МАЛЬБРАНШ В ГОЛЛИВУДЕ
МАЛЬБРАНШ В ГОЛЛИВУДЕ
Еще одно противоречие касается смерти: почему человек умирает «реально», когда он умирает в виртуальной реальности, которая регулируется Матрицей? Фильм дает обскурантистский ответ: «Нео: Когда ты погибаешь в Матрице, ты умираешь и здесь (не только в виртуальной реальности, но и в реальной жизни)? Морфеус: Тело не может жить без разума». Логика этого решения состоит в том, что твое «реальное» тело может функционировать только в соединении с разумом, с ментальной Вселенной, в которую ты погружен. Поэтому если ты находишься в виртуальной реальности и погибаешь в ней, эта смерть затрагивает также и твое реальное тело. Очевидное противоположное решение (ты умираешь только тогда, когда ты погибаешь в реальности) также является недостаточным.
Трудность состоит в вопросе, полностью ли субъект погружен в виртуальную реальность, управляемую Матрицей, или он знает или по крайней мере подозревает о действительном положении вещей? Если ответ на первый вопрос положителен, тогда простое возвращение в состояние Адама до грехопадения сделало бы нас бессмертными в виртуальной реальности и, следовательно, Нео, который уже освободился от полной погруженности в виртуальную реальность, должен выжить в борьбе с агентом Смитом, которая происходит внутри виртуальной реальности, управляемой Матрицей (точно так же, как он способен останавливать пули, он должен оказаться способным нейтрализовать удары, ранящие его тело). Это возвращает нас к окказионализму Мальбранша, Окончательная Матрица гораздо ближе к окказионалистскому Богу Мальбранша, нежели к Богу Беркли, который содержит мир в своем разуме.
Мальбранш, несомненно, был тем философом, который разработал концептуальный аппарат, подходящий для описания Виртуальной Реальности. Ученик Декарта, он отбрасывает нелепую ссылку последнего на шишковидную железу, которая должна объяснить координацию между материальной и духовной субстанцией, телом и душой. Однако как в таком случае мы должны объяснять их координацию, если между ними нет никакого соприкосновения, если нет никакой точки, в которой душа может оказывать причинное воздействие на тело или наоборот? Поскольку две системы причинности (причинность идей моего разума и причинность телесных соединений) совершенно независимы друг от друга, истинная субстанция (Бог) непрерывно координирует их и служит между ними посредником, сохраняя видимость постоянства. Когда я намереваюсь поднять руку и моя рука действительно поднимается, моя мысль вызывает поднятие моей руки не непосредственно, а только «окказионально». Замечая мое намерение поднять руку, Бог приводит в движение другую, материальную причинную цепь, которая приводит к тому, что моя рука действительно поднимается. Если мы подставим на место Бога большого Другого — символический порядок, — мы можем увидеть сходство окказионализма и позиции Лакана. Как Лакан утверждает, полемизируя с Аристотелем в Television, отношение между душой и телом не является непосредственным, поскольку большой Другой всегда находится между ними.[192]
Таким образом, окказионализм — это, по существу, наименование «произвольного обозначающего», указание на разрыв, который отделяет систему идей от системы физической (реальной) причинности, указание на то, что большой Другой отвечает за координацию двух систем, так что когда я кусаю яблоко, моя душа испытывает приятные ощущения. Тот же самый разрыв имеет в виду древний ацтекский жрец, который устраивает человеческие жертвоприношения, чтобы гарантировать, что Солнце снова взойдет. Человеческая жертва здесь представляет собой обращение к Богу с просьбой о поддержании координации между двумя рядами: телесной необходимостью и причинной связью символических событий. Хотя жертвоприношение ацтекского жреца может показаться «иррациональным», лежащая в его основе посылка заключает в себе гораздо более глубокое понимание, чем наша банальная интуиция, согласно которой координация между телом и душой является непосредственной — для меня «естественно» испытывать приятное ощущение, когда я кусаю яблоко, поскольку это ощущение вызывается непосредственно яблоком: здесь утрачивается опосредующая роль большого Другого, который обеспечивает координацию между реальностью и нашим психическим опытом этой реальности.
