Меньшевики

Меньшевики

Вторую значительную группу оппозиции составляют меньшевики. Их вожаками являются Мартов и Дан. Из них Мартов - умнее, а Дан - болтливее, и его болтливость ставит его часто в положение, которое не всегда встречает одобрение со стороны его друзей. Оба очень храбры и оба евреи. Меньшевики стоят за возвращение к капитализму, но иначе организованному и серьезно контролируемому ими самими. В противоположность Спиридоновой и ее романтическим приверженцам они одобрительно относятся к политике Чичерина, к его предложению мира и концессий союзникам. Они опубликовали обращение к союзникам, в котором говорят о необходимости соглашения Антанты с «правительством Ленина». Судя по тому, что они Советское правительство связывают с именем Ленина, ясно, что они опасаются худшего и поэтому боятся использовать (что им было бы легко) недовольство народа из-за голода и холода. Они боятся, чтобы возбуждение не перешло в анархию, что лишило бы республику возможности защищаться против Колчака, Деникина, Юденича и других вооруженных реакционных групп. Их враги некоммунисты говорят о них так: «У них нет никакой сознательной программы, они хотели бы возвращения буржуазного правительства, так как при нем были бы левой оппозицией».

2 марта я был на избирательном собрании рабочих и служащих Московских кооперативов. Было так холодно в вестибюле университета, где происходил митинг, что у меня замерзли нос и ноги. Было объявлено, что будут выступать коммунисты, интернационалисты, меньшевики и правые социали-сты-революционеры. Последние не явились. Президиум был в большинстве некоммунистический, а собрание почти поровну разделилось на защитников и противников коммунизма.

Первый из ораторов-коммунистов произнес очень слабую речь об общем положении дел в Европе; он старался доказать, что единственное спасение России - держаться пути, намеченного правительством в последнее время.

После него слово взял Лозовский, старый интернационалист. Он поддерживал общую политику коммунистов, но критиковал применение репрессий в отношении печати. За ним выступил меньшевик Дан; его-то я и пришел послушать. Это живой человек небольшого роста; когда он говорит, то легко приходит в возбуждение. Он нападал на общую политику большевиков, но в то же время заявил, что если бы на них напали извне, он был бы готов их поддерживать. Вот главнейшие тезисы его речи:

Он согласен с тем, что необходимо разбить Колчака.

Политика большевиков по отношению к крестьянам должна была кончиться тем, что армия, становящаяся в процессе своего развития все более и более крестьянской по своему составу, должна будет превратиться в армию с контрреволюционными симпатиями.

Он противопоставил странные аргументы критике большевиков, касающейся Бернской делегации: хотя Тома, Гендерсон и др. поддерживали своих империалистов во время войны, но все это уже дело прошлого, и соглашение с ними не помешает, а, наоборот, поможет революции в Англии и Франции.

Он объяснил, что формула «вся власть Советам» означает теперь «вся власть большевикам» и выразил желание, чтобы Советы действительно пользовались полной властью, вместо того чтобы поддерживать большевистскую бюрократию.

Его спросили, какова его программа. Он ответил, что у него нет времени ее излагать. Я внимательно следил за теми, кто аплодировал. Было ясно, что все недовольны настоящим положением вещей, но не менее очевидно было и то, что ни одна партия не имела бы успеха, если бы дело шло о разрушении Советов (в конце концов, Дан желал превращения Советов в не политическую, а промышленную организацию), и если бы она не была готова бороться против внешней реакции.

Я посетил Суханова, одновременно друга Горького и Мартова, но ни с тем, ни с другим не сходившегося в своих политических взглядах. Я пришел, с одной стороны, чтобы взять у него корректирующие листы его первого тома воспоминаний о революции, с другой, - чтобы узнать, что думал он о событиях. Я нашел его в нетопленной комнате, закутанного не то в халат, не то в пальто. Он собирался пить чай без сахара с небольшим ломтиком хлеба, с таким же ломтиком колбасы и с микроскопическим кусочком масла, который ему привез из деревни один из друзей.

У него был меньшевик Никитин, мрачный пессимист, предсказывавший гибель всех революционных завоеваний.

