«Я немного скучаю по глубоким смыслам»
«Я немного скучаю по глубоким смыслам»
Русская литература в Китае уже не та, что раньше. Изменились обстоятельства - изменилось и прочтение. Однако в Китае по-прежнему есть люди, которые интересуются всем спектром русской литературы – от древности до современности – и стараются сделать её достоянием читающей публики. Мы беседуем с профессором Института иностранной литературы Академии общественных наук Китая, ответственным секретарём Ассоциации китайских исследователей русской литературы Лю Вэньфэем.
– Господин Лю, какие проблемы преподавания русского языка и литературы в Китае вас беспокоят?
– Я не преподаватель русского языка, у меня только аспиранты по русской литературе, и поэтому я мало знаю об этом. Но, конечно, кое-что меня беспокоит. Во-первых, русский язык теперь у нас стал "малым языком", как немецкий, французский и тому подобные, и единственным «большим» иностранным языком является английский. Будет жаль, если такая гегемония английского языка продолжится. Во-вторых, интерес к литературе у студентов факультетов русского языка словно бы падает. Это, конечно, плохо и глупо, потому что литература – это высшая форма языка, более того, русский язык – это литературный язык, это язык Пушкина, это язык, на котором написана одна из самых хороших литератур мира.
– В Китае нередко классическое произведение переводят снова и снова, иногда десятки раз. Хорошо ли это, нужно ли? Качественные ли это переводы?
– Правда, у некоторых русских произведений, например «Евгения Онегина», «Анны Карениной» и «Преступления и наказания», много вариантов перевода. Трудно сказать, хорошо это или нет, потому что они все разные. Если переводов одного и того же произведения много, но каждый из них качественный, это, конечно, неплохо; а если новый перевод по качеству ниже прежнего или является повторением, или даже только плагиатом, это просто ерунда! Нужно ли? Это решают книжный рынок и сами читатели. Мне тоже непонятно, почему оригинал всегда вечный, не допускает никакого изменения, а его перевод постоянно изменяется, и говорят, что каждому поколению читателей обязательно нужен новый перевод. Но так ли это? Я противник того, чтобы «осовременивать» классику способом перевода. Но я задал этот вопрос всем участникам Конгресса переводчиков в Москве в прошлом году, и никто мне не ответил.
– Это молчание очень странно, потому что этот вопрос актуален не только в Китае, но и в других странах. Классику своей страны мы воспринимаем в неизменном виде, так ли уж нужно осовременивать переводы классики[?] Мне приходилось слышать, что новые переводы появляются не потому, что они нужны читателям, а потому, что издателям проще, дешевле заказать новый перевод, чем выплачивать роялти за старые хорошие переводы. Это может быть правдой?
– Это может быть только полуправдой, потому что в Китае (конечно, не только в Китае) всё равно плохо платят за перевод, старый или новый, хороший или плохой.
– В России с советских времён принято считать, что хороший перевод – это перевод, который читается так, словно книга была написана по-русски. А что для китайцев значит хороший перевод?
– Что такое хороший перевод и нехороший – ответ зависит от вкуса читателей, моды, стандарта оценки и даже развития переводоведения. В конечном счёте это спор между одомашниванием и остранением (форенизацией). Это как вопрос «быть иль не быть» для любого переводчика. Я знаю немножко и английский язык и читал некоторые русские произведения по-английски. У меня такое ощущение, что англоязычные переводчики русской литературы более вольно обращаются с оригиналом, чем их китайские коллеги. У нас до сих пор имеет очень большое влияние стандарт перевода, выдвинутый известным китайским переводчиком Янь Фу, который считал, что для идеального перевода необходимо соединение трёх элементов: верности, доступности и изящества. Возможно, поэтому переводы иностранной литературы в Китае выглядят как произведения с большей форенизацией, то есть не похожими на китайские.
– Сколько денег китайские читатели в среднем тратят на книги? Побеждают ли в Китае электронные книги?
– Я не знаю точную сумму, но знаю, что теперь читателей в Китае вообще очень мало, читателей художественной литературы – в особенности. Мы шутим, что сейчас у нас только школьники покупают книги (по указу учителей и для экзаменов), что художественную литературу читают только те, кто её пишет. Это очень печально для Китая, страны древней цивилизации и страны, очень читающей в былое время. Единственным утешением можно считать тот факт, что в сегодняшнем мире Китай не составляет исключения в этом вопросе. Думаю, что электронные книги победят, но только после того, как моё поколение читателей совсем покинет этот мир.