Разве не так обстоит дело с нашей погруженностью в Виртуальную Реальность? Когда я поднимаю руку, чтобы толкнуть предмет в виртуальном пространстве, этот предмет действительно движется, — конечно, я испытываю иллюзию, что именно движение моей руки было непосредственной причиной перемещения предмета: будучи погруженным, я упустил из виду сложный механизм компьютеризированной координации, которая соответствует той роли, которую играет Бог, обеспечивающий координацию между двумя рядами событий в окказионализме.
Хорошо известно, что кнопка «Закрыть дверь» в большинстве лифтов представляет собой совершенно излишнее плацебо и находится там только для того, чтобы создать у людей впечатление, что они как-то участвуют, способствуют ускорению движения лифта, — когда они нажимают эту кнопку, дверь закрывается в то же самое время, как и тогда, когда мы просто нажимаем кнопку с номером этажа, не «ускоряя» процесс нажатием кнопки «Закрыть дверь». Этот крайний и очевидный случай ложного участия — подходящая метафора для участия индивидов в нашем «постмодернистском» политическом процессе. Это окказионализм в самом чистом виде: согласно Мальбраншу, мы все время нажимаем такие кнопки, но именно непрерывная деятельность Бога обеспечивает координацию между этими действиями и последующими событиями (закрытие двери), в то время как мы полагаем, что событие является результатом того, что мы нажали кнопку.
Поэтому важно постоянно учитывать фундаментальную двусмысленность того, каким образом киберпространство влияет на нашу жизнь: это зависит не от технологии как таковой, но от способа ее социального описания. Погруженность в киберпространство может интенсифицировать наш телесный опыт (новая чувственность, новое тело с большим количеством органов, новое разделение полов), но она также открывает возможность для того, кто приводит в действие механизм, управляющий киберпространством, буквально украсть наше собственное (виртуальное) тело, лишая нас власти над ним, так что индивид больше не сможет относиться к своему телу как к «своему собственному». Здесь мы сталкиваемся с конститутивной двусмысленностью понятия аннексии.[193] Изначально оно обозначало действие, вследствие которого субъект лишался своего непосредственного права принимать решения; искусством политической аннексии владел Наполеон, который оставлял монархам завоеванных стран видимость власти, в то время как в действительности они больше не были способны осуществлять ее. На более общем уровне можно сказать, что такая «аннексия» монарха характерна для конституционной монархии, в которой функция монарха сводится к чисто символическому жесту «расстановки точек над i»: он подписывает и таким образом делает обязательными к исполнению указы, содержание которых определяется выборным правящим органом. Не относится ли то же самое, с некоторыми оговорками, к сегодняшней прогрессирующей компьютеризации нашей повседневной жизни, в ходе которой субъект также все более «аннексируется», незаметно лишается своей власти под видом ее увеличения? Когда наше тело аннексируется (будучи пойманным в сети электронных средств), оно одновременно подвергается угрозе радикальной «пролетаризации»: субъект (S) потенциально сводится к $, поскольку даже мой собственный личный опыт может быть украден, может управляться и регулироваться механическим Другим. Мы вновь видим, как проект радикальной виртуализации закрепляет за компьютером позицию, которая в точности соответствует положению Бога в окказионализме Мальбранша. Поскольку компьютер координирует отношение между моим разумом и тем, что я переживаю как движение моего тела (в виртуальной реальности), можно легко вообразить компьютер, который сходит с ума и начинает действовать как «злой Бог», нарушая координацию между моим разумом и моим телесным опытом. Когда исполнение приказа разума «поднять руку» приостанавливается или даже нейтрализуется, наиболее фундаментальный опыт переживания тела как «моего» оказывается подорванным. Таким образом, кажется, что киберпространство реализует в действительности параноидальную фантазию, развитую Шребером — немецким судьей, мемуары которого анализировал Фрейд. Компьютерная Вселенная психотична в той мере, в какой она предстает материализацией галлюцинации Шребера о божественных лучах, посредством которых Бог непосредственно контролирует человеческий разум.
Другими словами, разве не воплощение большого Другого в форме компьютера порождает внутренне присущее компьютерной Вселенной параноидальное измерение? Стало общим местом, что в киберпространстве способность «загружать» сознание в компьютер в конечном счете освобождает людей от их тел — но она также освобождает машины от «их» людей.