Прямое попадание в запендю

Прямое попадание в запендю

Год Чехова

Прямое попадание в запендю

ЖАЛОБНАЯ КНИГА

Спектаклю «После занавеса», поставленному Евгением Каменьковичем в Мастерской Петра Фоменко, пожалуй, больше подошло бы название «После Чехова». А может быть, даже и «Вместо…».

Можно сколько угодно долго ломать голову над тем, зачем, по какому принципу объединил Евгений Каменькович чеховского «Медведя» и фриловское «После занавеса», и всё равно не найти на этот вопрос вразумительного ответа. Ни во время спектакля, ни после него, ни даже пару месяцев спустя. Не исключено, что изначально предполагалось, что обе одноактовки будут взяты у ирландского драматурга: за Брайаном Фрилом давно закрепилась репутация знатока Чехова, дескать, он его и переводил неоднократно, и переосмысливал, а «Медведь» является второй частью его «послезанавесного» триптиха «по чеховским мотивам» (часть первая, «Курортные забавы» (название-то какое!), суть переложение «Дамы с собачкой»). Но режиссёр, вероятно, спохватился, что подпись «Б. Фрил» под названием хрестоматийной чеховской шутки, вызывающей симпатию даже тех, кто к творчеству Антона Палыча особой любви не испытывает, в юбилейный год будет выглядеть чистейшим моветоном. Самое простое – предположить, что совмещение классика с его интерпретатором было затеяно ради эффектного контраста. Но контраста не получилось. Как не получилось и синтеза. Зато аттракцион вышел на славу.

От «Медведя» осталась одна шкура, сиречь сюжет. А героев, как шкуры, вывернули наизнанку. Воздушно-романтичную вдовушку с ямочками (Наталья Курдюбова) режиссёр превратил в весьма эмансипированную даму-скульпторшу, избывающую своё неутешное горе путём ваяния статуи незабвенного супруга. А нестарый помещик (Евгений Цыганов) силою того же произвола преобразился в размазню счетовода в мешковатом парусиновом костюме. Такого не грех и водой из ведра окатить, и вверх ногами подвесить. Непонятно только, чего ради нужно с ним стреляться и тем более выходить за него замуж. Кажется, что актёры оставили за кулисами все отпущенные им дарования и просто произносят текст, ёжась от смущения под прикрытием своих живописных «лохмотьев» (художник по костюмам Виктория Севрюкова).

Каменьковичу, по-видимому, чеховский сюжет показался слишком уж простым для нашей сюр-реальности. Глубинную философию в такой вроде и не втиснешь, зато можно поиграть в балаган. Органично в этом балагане смотрится только лакей Лука (Никита Тюнин), которому удалось вписаться в навязанное ему амплуа рыжего клоуна. Каскады трюков и вереницы гэгов, на перечисление коих жалко тратить место, одних смешат, других приводят в замешательство. Но даже если бы их было на порядок меньше, всё равно история о преображении человека под лучами неожиданно нагрянувшей любви, ради которой и затеяно было Антон Палычем сие нехитрое повествование, трансформируется в сюжет для «6 кадров», где очередная вамп-гренадерша обзаводится очередным супругом-подкаблучником, лишённый даже намёка на какой-либо «чеховский мотив».

С играемым после антракта «После занавеса» происходит аналогичная метаморфоза, результат которой прекрасно смотрелся бы в эфире программы «И снова здравствуйте!». Если можно смачно рассказать о том, что стало через 30 лет с актёрами, снявшимися в легендарной «Иронии судьбы», то почему нельзя пофантазировать о том, как спустя 20?лет живут ещё более легендарные племянница дяди Вани и сын генерала Прозорова? И что с того, что в этой фантазии не нашлось места ни для революции 17-го года, ни для НЭПа, ни для прочих, столь же ярких реалий молодой Страны Советов?! Драматург же ирландец, ему такие «нюансы» знать не обязательно, тем более что для него самым главным является тот факт, что у чеховских героев жизнь не удаётся, несмотря ни на какие революции. Маша застрелилась, Ольга с Ириной прозябают в Таганроге (!), а Андрей мотается между Таганрогом и Москвой, чтобы навещать в тюрьме посаженного за разбой Бобика, и скучает по оказавшейся в Казахстане (это в 20-е годы!) Софочке. Профессор Серебряков умер, дядя Ваня тоже, Елена Андреевна хоть и вышла замуж за Астрова, но сбежала от него в Париж, а сам Астров, напиваясь ещё горше, приезжает время от времени плакать на Сонином плече. Соня же, спиваясь пока тихо, почему-то пытается ещё что-то сажать в усадьбе, которую по всем законам давно уже должны были реквизировать Советы.

Спасает этот постреволюционный фантом не советская хроника, мелькающая на задней стене обшарпанной общепитовской точки на невесть каком московском вокзале, а та почти неуловимая паутина чеховских чувств, которую, прорываясь сквозь абсурдность установленного драматургом положения вещей, усердно ткут из самих себя Полина Кутепова и Никита Зверев. Но опять в балагане самым натуральным выглядит клоун – официантка-уборщица вокзальной забегаловки, которую Соня с Андреем окрестили Медузой-Горгоной (Дмитрий Захаров). Похоже, только она (в смысле он) и связывает доконструированных Фрилом чеховских персонажей с реальностью 20-х годов Страны Советов. И поскольку самим драматургом она лишена права голоса, то эту актёрскую работу можно счесть самой большой удачей спектакля.

«Нечеховские» спектакли в чеховском году отнюдь не были редкостью. И право на существование у них никто не оспаривает: чтобы пристальнее вглядеться в гения, можно рискнуть отойти от него как можно дальше. И расстояние это может быть сколь угодно большим, лишь бы оно беспрепятственно проводило через себя те тонкие токи сострадания и сопричастности, вызванные напряжением человеческих душ. Но тут ни за кого не радостно и никого не жаль. Ни тех, кто до занавеса, ни тех, кто после…

Виктория ПЕШКОВА

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии: