Алайская долина, 1945 год
Алайская долина, 1945 год
Алайская долина — межгорная впадина в пределах Памиро—Алайской горной системы — расположена на высоте более 2000 метров над уровнем моря, с суровыми зимами и коротким летом. Там находится Чоналайский хребет с одним из двух семитысячников на бывшем пространстве Советского Союза — пик Ленина (7134 м).
Для всякой биографии детство — трогательная, милая и быстротечная пора. На Алае складывались мои первые осознанные представления об окружающем мире. Этот мир — прежде всего горы. Мы живем в небольшом поселке Дараут—Курган — всего две русские семьи. Где–то неподалёку пограничная застава, ведь через границу и перевалы Памиро—Алайского хребта можно попасть в Китай и Афганистан, кроме того, всего в 15–18 километрах граница с Индией. Мой отец и его коллега обеспечивают радиосвязь этого региона с «большой землей», а возможно и еще чем- то.
Самое яркое впечатление — май 1945 года. Из чёрной тарелки на стене — это радио, то и дело объявляют о победе Советского Союза над фашистской Германией. Я стою на железной кровати, держусь за спинку, прыгаю и что–то ору от радости!
Затем в памяти — импровизированная трибуна на пустыре, красные флаги. Вокруг толпится народ, приглашенный на митинг со всех окрестных кишлаков.
Праздничное настроение — закончилась война! Радость передается и нам, четырёх — пятилетним детям. Стайками девочки–киргизки с охапками диких тюльпанов и маков, некоторые — в нарядных тюбетейках. Пограничники уже на месте. Вооруженные карабинами, они представляют для нас главный интерес — мы крутимся возле них. Начинается митинг, а затем — долгожданный салют — залпы в честь Дня Победы!
Яркий солнечный день. Горная долина недавно освободилась от оков зимы и, тут же, покрылась нежной зеленью вперемежку с алыми маками и красно–желтыми тюльпанами. Голубое небо, вершины окрестных гор сияют серебром. Главное ощущение от праздника — выжили! Выжили все: люди, горы, небо, солнце, выжили и победили! Впрочем, выжили не все. За три года до дня победы, здесь, в горах Алая, ушла из жизни моя мама. А победили, в моём понятии другие те, кто воевал с фашистами, а мы просто жили…
В детстве все хорошо. И даже во время войны — если тебя не бомбят, если ты не в оккупации, а если родители рядом, то ты будешь как–никак сыт, одет и обут. Так что мне повезло. Каково было старшим? Знаю, что им было трудно, как и всем — и на фронте и в тылу. Помню, на полке, в стеклянной банке, хранились кресало, клок ваты и кусок белого кварца. Значит, спички в доме были не всегда. Наблюдал, как добывают огонь, пользуясь кресалом. В левую руку брали кварц и вату, а в правую кресало — обломок напильника. Затем чиркали металлом по камню, искры попадали на вату, вата начинала дымиться, тлеющее пятнышко раздували — вот вам и огонь!
Еще одно воспоминание — во дворе варили мыло. Из чего именно не знаю, но вонь стояла неимоверная! Затем горячую жидкость разливали в противни для охлаждения. Застывшая масса и была мылом, ее резали на куски и делили между соседями.
С пропитанием было сложно. На подсобном участке в этой высокогорной зоне вырастала разве что картошка. Но с охотой в те времена было все в порядке. Наши отцы охотились на уток, кекликов — горных куропаток, на уларов — горных индеек, а зимой — на архаров, горных баранов. Шкура архара, густая, белесая, имелась в каждом доме.
У архара, как я отметил выше, есть еще и европейское название — «горный баран Марко Поло», в честь венецианского путешественника, первым его описавшим. Вес архара — самца достигает 200 килограммов. У него огромные красивые, загнутые назад рога. Он и теперь желанный трофей для охотников Европы. Если во времена моего детства, по рассказам отца, стада архаров насчитывали десятки и сотни голов, то сейчас на телеканале «Охота и рыбалка» можно увидеть документальный фильм о многодневном преследовании пары архаров. Красная Книга не за горами!
