Глава 1. Культурологическая доктрина общеэллинской избранности (эллины и варвары)

Глава 1. Культурологическая доктрина общеэллинской избранности (эллины и варвары)

Особое место среди всей чрезвычайно сложной иерархии человеческих объяснений занимают общности, именуемые в специальной научной литературе «этносами». Этнос в узком смысле слова в самой общей форме может быть определен как исторически сложившаяся совокупность людей, обладающих общими относительно стабильными особенностями культуры (в том числе языка) и психики, а также сознанием своего единства и отличия от других таких же образований.[185] Ю.В.Бромлей предложил проводить различие между этносоциальным организмом (ЭСО) и этникосом как двумя основными уровнями жизни этноса. Этникос — это вся совокупность людей, осознающих свою принадлежность к данному этносу. Поэтому этнофилософия занимает особое место в структуре элитологии. Она занимается вопросами, связанными с культурными особенностями этнического самосознания. Проблема этнической самобытности вплотную подходит к доктрине избранности (как, например, в иудаизме — идеология богоизбранного народа) и вандализма, как тотального неприятия инокультуры. В рамках этой проблематики лежит и этнофилософская доктрина общеэллинской избранности, как проблема противостояния мира эллинов и мира варваров.

Г.С.Кнабе, анализируя основу общественной формы, в рамках которой протекала в античную эпоху повседневная жизнь людей (полис), отмечал, что греки не знали национальной или расовой исключительности в собственном, современном смысле слова, но они делили весь мир на зону цивилизации и зону варварства.[186] Греки называли всех неэллинов, говорящих на чужом языке, варварами. Последним, как считалось, был свойствен низкий культурный уровень, на чем и основывалось представление о естественном господстве греков над варварами. Так, например, одна из героинь Еврипида произносит монолог, прославляющий греков перед лицом варваров-троянцев: «Греки — цари, а варвары — гнися! Неприлично гнуться грекам перед варваром на троне» («Ифигения в Авлиде»,1400 сл.). Заметим, что и для египтян, считавших себя «древнейшим народом на свете», другие народы, говорящие на своем языке, тоже были варварами (Геродот II.2,158). Аналогичную позицию занимали потом и римляне по отношению к народам, с которыми воевали. Но в дальнейшем, ассимилировав завоеванных варваров, римляне называли так главным образом диких, не покорившихся их силе германцев.

Историк античной философии Диоген Лаэртский уже в самом начале своей книги вынужден был затронуть эту тему. По-видимому, она представляла для автора и его читателей особую значимость, раз потребовалось уже в самом введении обговаривать ее нюансы:»И все же это большая ошибка, — утверждает автор, — приписывать варварам открытия эллинов: ведь не только философы, но и весь род людей берет начало от эллинов» (Диоген Лаэртский. I,3).

Естественно, что в центре эллинской этнофилософии стоит сама эллинская идея, где эллины представлены как элитный этнос, а все остальные варварские народы составляют своего рода «этническую массу». То же самое мы можем сказать и об идеологии «Поднебесной» в Китае и о «Яхвеэлитизме» в иудаизме. Это явления одного порядка. Более того, внутренне они развивались по одному и тому же принципу — богоизбранность определяет избранность культурную и правовую. Так, например, в представлениях Платона — Эллада это остров средь бушующего океана варварства (инокультуры), остров, который живет по своим законам, иначе мыслит, иначе чувствует, иначе дышит. Саму идею избранности в ее античном, т.е. околоплатоновском понимании, мы можем разложить на следующую генетическую цепочку: 1) панэллинская идея, 2) идея гегемонии Афин, 3) социо-культурная элита Афин, 4) аристократия, 5) идея о «сверхчеловеке» (идеальный политик, философ, мудрец), и, наконец, 6) прямо вытекающая из этого богатого исторического наследия платоновская философия избранности.

Платон считает, что начертанный им в диалоге «Государство» проект наилучшей организации общества, может быть осуществим только у греков. Для народов, окружающих Элладу, он не применим в силу полной их неспособности к устройству общественного порядка, основанного на началах разума. Таков «варварский» мир в истинном смысле этого слова, обозначающем все негреческие народы независимо от степени их цивилизации и политического развития. Различие между эллинами и варварами настолько существенно, что даже нормы ведения войны будут иными — в зависимости от того, ведется ли война между греческими племенами и государствами или между греками и варварами. В первом случае должны соблюдаться принципы человеколюбия, продажа пленных в рабство не допускается; во втором война ведется со всей беспощадностью, а побежденные обращаются в рабство.