Суханов спросил меня, заметил ли я пропажу всех ложек (в «Метрополе» остались одни только деревянные ложки) и не видел ли я в этом символа грядущей гибели революции. Я сказал ему, что, хотя не жил в России тридцать с чем-то лет, как он, я все же жил в ней достаточно долго до революции и успел привыкнуть к исчезновению принадлежностей для рыбной ловли настолько, чтобы не удивляться тому, что русские крестьяне, даже в роли делегатов, не могут удержаться, чтобы не украсть, если это возможно, ложки, особенно в период революционных потрясений, хотя бы как доказательство того, что они действительно были в Москве.

Мы, конечно, стали говорить по поводу их отношений к большевикам. Оба работали в советских учреждениях. Суханов был убежден, и Никитин соглашался с ним, что стоит только большевикам войти в соглашение с остальными партиями, как Колчак и Деникин принуждены будут покончить с собой, а Ллойд-Джордж - оставить мысль об интервенции.

Я спросил его, что произошло, если бы им поставили условием либо собрать Учредительное собрание, либо подвергнуться блокаде. Суханов мне ответил: «Такое Учредительное собрание было бы невозможно, и мы были бы по отношению к нему в оппозиции».

По поводу Советов один из них, не помню кто, ответил мне: «Мы в настоящее время сторонники советской программы, но мы думаем, что подобная форма правления не может существовать долго. Мы смотрим на Советы как на прекрасное орудие для классовой борьбы, но не как на совершенную форму правления».

Я спросил Суханова, считает ли он возможной победу контрреволюции. Он ответил отрицательно, но признал, что есть опасность, чтобы агитация меньшевиков не возбудила недовольства в массах настоящими условиями жизни и не окончилась погромом, который снесет и большевиков и меньшевиков одновременно. По их мнению, Россия не была еще готова для социалистического государства. Они предпочитали поэтому государство, в котором существовал бы частный капитал и где предприятия велись бы не под управлением государства, а под управлением хозяев. Они полагали, что крестьяне, мелкие собственники по инстинкту, будут стоять за подобного рода правление и что все это кончится утверждением одной из форм демократической республики. Оба они были против уступки концессий союзникам, потому что это отдавало бы во власть концессионерам весь север России, его железные дороги, леса, право организовывать собственные банки, железнодорожные станции в городах, со всем, к ним относящимся.

Суханов принципиально был против концессий и жалел, что меньшевики признавали их.

Я посетил Мартова в редакции его газеты. Газету только что закрыли из-за статьи, которую сам Мартов признавал неосторожной, так как она протестовала против дальнейшего существования Красной армии. Выразительным жестом указал он мне на печати на дверях и сказал, что они выпустят другую газету. Он показал мне первый номер этой газеты и сказал, что спрос на нее так велик, что они изменили свое первоначальное решение выпускать ее еженедельно и сделали ее ежедневной газетой. Мартов сообщил мне, что он и его партия были по следующим соображениям противниками всякой интервенции. Во-первых, они думали, что продолжение столкновений и необходимость существования армии и активной обороны страны помогали развитию нежелательных сторон революции, тогда как соглашение, разряжая общую враждебность, заставило бы большевиков вести более умеренную политику. Во-вторых, потребности армии парализовали все усилия привести в нормальное состояние экономическую жизнь страны. Кроме того, он был убежден, что интервенция, какая бы она ни была, поддерживает реакцию, допуская, что Антанта, быть может, ее и не желает.

- Это выходит само собою, - сказал он, - что силами, которые поддерживают интервенцию, руководит реакция, вот почему все нереакционные партии забывают все свои разногласия с большевиками, чтобы защищать революцию в целом.

Он был убежден, что большевики или изменят свою политику, или уйдут. Он мне прочел в подтверждение своего мнения письмо одного крестьянина, которое доказывало, что крестьяне противились вхождению в сельские коммуны (принуждение было отвергнуто центральным правительством).

«Мы взяли землю, - писал крестьянин. - Взяли столько, сколько могли обработать. Мы обработали то, что до сих пор было необработанно, и если теперь будет организована коммуна, придут лентяи, которые до сих пор ничего не делали и воспользуются нашей работой».

Мартов был того мнения, что сама жизнь, нужды страны и воля крестьянских масс приведут к тем изменениям, которые он считал желательными при советском строе.