Шарашка и зона

Шарашка и зона

Зимняя олимпиада сериалов, на наших глазах развернувшаяся на метровых телеканалах, принесла сенсационную победу «Зоне» (НТВ), не только завоевавшей «золото» живого зрительского внимания, но и установившей «рекорд», причём двойной сразу: сначала её запретили «по просьбам трудящихся», а потом — как раз под Туринское столпотворение — триумфально вернули в ночной эфир.

Примечательно это и потому, что «Зону» смотрит мужская половозрелая и полная сил аудитория, тяготеющая к силовому единоборству и зимним видам спорта, а вовсе не к мыльной опере. А тут — надо же! — серьёзные дядьки подсели на «мыло». И категорически требуют продолжения, хотя другие серьёзные дядьки уже выразили готовность прислушаться к «просьбам трудящихся».

Такого на нашем телевидении ещё не было — да и не только на телевидении. Партия жизни имеет один процент, Партия автолюбителей не покатила, Партия любителей пива и вовсе сгинула в мутной пене дней — а вот не учредить ли к ближайшим выборам Партию зоны? Тем более что и с кандидатурой председателя партии затруднений вроде бы не возникнет.

Деликатность триумфа «Зоны» усугубляется и тем, что в числе (заслуженно или нет) побеждённых оказалось долгожданное солженицынско-панфиловское детище «В круге первом», вызвавшее при премьерном показе — как чуть ли не всё, связанное с именем великого старца, — лишь почтительно-сдержанную зевоту. Непритязательная (без громких имён и явно на медные деньги снятая) «Зона» переиграла знаменитую «Шарашку» по всем статьям, кроме разве что 58-й! К чему бы это? А главное, почему?

Некогда прославленный «Новый мир» (в котором до сих пор печатается и сам нобелевский лауреат) уже лет пятнадцать едва ли не в каждом номере ставит вопрос в одной-единственной плоскости: достаточно ли мы хороши, чтобы суметь возвыситься в глубину и углубиться в высоту равнобожественного солженицынского дерзания? Это, конечно же, превосходно обоснованное сомнение, однако критику поневоле приходится действовать на свой страх и риск.

Немногие узники ГУЛАГа дожили до наших дней, скажет кто-нибудь, — а Зона пропустила и пропускает через себя миллионы. И попадают в Зону (за редчайшими исключениями) всё-таки не из дипкорпуса, не из высшего офицерского состава и не с университетской кафедры — и философских диспутов в застенке, соответственно, не ведут. Не ведут, не вели и прислушиваться к ним не станут, даже «откинувшись», — пусть и озвучены эти споры подлинной dream-team отечественного кино. Да и про Сталина — хоть так, хоть сяк, хоть наперекосяк — всем давно остозвездило. Трудно им там, на шарашке, — поверим на слово, — а кому легко?

Это, однако же, полправды, а может, и четверть правды. Потому что, с одной стороны, роману Солженицына (и всему его творчеству в целом) присущи, не скажу недостатки, но особенности, сводящие возможность успешной экранизации — даже в условиях мобилизации лучших сил и средств — к исчезающее малой величине. А с другой, как раз «Зона» во всей своей непритязательности — и, строго говоря, не свободная от натяжек и передержек — эти особенности солженицынского письма (скрупулёзно, слишком скрупулёзно воссозданные Глебом Панфиловым) более чем контрастно высвечивает.

О проблеме «Круга-99» уже написано. То есть о том, что в основу экранизации (в отличие от театральной инсценировки Любимова) положена полная версия романа, опубликованная позднее «журнальной» (то есть предназначенной для публикации в «Новом мире» Твардовского, напечатанной, однако, не там, а на Западе и широко разошедшейся по советской стране в самиздате). Сюжет романа строится на телефонном звонке Иннокентия Володина — поступке однозначно благородном в «журнальной» версии и чудовищно двусмысленном в «полной» (а значит, и в экранизации), где преуспевающий советский дипломат сообщает американцам о том, что русские вот-вот похитят у них секрет атомной бомбы! То есть встаёт на путь государственной измены.

Мысль о том, что такому государству, как СССР, не изменить нельзя, чрезвычайно дорога Солженицыну. Сравни, скажем, «Архипелаг ГУЛАГ», том третий. Но пример в данном случае выбран, мягко говоря, не самый удачный. Потому что именно ядерный паритет предотвратил мировую войну во второй половине прошлого века. И — да, без кражи американских военных секретов это не обошлось (и супруги Розенберг были казнены за это на электрическом стуле). И создание советской атомной бомбы — в шарашках и полушарашках — курировал лично Берия. Но нет никаких сомнений в том, что, обладай американцы ядерным оружием в одностороннем порядке, они его — против нас с вами — и применили бы. И стёрли бы трехсотмиллионное население нашей тогдашней страны в порошок, заодно избавив его и от ужасов «преступного режима».