В первом случае вооруженной борьбы для нее подходит термин «домашний спор», вовтором — «война». Следовательно, заключает Платон, когда эллины сражаются с варварами, мы назовем их воюющими и врагами по природе, и такую вражду следует именовать войной; когда же эллины делают что-либо подобное против эллинов, мы скажем, что по природе они — друзья, только в этом случае Эллада больна и находится в разладе, что следует называть «домашним спором» (Государство, 470е). Именно победы в войнах с варварами (Марафон, Платеи) принесли Элладе славу и «сделали эллинов лучшими» (Законы,707с). «Домашний же спор» обычно позорит тех, кто принимает в нем участие. Оба эти тезиса будут потом неоднократно повторяться в афинской риторике последующего периода и иметь большой успех особенно в эпоху македонского и римского владычества на Балканах. По мнению Платона, сущность этноса выражается единством племени, языка, законов, а также общностью жертвоприношений и других подобных обычаев (там же. 708с).

Любопытно, что и Аристотель пытался внушить Александру Македонскому мысль о принципиальном различии греков и негреков. Его письмо Александру о колонизации успеха у царя-фараона не имело. Он поощрял смешение пришлого, македонского и местного, греческого населения. «Аристотель ему советовал, — пишет Плутарх в своем трактате «Об удаче и доблести Александра»(I,6) — чтобы эллинами он управлял как наставник, а варварами — как деспот, о первых заботиться, как о друзьях и родственниках, а со вторыми вел себя, как со зверями, а не как с людьми. Однако он, избегая разжигающих вражду восстаний, которые бы изнутри подтачивали его могущество, поступил иначе; рассуждая как всеобщий покровитель, посланный богами, он вступил как заступник всех и каждого и, принуждая оружием тех, кого не привлек словами, соединил в одно целое людей со всех концов света, смешав, словно вино в заздравном кратере, жизненные пути, характеры, брачные установления и обычаи. Он потребовал, чтобы родиной все считали вселенную, а его лагерь — акрополем или крепостью, добрых людей — соплеменниками, а злых чужестранцами, чтобы эллины и варвары не различались между собою..., но чтобы всякого доблестного мужа считали эллином, а порочного — варваром, и приказал, чтобы все носили одинаковую одежду, питались одной пищей, имели общие брачные установления и обычаи, смешанные благодаря совместным бракам и рождением от них детям».[187]

Несомненно, что космополитизм Александра, выражающийся в его стремлении очистить всю землю от диких народов и превратить в Элладу весь мир, распространив на всякий народ благозаконие и мир,[188] отмечен печатью кинического влияния. По свидетельству Плутарха, царь часто повторял: «Если бы я не был Александром, я был бы Диогеном». А ведь именно Диоген Киник (еще один достойный ученик Сократа) провозгласил себя космополитом, т.е. «гражданином мира» (Диоген Лаэртский. VI.63).

Фактически в античной этнофилософии идет противостояние (если не «борьба») двух идей — идеи о равенстве людей и идеи об их природном неравенстве. Обе эти идеи лежат в плоскости соотношения разных культурных уровней — эллинов (равных по культуре своего образования) и варваров (необразованных и потому нижестоящих). Так ещё в птолемеевском Египте для того, чтобы стать александрийцем, надо было пройти гимназий, а чтобы стать римлянином — поступить на государственную службу.[189] Сама принадлежность к роду человеческому определяется в этнофилософии моралью: «И варвара от неварвара мы отличаем не по языку, не по происхождению, но по мыслям и душе. Тот преимущественно и есть человек, кто содержит правое учение веры и ведёт любомудрую жизнь» — таков был окончательный приговор Иоанна Златоуста (Expositio in psalm.143,s) в самом конце античной эпохи.

