возможно, что эти офицеры были связаны с военным заговором.
Но был и более интересный пример – начальник артиллерии 21-й армии комбриг А. Н. Севастьянов, который в 1927 году получил приговор на 7 лет за растрату, а в 1938 году оказался под следствием по еще одному делу о растрате, бежал, был на нелегальном положении, а с началом войны записался ополченцем в 226-ю стрелковую дивизию. В должности начальника артиллерии 21-й армии он провоевал месяц, и 18 сентября 1941 года оказался в плену, где окончил курсы пропагандистов, работал в разведке, в организации Тодта, а потом служил в РОА. При изучении биографий известных предателей просто удивляешься, какие «кадры» попадали на службу к немцам.
Все эти русские формирования с их «блистательным» командным составом даже и сравнивать нельзя с РККА, в которой воевали миллионы русских. Русские в Великой Отечественной войне практически единодушно выступили на защиту своей родины, и доля коллаборационистов среди русских была ничтожной. Качественные различия также налицо. Солдаты и офицеры РККА часто проявляли упорство в боях, сражались в окружении, в безвыходных ситуациях жертвовали своей жизнью для нанесения урона врагу, что отмечали очень многие немецкие генералы, офицеры и солдаты. Например, в мае 1942 года сводные отряды и роты из частей разгромленного Крымского фронта настолько яростно обороняли поступы к Керчи, наносили наступающим немецким войскам такие тяжелые потери, что 18 мая о них в своих застольных разговорах упомянул Гитлер, мол, сражается какая-то «мировоззренческая» дивизия, то есть коммунисты-фанатики. А участник этих боев старший политрук Т. Кажаров, родом из Кабардино-Балкарской АССР вспоминает, что никакой особой дивизии там не было, а просто среди бойцов была очень высокая доля коммунистов и комсомольцев. В этих боях часто доходило до рукопашных схваток, в которых советские бойцы разбивали о немецкие каски бутылки с зажигательной смесью, обращая немецких солдат в живые факелы. Немцы были так озлоблены ожесточенным сопротивлением, что расстреляли почти все мужское население Керчи и окружавших поселков. Ужасы боев за Керчь завершились ужасами эвакуации под огнем противника. Массы людей, которых не смогли вывезти кораблями и лодками, бросились вплавь к своему берегу: «Это были сотни и тысячи пловцов. Это были толпы плывущих, а над их головами низко, на бреющем полете, все время носились самолеты с черными крестами на крыльях и расстреливали людей из пулеметов. Вопли и стоны день и ночь стояли над проливом и над берегом, и, как рассказывают очевидцы, синие волны Керченского пролива в эти дни стали красными от людской крови», – описывал это побоище со слов очевидцев С. С. Смирнов.
После полудня 16 мая 1942 года немцы прорвались к переправам через пролив, у которых скопились войска. «Одновременно, по примеру командиров и политработников, находившиеся на берегу люди под звуки «Интернационала», который заиграл сводный оркестр, с лозунгами «За Родину! Вперед!» бросились в контратаку. Этот порыв был настолько сильным, что, как говорят архивные документы, многие воины бросились в атаку стихийно, общим неудержимым потоком. Удар для фашистов был ошеломляющим. Уничтожая, их гнали несколько километров до рубежа Аджимушкай, мыс Хрони»[188].
Даже в безвыходной ситуации советские бойцы предпочитали попытаться добраться до своих, предпочитали контратаковать и не помышляли о сдаче в плен, не говоря уже о какой-то там «борьбе против Сталина». Кстати, в частях Крымского фронта было много представителей народов Северного Кавказа и Закавказья. Таких примеров патриотизма и героизма в самых тяжелых ситуациях было во множестве на всех фронтах, все их трудно описать.
Русские же коллаборационисты прославились в основном карательными операциями и расправами над мирными жителями. Речи о геройстве там и не было. Немцам удалось привлечь на свою сторону маргиналов. Помимо этого, созданные немцами «добровольческие» формирования были неустойчивыми, «добровольцы» дезертировали, переходили на сторону партизан или Красной Армии.
Чуть больше миллиона коллаборационистов – это очень немного. Для сравнения численность советских партизан и подпольщиков оценивается в 1 млн. человек, в том числе только партизан около 240 тысяч человек на Украине, 380 тысяч человек в Белоруссии, 60 тысяч человек в оккупированных районах РСФСР, 9 тысяч в Литве, 2700 человек в Латвии и 1500 человек в Эстонии. В партизаны и подпольщики шли в основной массе добровольцы, понимавшие всю опасность и тяжесть вооруженной борьбы в тылу врага и серьезно рисковавшие своей жизнью.
