Немного о злоупотребителях служебным положением
Немного о злоупотребителях служебным положением
Между тем разложение руководства разного уровня, от районов до центральных наркоматов и даже до Политбюро ЦК ВКП(б), прогрессировало и нарастало. И тому была веская причина. Специфические условия индустриализации породили другое любопытное явление, которое теперь почти не встречается в чистом виде, но тогда было чрезвычайно широко распространено. Это явление – концентрация административной власти в руках очень ограниченного круга лиц, иногда даже в руках одного человека.
Когда в чистом поле начиналась стройка индустриального гиганта, десятки тысяч людей полностью отдавались во власть начальнику стройки. Строители полностью зависели от начальника строительства и его решений буквально во всем: начиная от рукавиц и хлеба на обед до жилья. Власть над рабочими начальник делил с секретарем партийной организации, если парторганизация была сильной и ею руководил хороший секретарь. Что же до остальных административных организаций, то их власть была слабой и эфемерной. Например, традиционно слабым был профсоюз строителей. Например, практически не присутствовала на стройплощадке милиция. Почти не распространялась на стройки власть местных Советов и исполкомов. Бывали примеры и куда показательнее. Исключительно высокая концентрация административной власти устанавливалась в отдаленных районах: на Архангельском Севере и на Северо-Востоке, на территории «Дальстроя». Там, особенно на территории «Дальстроя СССР» или «комбината особого типа» на Колыме, начальник прямо, открыто, с согласия Политбюро ЦК ВКП(б) сосредотачивал в своих руках всю власть. Глава «Дальстроя СССР» Э. П. Берзин официально сосредоточил в своих руках всю административную и партийную власть на подвластной территории, получил независимость от советских органов Якутской АССР и Дальневосточного края и по всем вопросам сносился только с высшими государственными органами – СНК и СТО СССР. На территории «Дальстроя» не создавалось Советов, он имел собственный суд и собственную милицию, получил право на сбор налогов с населения, причем товары для нужд самого треста освобождались от налогов. Трест обладал также монопольным и неограниченным правом использования всех природных ресурсов. В 1938 году «Дальстрой СССР» перешел в ведение НКВД, и директор треста стал главой специального главного управления в составе этого наркомата. Берзин, пожалуй, имел самую большую самостоятельность в принятии решений среди всего советского руководства.
Если учесть, что большинство строек было, по сути, отрезано от остального мира распутицей и бездорожьем, а то и располагалось в труднодоступной местности, то получается, что в стране появлялись территории, для которых воля начальника была весомее, чем все законы Советской власти. Такие территории возникали даже в Европейской части Советского Союза.
К концу первой пятилетки эта практика укреплялась и укоренялась. Строились целые города, возникали целые районы в таких диковинных территориях, и в них власть доставалась, волей обстоятельств, в руки начальника стройки, а потом и директора предприятия. Вот, например, в Магнитогорске, в котором в середине 1930-х годов проживало 200 тысяч человек, единственным и верховным начальником и над работниками комбината, и над жителями города был директор комбината А. П. Завенягин. От него зависело все снабжение населения, и потому он совершенно спокойно диктовал свою волю администрации города.
Появление таких своего рода «удельных княжеств» было делом неизбежным, если принять во внимание те специфические условия, в которых шла индустриализация в СССР. В конце концов, это явление постепенно стушевалось и перестало быть заметным, хотя влияние начальников огромных, градообразующих производств по-прежнему оставалось очень высоким.
Но тогда, в 1930-х годах, эта концентрация власти вложила свой вклад в проблему разложения руководящих кадров. Распоряжающиеся колоссальными деньгами и материальным имуществом начальники оказывались подверженными самому элементарному бытовому разложению. Они могли создавать себе и своим приближенным особые условия, вплоть до роскошных. У них заводились приближенные с весьма сомнительными репутациями. Их втягивали в круговорот интриг и страстей. Ими пытались пользоваться прямые враги Советской власти. И далеко не каждый начальник мог устоять против такого влияния, многие становились на путь злоупотреблений и преступлений.