Следующей ступенью в этнофилософии является общественная элитопсихология отдельно взятого полиса — проблема местного патриотизма, напрямую связанного с идеей гражданственности. Идея избранности отдельно взятого полиса напрямую зависела от того, какую роль он играл в общеэллинском доме. Прежде всего, бросается в глаза явная доминация Афин и Спарты в указанный период греческой истории. Эта доминация имела под собою достаточно глубокое идеологическое обоснование. Геродот, например, утверждал, что Афины стали гегемоном («они заняли, безусловно, первенствующее положение») эллинского мира, благодаря тому, что сбросили иго своих тиранов. Свобода стимулировала их к стремлению к собственному благополучию.[190]

Диоген Лаэртский рассказывает о кинике Антисфене, что он был афинянином, но, по слухам, нечистокровным, так как мать его была фракиянка. «Поэтому,- продолжает далее Диоген, — когда он отличился в сражении при Танагре, Сократ заметил, что от чистокровных афинян никогда бы не родился столь доблестный муж. А сам Антисфен, высмеивая тех афинян, которые гордились чистотою крови, заявлял, что они ничуть не родовитее улиток или кузнечиков» (Диоген Лаэртский.VI,1). По всей видимости, эта насмешка относилась и к Платону, которого Антисфен неоднократно высмеивал за его аристократические привычки, а также за древность рода, к которому он принадлежал.

Пренебрежительно и даже с явным презрением к «тщеславным» афинянам относились и многие другие философы, пользовавшиеся в самих Афинах известной славой, такие, как Гераклит из Эфеса и Зенон Элейский (Диоген Лаэртский. IХ.15 и IХ.28). Они были сторонниками, так называемого, местного патриотизма. Гераклит отказался даже посетить персидский двор царя Дария, заявив при этом, что он привык довольствоваться немногим (там же). Суть греческой полисной жизни — единство многообразного. Для греков полис есть особое, внутреннее гражданское единство жизни, явно противопоставленное бытию других городов-государств и одновременно противопоставление негреческому (варварскому) миру единство.[191]

Лучше всего панэллинская тема на местном уровне может быть проиллюстрирована на примере политических деятелей Афин последней четверти IV в. до н.э. Обычно исследователи этого постплатоновского времени выделяют пять политических групп, которые составляли политический спектр Афин. Лидерами этих групп были: Ликург, Демосфен, Эсхин, Фокион и Гиперид. За исключением Гиперида четверо остальных были учениками Платона (Диоген Лаэртский,III.46-47. ).[192] В той или иной степени, но Платон как политик продолжал в них жить. Более того, источники того времени позволяют нам выделить платоновскую персонализацию в его учениках. К этому следует добавить, что были живы еще и другие ученики Платона, хранившие его философское наследие — Спевсипп, Ксенократ, Аристотель и даже, если верить Диогену, Феофраст. Да и сам Александр Македонский может быть назван «внуком Платона» и «правнуком Сократа».

Роль македонского царя как завоевателя Эллады трактовалась ими неоднозначно. Так Ликург, считал, что поражение при Херонее — общеэллинская трагедия; погибшие унесли с собой в могилу и свободу Эллады. В политической концепции Ликурга важное место занимали традиционные для афинской демократии идеи о праве Афин на гегемонию над другими полисами, о моральном и военном превосходстве афинян; более того, власть Афин — благо для эллинов. Особенно отчетливо эта мысль выражена в «исторической части» его речи «Против Леократа», в рассказе о греко-персидских войнах, о битве при Саламине, когда, по словам Ликурга, афиняне сделали греков свободными, вопреки им самим.[193]

Развивая панэллинские идеи, не мог пройти мимо гегемонии Афин и Демокрит. Он полагал, что Афины должны, как наиболее достойные из всех полисов, занять, с согласия других государств, руководящую роль в Греции. Более того, они должны выступить организаторами сопротивления всей Эллады и возглавить борьбу с Македонией. К этому взывает их прошлое, они привыкли главенствовать в Элладе, хотят первенствовать и являются политическими руководителями греков. В этой борьбе, по словам Демосфена, они готовы сделать всех свободными. Он призывал афинян поступать так, чтобы в них видели «общих заступников свободы всех». Они всегда стремились к тому, чтобы «спасти притесняемых» и не должны отдавать «никого из более слабых во власть более сильному». Афины занимают особое положение, и в то время, как многие из эллинов считают допустимым ради какой-нибудь выгоды лично для себя пожертвовать остальными греками, афинянам, даже когда они терпят обиду, честь не позволяет применить по отношению к своим обидчикам такого возмездия, — допустить, чтобы некоторые из них попали под власть варвара: «Отечество всегда борется за первенство, за честь и славу», которые у Демосфена отождествляются с общей пользой эллинов.[194]

