Бабочка с карандашиком
Бабочка с карандашиком
Александр Генис. Уроки чтения. Камасутра книжника. - М.: Астрель, 2013.?– 349?с. – 4000 экз.
От "уроков чтения" веет невинностью и скукой начальной школы. «Камасутра книжника» дерзким вихрем переносит куда-то ко времени института, к ироничным, преждевременно созревшим юнцам, которые взяли себе привычку закладывать тома классиков эротическими открытками. Александр Генис написал книгу о наслаждении чтением. Даже так: об ублажении себя – чтением. Оно, как известно, бывает разное: невинное и искушённое, мимолётное увлечение и привязанность на всю жизнь. Я сейчас говорю почти как Генис. Всё потому, что у него есть стиль. Иногда прочитанные нами книги ещё некоторое время остаются формой, по которой отливаются мысли; такие книги властно держат читателя в плену собственной манеры, поддерживают свой ритм, навязывают авторский синтаксис. Но лишь тогда, когда такая индивидуальность в них есть. Речь идёт именно о форме – содержание же, как правило, гораздо более расплывчато. Его можно оспорить. Его можно даже проигнорировать – иногда это пошло бы книге Гениса на пользу и, несомненно, позволило бы получить от неё большее наслаждение. Но мы не будем. Мы отнесёмся к Генису критически, и пусть нам будет хуже.
Представьте себе пёструю бабочку, которая порхает хаотически и всё же по какой-то явно ведомой ей траектории. Это мысль Гениса. Иногда она раздражает так, что хочется прихлопнуть, иногда – поместить под стекло как характерный для своего вида отличный экземпляр, но чаще – просто посматривать на неё с долей удовольствия. Пусть себе летает... Главное – не придавать ей столько значения, сколько выдумал для бабочки Рей Брэдбери в рассказе «И грянул гром». Мысль Гениса эфирна (в том числе потому, что широковещательна). Факты его не заботят. Раненного в ключицу доктора Ватсона он спокойно может назвать хромым, а XVI век – шекспировским (притом что расцвет творчества Барда начался лишь с 1600 года). Да Генис и сам напишет о своей скорбной дуэли с реальностью: «разоблачённый факт не перестаёт соблазнять ненужными знаниями». Даже то измышление, что было с успехом опровергнуто, для него по-прежнему имеет статус «факта». А потому на Гениса если и ссылаться – так только очень осмотрительно. Полагаться на него небезопасно. А вот медитировать под него можно вполне.
Приливы и отливы, бабочка, мечущаяся бессистемно, но стремящаяся всё же к окну или к лампе, – мысль Гениса при всей наглядной хаотичности вызывает непропорционально много узнаваний, совпадений. Вероятно, дело в том, что она вооружена карандашиком. «Привыкнув пользоваться карандашом с детства, я хотел, чтобы ноготь кончался грифелем», – говорит Генис, и вот тут нет никаких оснований ему не верить. Напротив, читая его книгу, заражаешься его мечтой. Бабочка порхает с цветка на цветок: от Толстого к Беккету и Дюма. Буссенар, Киплинг, Гончаров, Достоевский, спокойно нелюбимый Набоков и нежно любимый Мандельштам появляются ярко и фрагментарно, словно узоры из цветных стёклышек в калейдоскопе. Системы нет только на первый взгляд; на самом деле книга довольно чётко структурирована и движется – предсказуемо, но логично – от начала к концу. И хотя нет в книге Гениса никакого прямолинейного убеждения, после неё так и подмывает заново перечесть многое из когда-либо читанного с карандашом в руках. Это, собственно, и есть главное достоинство «Камасутры книжника». Она побуждает заняться гедонистическим интеллектуальным спортом.
Вся книга Гениса – заметки на полях прочитанных книг, составленные в более-менее цельное пространное эссе. Ироничные, причудливо скроенные, ладно сшитые, иногда двусмысленные, порой – афористические. Замечания Гениса, одновременно меткие, бескомпромиссные и поверхностные, могут вызвать удовлетворение, если вы с ними согласны, и раздражение – если нет. Ну вот, например, такое: «Иногда мне кажется, что наш вдохновлённый Бродским фетишизм языка – ответ на обмеление содержания». Или такое: «Слова у Толстого так прозрачны, что мы замечаем их лишь тогда, когда Толстой начинает нам объяснять свой роман, как деревенским детям – нарочито простыми речами». А вот о Достоевском: «Герои его навязывают нам тот припадочный ритм, в котором живут сами». Со всеми только что приведёнными высказываниями я согласна, и поэтому они мне нравятся. Как нравится и признание: «Никто не способен назначить время удачного свидания с книгой». Как и рекомендация читать «Колыбельную Трескового мыса» на Тресковом мысе. Один мой друг изучал Париж по книге Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой». Художественная география – это серьёзно. Она может привязать вас к месту, которое вы никогда не видали в действительности.
С другой стороны, утверждение, что «в две строки влезает больше пейзажа, чем в страницу из Тургенева», и заявление, что Толстой, написав «Войну и мир», придумал мыльную оперу, умиляют молодецким нахальством. Это Генис, он читает с карандашом, пишет, что взбредёт в голову, и его хочется читать с карандашом тоже, отчёркивая несуразицы, много несуразиц, и время от времени ставя на полях восклицательные знаки. Собственно, если вы уже довольно много читали Гениса раньше, новую книгу можно и не смотреть – она мало что прибавляет к его обычному самовыражению. Но если почти не знакомы с ним – попробуйте, это будет интересное знакомство.
Татьяна САМОЙЛЫЧЕВА
Теги: Александр Генис