Вот один из примеров, дошедший до Политбюро ЦК ВКП(б). В августе 1933 года произошел крупный инцидент, связанный с работой НКТП СССР, который возглавлял Г. К. Орджоникидзе. Завод «Коммунар», изготовлявший комбайны, стал отпускать свою продукцию потребителям в некомплектном виде. То есть комбайны не имели важных узлов и деталей и часто из-за этого не могли работать. От совхозов и МТС, в которые поступили эти комбайны, в советские органы стали поступать одна за другой жалобы. 28 июля 1933 года СНК СССР рассмотрел вопрос о поставке некомплектных комбайнов и принял постановление, предписывающее срочно это положение исправить. Но ни завод, ни наркомат на это постановление не обратили внимания. В начале августа 1933 года дело было направлено в Верховный Суд СССР. Обвинитель – заместитель Прокурора СССР А. Я. Вышинский, в своей речи на заседании суда указал на руководство НКТП СССР как на непосредственных виновников[41].
Дальше случилось нечто невообразимое. У бракоделов нашелся очень влиятельный защитник, использовавший самые высокие инстанции. 24 августа 1933 года на заседании Политбюро нарком тяжелой промышленности СССР Г. К. Орджоникидзе провел решение об осуждении выступления Вышинского в суде. Причем он сумел склонить на свою сторону Л. М. Кагановича и В. М. Молотова. Первый написал проект решения, а второй его отредактировал. Сталина в это время не было в Москве, но когда он узнал об этом решении, тут же послал телеграмму Кагановичу с резким осуждением принятого решения. Вскоре Сталин приехал в Москву, провел заседание Политбюро и отменил ранее принятое решение. Сталин тогда так охарактеризовал поведение Орджоникидзе: «Поведение Серго в истории о «некомплектной продукции» нельзя назвать иначе, как антипартийное, так как оно имеет своей объективной целью защиту реакционных элементов партии против ЦК»[42].
Это оказался вовсе не единственный пример антипартийного поведения Орджоникидзе. В конце 1935 года, после ряда крупных аварий на производстве и арестов ряда хозяйственных руководителей, Сталин указал Орджоникидзе на ослабление наблюдения в хозяйственных наркоматах за антисоветскими элементами и на то, что почти полностью прекращена борьба с вредительством. Орджоникидзе резко оспорил сталинские упреки, заявив о том, что нужно совсем прекращать преследование технических специалистов, прекратить обвинять их во вредительстве, потому что, говорил Орджоникидзе, это ведет к самоустранению специалистов от работы и расшатыванию производства.
Разговор этот продолжился, но уже в одностороннем порядке, на Совещании при НКТП СССР в июне 1936 года. Приглашенные на него специалисты и хозяйственные руководители стали говорить о том, что слежка и обвинения их во вредительстве мешают работать, мол, доводят до того, что специалисты отказываются работать. Орджоникидзе горячо поддержал такие речи, даже слишком горячо поддержал: «Какие там саботажники! За 19 лет Советской власти мы… выпустили 100 с лишним тысяч инженеров и такое же количество техников. Если все они, а также старые инженеры, которых мы перевоспитали, оказались в 1936 году саботажниками, то поздравляю с таким успехом»[43].
Материалы этого совещания были выпущены отдельной брошюрой. Орджоникидзе, кроме словесной поддержки, добивался через Политбюро снятия судимости и освобождения многих технических специалистов. Например, 21 августа 1936 года, в дни процесса «террористического троцкистско-зиновьевского центра», Орджоникидзе добился снятия судимости с главного энергетика Магнитогорского комбината И. Г. Тихомирова, осужденного за вредительство. Он не только добивался освобождения или снятия судимости уже арестованных специалистов, но и всеми силами стремился не допустить НКВД к промышленности.
К слову сказать, на Магнитогорском комбинате положение с кадрами было далеко не благополучным, и с 1936 года там прокатилась целая волна арестов и открытых судебных процессов. О том, как это делалось, оставил свои свидетельства американский рабочий Джон Скотт, работавший на строительстве Магнитки.