Демосфен призывал сограждан брать пример с предков, которые «в течение сорока пяти лет правили греками с их собственного согласия и более десяти тысяч талантов собрали на Акрополе; им подчинился царь... как и подобает варвару подчиняться грекам.» [195]

Аналогичные панэллинские идеи мы находим и в речах другого оратора той эпохи — Гиперида. Он неоднократно повторяет мысль об Афинах как благодетеле всей Эллады. Они, Афины, единственные, кто может и защитить общеэллинский дом, и вернуть справедливый суд. При этом Гиперид так же, как и Ликург и Демосфен, ссылается на пример греко-персидских войн и гегемонию Афин в эпоху Перикла.[196]

Афины всегда гордились тем, что они автохтоны, т.е. рождены самой аттической землей. Первые аттические цари — Кекропс, Кранай и Эрихтоний были автохтонами. По свидетельству Аполлодора (III,14,1) тело Кекропса срослось со змеиным (змея — символ мудрости, коренящейся в глубинах земли). В «Менексене» Платон достаточно ясно выражает этот природный элитизм жителей Афин. Нашему городу, пишет он, свойственно «свободолюбие и благородство, покоящиеся на здравой основе и природной нелюбви к варварам, ведь мы — подлинные эллины, без капли варварской крови. Среди нас нет ни Пелопов, ни Кадмов, ни Египтов, ни Данаев, ни многих других, рожденных варварами и являющихся афинскими гражданами лишь по закону, но все мы, живущие здесь, настоящие эллины, а не полукровки; отсюда городу присуща истинная ненависть к чужеземной природе» (Менексен,245с-d). А.Ф.Лосев достаточно сдержанно комментирует это место (См. кн.: Платон. Собр. соч. Т.1. С.715). Хотя, на наш взгляд, «истинная ненависть» к «полукровкам» может быть интерпретирована с несколько иных, более радикальных позиций... Платон здесь недвусмысленно намекает на чужеземное и даже восточное происхождение основателей других греческих городов, хотя и принимает во внимание, что все они потомки Зевса, как и положено быть героям.

Развивая далее свою этнофилософскую мысль, Платон утверждает, что столь блестящее положение Афин стало возможным благодаря мужеству ее «достойных людей»: «Город, благодаря им, обрел славу непобедимого, даже если против него будет все человечество, и славу справедливого, ибо мы победили (своих врагов) благодаря собственному превосходству» (Менексен,243d). Впрочем, эти два процесса взаимообусловлены — ведь прекрасное государство воспитывает хороших граждан (Там же,238a-d). Академик утверждает, что граждане Афин «будучи братьями, детьми одной матери», не признают отношений господства и рабства между собой: «Равенство происхождения заставляет нас стремиться к равным правам для всех, основанным на законе, и повиноваться друг другу лишь в силу авторитета доблести и разума» (Там же,239a). Поэтому само «наше государственное устройство и тогда было, и ныне является аристократией: эта форма правления почти всегда господствовала у нас, как и теперь. Одни называли ее демократией, другие еще как-нибудь, кто во что горазд, на самом же деле это правление лучших с одобрения народа»(Там же,238c-d).Платон понимает термин «аристократия» в его буквальном значении «правление лучших». Причем у него получается, что аристократия не противоречит демократии (как это понимается нами сейчас), а, напротив, демократическая форма правления на самом деле является аристократической, так как всегда по справедливости выдвигает к власти самых лучших своих людей, которые по духу своего воспитания являются аристократией.

А.Дж. Тойнби, анализируя доктрину этнофилософии, отмечал, что и сегодня греческая культура почитается как высший критерий превосходства. С другой стороны, психология национального превосходства в форме приписывания себе права превосходства и духовной избранности, присуща практически всем народам, обретающим свое национальное самосознание.[197]