Солженицын когда-то думал иначе. Он и в Америку-то так рвался, будучи уверен в том, что советские танки не сегодня-завтра прокатятся по всей Европе и раздавят героического борца с режимом многопудовыми гусеницами в заранее облюбованной им Норвегии, потому что «Дракон не выбрасывает из пасти дважды» (из книги мемуаров «Угодило зёрнышко меж двух жерновов»). Да и роман «В круге первом» не только написан, но и прочитан тридцать с лишним лет назад. А вот телефильм по нему мы смотрим (а в большинстве своём и не смотрим) сегодня! И тот, кто всё-таки смотрит, поневоле приходит к непредусмотренным создателями сериала выводам. Да, таких изменников, как Володин, надо выявлять и обезвреживать! И — да, в деле обезвреживания надо пользоваться новейшими достижениями науки и техники. И если вольнонаёмные учёные ленятся или терзаются нравственными сомнениями, то — да, надо создавать шарашки, надо шантажировать интеллигентных специалистов этапом и зоной. И — да, чтобы не либеральничали директора и генералы, сажать, а лучше сразу расстреливать надо в случае малейшего сбоя даже генералов. И — да, никто, кроме Сталина, на такое не решится. А если так, то выбирая между уничтожением нашей страны в пламени Хиросимы и таким чудовищем, как Сталин, — мы голосуем за Сталина!

Конечно, до логического конца эту цепочку рассуждений доводят немногие. А вот ощущение, что тебе вешают лапшу на уши и гонят туфту, возникает едва ли не у каждого. И только под воздействием неоспоримого солженицынского величия трансформируется (по принципу замещения) в почтительную скуку. И сериал не смотрят — или смотрят бездумно (как привыкли смотреть мыльные оперы) — и слава богу, что дело обстоит именно так. Потому что — исходя из вышесказанного — перед нами апологетика сталинизма и Сталина.

Это, разумеется, изъян, причём изъян пагубный, однако ещё существеннее вскользь упомянутые нами ранее особенности солженицынского письма. В творчестве писателя на равных уживаются два начала — сатирическое и соцреалистическое. В первую очередь, он, конечно, сатирик — и блистательнее всего выступает в жанре памфлета: антисоветского («Архипелаг…»), антиленинского («Ленин в Цюрихе») и антисемитского («Двести лет вместе»; последний пример, впрочем, наименее показателен, так как здесь — особенно в томе первом — писатель явно осторожничал). Сатирические, чисто памфлетные страницы великолепны и в «Круге…» — это ряд вставных новелл и вся линия, связанная со Сталиным.

Но Солженицын и соцреалист: он укрупняет и идеализирует положительные персонажи (начиная, естественно, с alter ego), он «лакирует» их и всё с ними связанное, он выдаёт единичное за типическое, точь-в-точь как Горький — в пресловутой «Матери» (которую, кстати, экранизировал тот же Панфилов), он создаёт свой аналог «Кубанских казаков», не уступающий первоисточнику ни художественной убедительностью, ни жизненной достоверностью. И Панфилов идёт за ним след в след. И снимает «Кубанских казаков» в тюремной части сериала. И снимает чаплинского «Диктатора» в кремлёвской части сериала. Превосходно снимает и то, и другое. Но столкновение антисоветской сатиры со стопроцентно советской «лакировкой действительности» приводит к взаимоуничтожению. И над обуглившимися километрами киноплёнки в воздухе вырастает карикатурный «гриб».

В романе, строго говоря, дело обстоит точно так же — но роман прочитан давным-давно, а сериал профессионально отсмотрен сегодня. Снять по «Кругу…» сильное кино можно, наверное, и сейчас — но только «вольно переведя» его на язык современных реалий и проблем. Тогда как Панфилов «перевёл» его не буквально, а буквалистски — правда, не «с листа», а по памяти, — по впечатлениям от первого прочтения тридцатилетней давности (по впечатлениям, напомню, от «журнальной» редакции).

И в заключение, опять «Зона». Что же есть в ней такое, чего так отчаянно не хватает панфиловскому телефильму и роману, по которому он снят? Есть человеческая неоднозначность подавляющего большинства персонажей: в одно мгновенье героев, в другое — мерзавцев, в третье — героев и мерзавцев одновременно; есть достоверность предлагаемых обстоятельств (поверх сюжетных и специфически «мыльных» натяжек); есть, наконец, подкупивший как минимум мужское население страны лейтмотив не двуединства даже, а полной гомогенности Воли и Зоны: люди живут и умирают и здесь и там, причём живут и умирают по одним и тем же правилам — по труднопереносимым (а кому легко?) правилам, ни к юридическим законам, ни к воровским «понятиям», ни уж подавно к библейским заповедям не сводящимся.

Любопытно и горько — хотя в каком-то смысле отрадно, — что и этот актуализированный создателями «Зоны» лейтмотив впервые прозвучал в творчестве Солженицына.

2006

Данный текст является ознакомительным фрагментом.