Скотт пишет, что до 1935 года деятельность ГПУ в Магнитогорске ограничивалась наблюдением. Арестов было очень мало. Но зато материал, собранный за все это время, которое прошло от начала строительства до 1935 года, явно был использован для арестов, которые прошлись по Магнитогорску в 1936–1937 годах. В качестве иллюстрации Скотт приводит судьбы трех руководителей на комбинате: начальника коксохимического цеха Шевченко, начальника административно-хозяйственного управления комбината Яффе и начальника строительной конторы, фамилию которого он не называет.
Шевченко, ставший в 1934 году начальником коксохимического цеха, уже арестовывался за то, что в 1932 году во время пожара в недостроенном здании мартеновского цеха на стройке одного из металлургических заводов по его вине был уничтожен ценный шамотный кирпич. Огонь раскалил кладку печи, и когда Шевченко стал тушить пожар, вода попала на раскаленные кирпичи. Нужно было бросить тушение и дождаться, когда пожар догорит, но Шевченко продолжал заливать огонь и раскаленную кладку водой. В результате ценный шамотный кирпич пришел в негодность.
Шевченко был арестован, но освобожден заступничеством директора строительства Марясина.
После этого Шевченко уехал на Магнитку, где быстро выдвинулся в руководство. В 1935 году его бывшего начальника Марясина арестовали как троцкиста и японского шпиона. В июле 1935 года произошел сильный взрыв в коксохимическом цехе Магнитогорского комбината, начальником которого был в тот момент Шевченко. От взрыва погибли рабочие. Органы НКВД взяли Шевченко под наблюдение[44]. Тогда стала вводиться практика, по которой любой случай на производстве, приведший к гибели людей, расследовался и рассматривался в суде.
Видимо, Шевченко, кроме всего прочего, занимался хищениями в довольно крупных масштабах. Скотт пишет, что в начале 1936 года он устроил большой прием, равного которому в Магнитогорске никогда не проводилось. На него был приглашен даже сам Завенягин. Директор приехал, пробыл на банкете полчаса и уехал, явно недовольный происходящим. Через несколько месяцев, в июле 1936 года, Шевченко был снят с должности и арестован.
Второй человек, арест которого описал Скотт, был Михаил Яковлевич Яффе – начальник административно-хозяйственного управления комбината. Джон Скотт так описывает этого человека: «Яффе всегда разговаривал одновременно с тремя людьми, ни одного из них толком ни понимая. Он находился в постоянном водовороте мелких интриг, например: «Надо дать секретарше отдела снабжения ту комнату, которую она давно просит, иначе у этого отдела не получить стройматериалов для нового здания»[45]. Яффе погорел на хищениях, которые он осуществлял в очень больших масштабах. В 1936 году он был арестован.
Начальник строительной конторы, которая возводила индивидуальные жилые дома, построил себе двухэтажный, пятикомнатный особняк, шикарно его обставил и обзавелся легковым автомобилем, хотя всем было известно, что его организация не имеет ни одного персонального автомобиля. Он был арестован, и в Магнитогорске состоялся открытый процесс над ним. Стенограммы печатались в газете «Магнитогорский рабочий», а отдельные, наиболее важные выступления в зале суда транслировались по радио. Этот начальник был осужден за вредительство и расстрелян. Следствие выяснило, что он разворовывал государственные строительные фонды.
Джон Скотт так подводит свои наблюдения за открытыми процессами и репрессиями в Магнитогорске: «Многие из тех людей в Магнитогорске, которые были арестованы и осуждены за политические преступления, были просто ворами, мошенниками и бандитами, и в любой другой стране с ними поступили бы точно таким же образом. Политические ярлыки на их преступления были навешены только из соображений пропаганды и назидательности»[46].
И вот таких «хозяйственников» активно защищал Орджоникидзе, невзирая на уголовную подоплеку многих дел, невзирая на то, что они своими действиями наносили объективный вред развитию промышленности, невзирая на то, что из-за таких вот руководителей, как Шевченко или Тихомиров, Магнитогорский комбинат, стоивший огромных средств и усилий, далеко не сразу стал ритмично работать и выдавать остро нужный растущей промышленности металл.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.