Несмотря на целый ряд ошибок и недочетов в организации партизанского движения, красочно описанных в книге И. Г. Старинова, партизаны нанесли врагу колоссальный ущерб. Они организовали свыше 20 тысяч крушений поездов, подорвали 58 бронепоездов, вывели из строя свыше 10 тысяч паровозов и 110 тысяч вагонов, взорвали и сожгли свыше 12 тысяч железнодорожных и шоссейных мостов, уничтожили более 65 тысяч автомашин и бронемашин, сбили и уничтожили на аэродромах свыше 1100 самолетов, подорвали и вывели из строя более 2300 танков. Партизанское движение заслуженно называли «вторым фронтом». Немецкие «остлегионы» из коллаборационистов не идут ни в какое сравнение по боевой эффективности даже с советскими партизанами.
Остальное население оккупированных территорий, не вступившее в вооруженную борьбу, тем не менее активно помогало партизанам продовольствием и сбором разведывательной информации, а также широко применяло пассивное сопротивление: саботаж, уклонение от мобилизаций на работу и в армию, сокрытие ценностей, укрывание раненых красноармейцев. Насколько саботаж был чувствительным для немцев, говорят такие факты. Немецкая армия на Восточном фронте воевала во многом за счет местных заготовок продовольствия. С июля 1941 года по март 1944 года для вермахта было заготовлено 5,5 млн. тонн зерна, 584 тыс. тонн мяса, 2,8 млн. тонн картофеля. При этом сельскохозяйственное производство в оккупированных районах упало до очень низкого уровня, как в силу разорения и военных разрушений, так и в силу нежелания населения работать на оккупантов. В 1942 году урожай на Украине составил 25 % от довоенного. Аналогичная картина была и в оккупированной Польше. В первый оккупационный год урожай в генерал-губернаторстве составил 50 % от довоенного сбора.
По немецким документам видно, что саботаж и диверсии доставляли немало проблем вермахту и оккупационным властям. К примеру, в Минске 19 октября 1941 года были сожжены мебельная фабрика и авторемонтная мастерская. В конце декабря 1941 года на Минском железнодорожном узле подпольщик Федор Жевалев вывел из строя водокачку и водопроводы, оставив паровозы без воды. Гитлеровцы 12 дней восстанавливали движение, а Жевалев был схвачен и замучен в гестапо. В депо в конце 1941 года было выведено из строя 50 паровозов, которые немцы отправили на ремонт в Германию. В это же время готовилось восстание и вооруженное нападение на важные объекты Минска, но оно было раскрыто немцами.
Бывали и интересные методы саботажа. Так, отмечались случаи, когда полицаи и старосты укрывали раненых красноармейцев, снабжали их одеждой, документами и помогали переходить линию фронта. Один из полицаев собрал почти полную подшивку местных оккупационных газет и после прихода Красной Армии передал их в органы госбезопасности, что помогло в выявлении активных пособников оккупантов.
Весьма широкие масштабы пассивное сопротивление приобрело в прибалтийских республиках. Население Литвы, Латвии и Эстонии вовсе не поддерживало гитлеровцев, как многие теперь считают. Формирование национальных частей СС в Прибалтике столкнулось с массовым уклонением от призыва. Латышский и Эстонский легионы СС были сформированы только путем принудительной мобилизации, а Литовский легион СС так и не был сформирован из-за уклонения от мобилизации.
В Латышском легионе СС летом 1944 года служило 19,9 тысячи человек. При этом в РККА 3 августа 1941 года была сформирована 201-я латышская стрелковая дивизия, в которой служило 4540 латышей. В мае 1944 года была сформирована еще одна латышская дивизия – 308-я стрелковая.
В Эстонский легион СС к марту 1943 года гитлеровцам удалось набрать только 969 добровольцев. Только после мобилизации бывших военнослужащих эстонской армии к началу 1944 года немцам удалось довести численность легиона до 15 тысяч человек. Причем немцы буквально вылавливали эстонцев, некоторые из которых укрывались от мобилизации в Финляндии. Между тем в РККА в 1942 году был образован 8-й эстонский стрелковый корпус, в котором насчитывалось 32,4 тысячи человек, в том числе 28,6 тысячи эстонцев.
Если с легионом СС в Литве у немцев не задалось, из-за чего Гиммлер даже объявил литовцев «недостойными носить эсэсовскую форму», то в РККА в декабре 1941 года была сформирована 16-я литовская стрелковая дивизия, в которой воевали 3230 литовцев.
Эти сопоставления показывают, что народы Прибалтики куда более охотно воевали на стороне Красной Армии, чем на стороне немецких войск. Нежелание поддерживать немцев среди литовцев, латышей и эстонцев, саботаж (который велся не только советским, но и несоветским сопротивлением) – все это было настолько велико, что против мирного населения были развернуты масштабные репрессии, в которых было уничтожено людей больше, чем немцам удалось привлечь в свои формирования. Так, в Латвии было убито 313,7 тысячи человек мирного населения, в Литве – 40 тысяч, а в Эстонии – 58 тысяч человек. Погибшие точно не были сторонниками гитлеровских оккупантов.