– Кого из русских классиков XIX и писателей XX века вы более всего любите переводить? Кто для вас особенно сложен? Какого писателя, по вашему мнению, китайские читатели знают гораздо меньше, чем он того заслуживает?
– Я всех русских писателей люблю переводить! Я перевёл и русских классиков XIX века – Пушкина, Чаадаева, Лермонтова, Достоевского, Льва Толстого, и писателей XX века – Горького, Андрея Белого, Пастернака, Цветаеву, Мандельштама, Надежду Мандельштам, Хармса, Солженицына, Эрдмана, Шаламова, Пришвина, Бродского, Распутина, Виктора Ерофеева, Пелевина... Когда-то мне казалось, что философское содержание, например у Чаадаева и Белого, или модернистский и постмодернистский метод – самое сложное для перевода, а теперь я считаю, что самая сложная задача для художественного перевода – это Пушкин, его «ясность и простота». Что до русских великих писателей, которых китайские читатели читают меньше, чем они того заслуживают, я бы тут упомянул Баратынского, Лескова, Зайцева и Шаламова.
– Недавно в Пекине отметила своё 99-летие старейшая китайская русистка – Елизавета Павловна Кишкина. Встречались ли вы с нею? Кого из своих учителей вы можете особо вспомнить и отметить?
– Я Елизавету Павловну хорошо знаю. Особенно через её дочь, известную русистку, профессора Пекинского университета иностранных языков Ли Иннань. Из своих преподавателей я хотел бы особо отметить профессора Ли Гана (1926–1997), известного китайского переводчика русской литературы. В 1960 году он опубликовал свой перевод повести Айтматова «Джамиля» в журнале «Мировая литература», и эта публикация вызвала сильный резонанс среди китайских читателей и писателей. С тех пор его переводы выходили в свет один за другим, он издал более тридцати книг, общий объём его переводов – свыше семи миллионов китайских иероглифов. Он скончался, когда ему был только семьдесят один год, и его родные и коллеги считают, что он умер из-за слишком напряжённой работы, он всю свою жизнь посвятил переводу русской литературы.
– Знакомство с иностранными литературами как-то сказывается на литературе Китая? Как это происходит на примере взаимодействия с русской литературой? И что меняется сейчас, когда на передний план выходит литература англо-американская?
– Русская литература играла очень большую роль не только в области культуры, но даже в области политики и идеологии Китая. Если не считать СССР, по объёму издания русской художественной литературы и по степени влияния русской литературы на общество Китай занимал первое место во всём мире. В течение столетия мы почти уже перевели всю русскую литературу, в Китае было издано более пяти тысяч наименований произведений русских писателей, общий тираж их составляет миллиард – это одна третья часть всей нашей переводной литературы.
В 50-е годы прошлого столетия русская и советская литература в Китае выступала не как иностранная, а «своя» литература. Но теперь уже очень мало кто среди китайских писателей говорит по-русски, и китайские читатели тоже очень редко читают современную русскую литературу. Можно сказать, что русская литература в Китае сегодня является только одной из зарубежных литератур. Если в прошлом китайский народ читал «Что делать?» Чернышевского или «Как закалялась сталь» Николая Островского как свой «учебник жизни», то теперь они смотрят на русскую литературу только как на «совсем другие ландшафты». Это словосочетание я взял из романа Виктора Пелевина, который я перевёл с русского на китайский язык. Теперь в Китае многие считают, что русская литература постепенно уходит от китайских читателей и её влияние на китайское общество сильно падает, хотя её всё равно нормально переводят, читают и изучают у нас.
С другой стороны, раньше в китайском изучении русской литературы была тенденция к политизации и социологизации, а теперь такая тенденция значительно менее ощутима: по мере развития социальной демократии, с появлением нового поколения переводчиков и исследователей изучение русской литературы в Китае всё больше сосредоточивается на художественности, на эстетических аспектах литературы, больше внимания уделяется научности и независимости исследования. Словом, русская литература в Китае сегодня как будто ближе к чистому литературному восприятию, и это нам, новому поколению китайских переводчиков и исследователей, любителям «чистой» русской литературы, счастье, а не беда!
– А вы не скучаете по глубоким смыслам? По тому морализаторству, которое было неотъемлемым от русской литературы XIX века и от советской литературы? Современная литература не кажется вам облегчённой, развлекательной?
– Конечно, немного скучаю. Правда, что современная русская литература в некоторой степени теряет «мыслящую силу» традиционной русской литературы, но это – реакция на слишком идеологическую литературную традицию.