В горных речках ловили форель, рыбу темно–серебристого цвета с красными пунктирами по бокам. В памяти первая встреча с яками — огромными, лохматыми и свирепыми на вид животными. Як — это мясо, молоко с высоким содержанием жира и средство передвижения. Если провести образное сравнение, як в горных условиях — это вездеход, а лошадь — легковой автомобиль. В носовую перегородку яку вдевали кольцо, к кольцу привязывали веревку. Наездник, сидя верхом, с помощью этой веревки управлял своим «транспортом».
Отзвуки революционных событий в Памиро—Алайских горах, природу этого края и быт киргизов очень верно и необычайно увлекательно описал в приключенческом романе «Джура» замечательный московский писатель Георгий Тушкан[8]. Книга вышла в 1940 году, выдержала у нас около десяти отдельных изданий и переведена на многие языки. «Советский Фенимор Купер» — называло Георгия Тушкана английское издательство в предисловии к «Джуре». Эту книгу, с большим удовольствием я перечитывал и в зрелом возрасте.
Но вернемся в мое детство. Наш двор, по моим представлениям, был огромен. По периметру его располагались какие–то хозяйственные постройки, несколько жилых домов, а главное — конюшня и сеновал. Там, в основном, мы и проводили время. Русских было несколько ребятишек почти одного возраста. Во всех играх участвовали наши ровесники–киргизы. Так мы осваивали киргизскую речь, а они — русскую. Иногда возникали мелкие ссоры, и тогда киргизские дети, стоя в безопасном удалении на плоской крыше какой–нибудь кибитки, хором дразнили нас: «Чайнек, пиала — орус дувана!», что переводится приблизительно так: «Чайник, пиала — русский дурачок». Мы тоже не оставались в долгу, но не помню уже, каким стишком отвечали.
Я упомянул плоские крыши. Никогда не забуду, как мы, словно воробьи, сбивались на какой–нибудь крыше и грелись под первыми теплыми лучами весеннего солнца. Там же молодые девушки–киргизки, сидя на коврике, играли на темир–комузе. Вообще–то комуз — трехструнный киргизский национальный инструмент, близкая родня домбры и отдаленный родственник гитары. Темир–комуз, то есть железный комуз, — это варган, один из древнейших музыкальных инструментов. Маленькую вытянутую металлическую дугу с прикрепленным к ней стальным язычком прижимают к зубам и заставляют язычок вибрировать, ударяя по нему пальцем.
Возникает своеобразный звук, которым управляют с помощью дыхания и изменением объема полости рта, создавая удивительно богатые мелодии для столь простого инструмента. Играют на темир–комузе, как правило, женщины.
Приходилось быть свидетелем тому, как те же девушки, пристроив голову подруги себе на колени, выискивали в волосах вшей и давили их ногтями. Вшей было столько, что ногти покрывались кровью. Зрелище не из приятных, но мы смотрели на это спокойно — педикулез был обычным явлением.
Общественной бани в Дараут—Кургане не было. Нелюбимая процедура мытья, когда мыло почему–то всегда лезет в глаза, проводилась дома в оцинкованном металлическом корыте. В этом же корыте стирали белье. Вспомогательным приспособлением служила стиральная доска, прослужившая женщинам верой и правдой до пятидесятых годов. А там, наконец, появились первые стиральные машины с ручным отжимом белья через резиновые валики.
Большинство строений в Дараут—Кургане были саманными. Технология строительства таких кибиток была такова: в глине делался замес с соломой, то есть разрыхленную землю сверху посыпали мелкорубленой соломой и заливали водой. Через день–два несколько раз перелопачивали, подливая воду, и так до тех пор, пока замес не превращался в пластичную массу. Из массы лепили комки формой и размером со среднюю дыню. Эти «дыни» высушивали на солнце, получался — саман. Из таких деталей, уложенных в два ряда и скрепленных саманным раствором, выкладывали на каменном фундаменте стены. Их тоже обмазывали раствором.