Серьезное различие было и в качестве. На немецкой стороне прибалтийские батальоны и отряды в основном занимались уничтожением мирного населения, евреев, военнопленных, а также борьбой с партизанами и охраной концлагерей, советские национальные части и соединения воевали на фронте и воевали хорошо. К примеру, 201-я латышская дивизия в октябре 1942 года стала гвардейской. То есть немцам в Прибалтике удалось привлечь на свою сторону в основном маргиналов, способных «воевать» только с безоружными людьми.
И так можно сказать обо всех без исключения немецких национальных формированиях. Все они по численности были ничтожными, все они участвовали главным образом в карательных операциях, уничтожали безоружных людей и военнопленных. Все они набирались более чем наполовину принудительными мобилизациями, были крайне неустойчивыми.
Сейчас некоторые авторы (например, Марк Солонин и ряд других) пытаются раздуть коллаборационизм, представить его как массовое явление и обосновать таким образом тезис о том, что народ не хотел воевать за Сталина. Мол, сталинская политика была не такой, мол, народы притесняли и угнетали, вот и пошли люди записываться в полицаи и «остлегионы».
Однако, если обратиться к реальным фактам и еще сопоставить между собой масштаб коллаборационизма с участием народов СССР в войне против Германии в рядах Красной Армии, в партизанских отрядах и подпольных организациях, то становится совершенно очевидно обратное – народы СССР в огромной, подавляющей своей массе не хотели воевать за Гитлера. В условиях немецкой оккупации, когда уж были все условия для выражения недовольства Советской властью, что поощрялось и пропагандировалось оккупантами, на активное и добровольное сотрудничество пошло ничтожное меньшинство населения оккупированных районов. Немцы, при всех усилиях, так и не смогли склонить основную массу населения к активному сотрудничеству, а уже в середине войны, в 1943 году, стали терять даже тех, кто изначально поддерживал приход немцев, в частности украинских националистов. Набранные «добровольцы» отличались настолько низкими боевыми качествами, что практически не годились для фронта и использовались в карательных операциях. Ущерб Красной Армии от этих «остлегионов» был незначительным и совершенно несопоставим с тем уроном, который нанесли врагу советские партизаны и подпольщики. Это и неудивительно, моральный облик «добровольцев» был таков, что им и в голову не приходило ни рисковать своей жизнью, ни тем более ею пожертвовать. Вот зверствовать, грабить, насиловать – это они делали очень охотно, чем озлобляли население оккупированных районов и вызывали неприязнь к ним даже у немецкого командования.
Таким образом, советская национальная политика выдержала очень суровое испытание войной и оккупацией. Государственный союз советских республик, сплочение народов СССР, вопреки ожиданиям гитлеровцев, не треснули и не рухнули даже в условиях очень тяжелых потерь на фронте, огромных трудностей и напряжения в тылу, а также массовых и очень жестоких расправ на оккупированной территории. Более того, во время войны симпатии к Советской власти значительно выросли, а межнациональные отношения значительно укрепились за счет боевого товарищества.
Эту главу стоит закончить небольшим рассказом об одном мальчике, в котором, как в капле воды, отразились все выдающиеся результаты советской национальной политики и пропаганды патриотизма. Одна из защитниц керченских каменоломен, Т. С. Кузьменко, вспоминает, что во время заключения в керченской тюрьме она видела там мальчика лет 12–13. Он держался замкнуто, ни с кем не говорил, но ей удалось завоевать его доверие: «Постепенно ребенок оттаял, и как-то удалось с ним поговорить. В катакомбах он остался один. Когда туда спустились фашисты, то он сумел спрятаться, сжавшись в комочек. А когда они ушли, он остался один на один с холодом, голодом, мраком, мертвецами. У него был короб спичек и свечка. Днем он жался ближе к выходу, отыскивая корешки, сухой мох. А ночью тоже далеко заходить боялся, зажигал свечку. Вот по бликам свечи его и обнаружили враги. Он угрюмо смотрел на всех и молчал. Фашисты поверили, что мальчик тронулся умом. Такие переживания и не всякому взрослому под силу. А тут ребенок. В действительности он молчал потому, что боялся выдать своих родителей. Бедный ребенок не знал, что их уже нет в живых. Когда отступала наша армия, мальчик решил воевать. Увязался за солдатами, сказал, что родителей нет. Никто, конечно, не мог бросить осиротевшего ребенка. Вошли в катакомбы и его взяли с собой. Он счел себя военнообязанным. До конца был с военными, не дал себе права уйти. И как солдат советской армии, боясь погубить родителей, скрыл свое имя. Солдатом считал он себя серьезно. Верил, что и все так считают, что фашисты держат его в тюрьме как солдата несдавшегося подземного гарнизона»[189].
Этот мальчик был расстрелян немцами в апреле 1943 года вместе с другими узниками тюрьмы. Лишь после войны удалось узнать его фамилию – Авалиев. Он был из крымчаков, татар, принявших иудаизм, очень немногочисленного национального меньшинства в Крыму. Мальчик знал, что немецкие нацисты убивают евреев и потому решил воевать, оставался в каменоломнях до самого конца, а в плену молчал о своих родителях, не называл своего имени. Он, несмотря на свой юный возраст, был героем из героев.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.