– Однажды японская переводчица сказала мне, что европейцы очень многого не понимают в восточных литературах (особенно в стихах), потому что европейцы не пишут иероглифами… Действует ли это в обратную сторону: может ли быть так, что иероглифы вносят в русскую литературу, переведённую на китайский язык, какие-то новые смыслы? Во что превращаются Пушкин и Бродский, записанные иероглифами?
– Я думаю, что «непереводимость» в художественных произведениях заключается не в иероглифах. Я не думаю, что китайцы понимают стихи Пушкина и Бродского иначе, чем русские. Но это только в смысле содержания, а в области поэтической формы я думаю, что поэзию совсем нельзя переводить – не только с европейских языков на восточные иероглифы, но и даже с одного европейского языка на другой.
– Но разве в поэзии сама форма не является отчасти и содержанием? По крайней мере значительно больше, чем в прозе. Вы составляли антологию китайской поэзии, переведённую на русский. Много ли сохранилось в переводе – и что потерялось?
– Вы правы в том, что форма поэзии является также и содержанием. Это так называемая содержательность формы. Именно поэтому я считаю, что поэзию нельзя переводить. Но парадоксальным образом везде поэзию переводят, и всегда иностранную поэзию читают. Что касается моей антологии, я только составитель, и почти все переводчики – русские поэты. Трудно сказать, что сохранилось и что потерялось, но в переводе, несомненно, немало их добавлений.
– В 2000 году вы написали книгу «Светлая печаль: вторая встреча с Россией». О чём была тогда ваша печаль? С каким чувством вы сейчас приезжаете в Россию?
– У меня и тогда не было и сейчас нет никакой «печали» о России, и когда я составлял в сборник статьи, которые написал во время моей второй стажировки в России, я просто цитировал отзыв Франка о поэзии Пушкина. Я думаю, что это выражение является точным определением не только поэзии Пушкина, но и общественного положения России до и после распада Союза, и даже типа русской культуры и характера русского народа. Мне всегда приятно видеть Россию, всегда приятно воспринимать русскую литературу и культуру, в том числе её свет и печаль.
Беседовала Татьяна ШАБАЕВА
Личный вклад
Полное собрание сочинений Пушкина в 10 томах. – Шицзячжуан: Хэбэйское издательство «Образование», 2000.
Составитель Лю Вэньфэй перевёл все стихотворения (тт. 1– 3) и всю прозу Пушкина (т. 6).
Азиатская медь. Антология современной китайской поэзии/ Сост. Лю Вэньфэй. – СПб.: Петербургское Востоковедение, 2007. – 256 с.– 1000 экз.
Антология посвящена Году Китая в России. В собрание вошли стихи сорока поэтов разного возраста и жизненного опыта, различных поэтических школ и направлений, отобранных с целью показать панораму современной китайской поэзии (с эпохи культурной революции до сегодняшнего дня). Поэтесса Римма Казакова написала предисловие для антологии, где отметила: «Появление этой книги – огромная радость для меня и моих коллег… Мы получили возможность прикоснуться к духовной сути нового Китая. Это – начало нового узнавания друг друга, дорога к взаимопониманию, знанию, подлинной близости».
Янус, или Двуглавый орёл – славянофильство и западничество в русской литературе и культуре. – Пекин: Издательство «Китайская общественная наука», 2007.
Двенадцать глав монографии можно условно разделить на четыре части. Первая включает в себя две симметрически структурированные главы: «Обзор по славянофильству» и «Обзор по западничеству». Вторая часть посвящена предвестию идейного разногласия, в ней заключены глава третья – «Спор Ивана Грозного с Курбским» и четвёртая – «Житие протопопа Аввакума». Третья часть – главы с пятой по седьмую – само поле идейной борьбы: возникновение разногласий двух начал, описанных в «Философских письмах», продолжение споров в «Былом и думах», спор Белинского и Гоголя через переписку. Четвёртая часть – отзвуки полемики, главы с восьмой по двенадцатую, которые посвящены размышлениям Ф.М. Достоевского, Н.А. Бердяева, Д.С. Лихачёва, А.И. Солженицына, В.Н. Войновича.
За эту книгу автор в 2010 году получил премию за выдающуюся научную работу от Академии общественных наук Китая.
Письмо в бутылке: Бродский и традиция русской поэзии. – Ханчжоу: Чжэцзянское издательство «Литература и искусство», 1997.
Докторская диссертация Лю Вэньфэя, выпущенная в виде книги, с предисловием Томаса Венцловы, друга Иосифа Бродского.
Теги: Лю Вэньфэй