Зона

Зона

Меня арестовали во дворе моего дома, в селе Алзамай Иркутской области, во время заготовки дров на зиму и судили за невыход на работу. После четырех классов средней школы я пошел на завод, работавший для фронта, и после войны он не был снят с военного положения. Невыход на работу приравнивался к дезертирству; я тогда просто не успел привезти из леса дрова, и мне пришлось пропустить на работе день. Теперь мне вовсю светило пять лет - за обвинительные приговоры судьям тогда давали надбавки к окладу. А у меня через полгода от голода и холода умер брат - дров привезти в дом было уже некому.

Человеком, спасшим меня в следственной тюрьме, был Варлам Шаламов. Он был старостой камеры. А общая камера - это когда триста человек спят сидя, а покойников подтаскивают к выходу из камеры только тогда, когда они начинают пахнуть. «Привет тебе, пионерия, шлет Лаврентий Берия», - так встретили меня, когда я вошел в камеру (мне тогда пионерский галстук служил и шарфом, и утиралкой для соплей). И если вы думаете, что это был знак расположения, то ошибаетесь: малолеткой меня уже не считали (поскольку уже исполнилось 16), а совершеннолетним я не был (18 еще не исполнилось). На раздаче баланды стоял Шаламов. Если бы он не наливал мне погуще, меня через месяц такой жизни подтащили бы к выходу.

Через полгода меня освободили на очень странных условиях - «по списку мертвых». Вызвали к начальнику зоны, и говорят: «Подписываешь неразглашение обстоятельств ареста и выходишь отсюда. Едешь домой и сидишь тихо. Если кому-нибудь проговоришься, получишь пять лет вдобавок к своей статье». Я говорю - а жить-то мне как без документов? Ах, тебе еще и документы? Может, ты на свободу не хочешь? В общем, выбора особенно не было. Я выходил из зоны, шагая за труповозкой, как будто я тоже мертвец, только ходячий. Открывавший ворота безоружный вохровец (в лагерях так устроено, один без табельного впускает-выпускает, другой с автоматом его прикрывает с вышки) говорит своему напарнику вертухаю: «Давай шлепнем этого щенка от греха. Он все равно окочурится где-нибудь назавтра, а проблемы у нас будут нешуточные, что мы его выпустили». Я шагал через ворота как на ватных ногах - ждал, что тот выстрелит.

До дома добрался на товарняке. Вся моя семья к тому моменту работала в колхозе за трудодни, то есть на самом деле - за краюшку хлеба. Я подождал маленько, сунулся за паспортом: мне его, что самое удивительное, выдали. А паспорта тогда были кодированные, и у меня стояло «1147», что означало «освободившийся из мест», и любой мент мог с одного взгляда определить, что со мной делать и куда меня тащить.