Из самана, но в один ряд и без обмазки, сооружали дувалы — глиняные ограждения между соседями. Крышу саманного дома, или кибитки, перекрывали жердями, сверху укладывали слой соломы, который в несколько слоев заливали опять таки саманным раствором. Такая кровля выдерживала дожди и снег до следующего лета. Через год крышу надо было обновлять.
Кибитки можно было встретить по всей Средней Азии. Но самое широкое распространение они имели в Ферганской долине, где климат суше и жарче. Полы в таких жилищах могли быть земляными или деревянными. Наша семья, как и многие другие в то время, некоторое время жила в кибитке с полами из коровяка, то есть смеси коровьего навоза с глиной. Навоз служил для связки и имел стойкий специфический запах. Для сохранности такой пол застилали ковриками.
Второй, более прогрессивный метод изготовления самана: это когда замесом заполняли деревянные формы с ячейками размером с крупный нестандартный кирпич. Форму, чаще из двух ячеек, волоком оттаскивали на ровную площадку и опрокидывали, оставляя саман сушиться на солнце. Из такого кирпича–сырца можно было выложить уже вполне добротные стены. Цемент, рубероид, а затем и шифер появились значительно позже.
Сколько восторга вызывали у нас — детишек, краснозвездные самолеты, которые иногда пролетали над Дараут—Курганом. Они, казалось, не летели, а медленно плыли в небе. Куда пилоты держали курс? Кто знает, возможно в Тегеран и в одном из самолётов находился И. В. Сталин. Мы прыгали от радости и орали хором: «Самолет, самолет, ты возьми меня в полет!».
Однажды, на пути к пограничной заставе, несколько необыкновенных машин сделали остановку в нашем поселке. Люди столпились вокруг автомобилей, и повсюду слышалось восторженное: «Студебеккеры… Американские…» Грузовики, окрашенные в темно–зеленый цвет, поражали размерами и мощью. Нам, детям, позволили посидеть в кузове, где все было удивительным — высокие деревянные борта, скамейки вдоль них… До сих пор, оторванные от «большой земли», мы видели лишь гужевой транспорт и редкие «полуторки».
Да что там автомобиль, для ребенка даже на телегу залезть — и то большое событие. Однажды всей нашей детской ораве позволили покататься на арбе — телеге с высокими бортами для перевозки сена и соломы… Арба была запряжена парой лошадей, на дно для мягкости была постелена солома. Молодой киргиз решил прокатить нас с ветерком. Радости было много! На обратном пути, на уклоне и крутом повороте при съезде с дороги во двор — арба перевернулась. Нас потащило под арбой. Мы дружно взвыли от страха, но, к счастью, возница ловко спрыгнул с арбы и быстро остановил лошадей. Все отделались царапинами и небольшими ушибами. До свадьбы заживет!
Иногда к нам в гости, в сопровождении кавалеристов, заезжал командир заставы, как в песне — «на горячем боевом коне». Не спешиваясь, он выбирал момент, подхватывал меня подмышки и сажал впереди себя, а затем, удерживая коня, рвавшегося пуститься вскачь, катал рысью по двору.
Зимой единственным нашим развлечением были санки, благо горки любой крутизны были рядом. Полозья моих санок отец сделал из длинных ножек сломанного венского стула. Я сразу стал чемпионом — мои санки катились дальше других.
Детская память надолго сохранила необыкновенные голубые цветы, которые росли во мху в пойме реки Кызыл–су. Как оказалось позднее, это были дикие гиацинты. С ними, незабываемыми, судьба свела меня через тридцать с лишним лет в ущелье Чон—Урюкты на Иссык—Куле, в пойме небольшого горного ручья. Я сразу узнал старых знакомых, встал на колени и с волнением вдыхал аромат далекого детства.