КРЕСТ НЕУДОБОНОСИМЫЙ

КРЕСТ НЕУДОБОНОСИМЫЙ

Точной нет статистики. Приблизительно известно: по России бродят от 12 до 15 миллионов неприкаянных наших соотечественников. Власти фарисействуют, клянутся народу в любви, лепечут о каких-то гражданских правах и обретенных свободах. Горемык же год от года прибавляется. Бездомные, обездоленные устраиваются кто как может. Редко — у родных и близких. Чаще — в приспособленных для жилья концентрационных лагерях, в полевых вагончиках, просто в палатках. И это считается еще за благо. Ведь масса таких, которые гнездятся в готовящихся к сносу зданиях, подвалах, кладбищенских склепах, в канализационных люках, а то просто под открытым небом, на скамьях парков культуры и отдыха.

По казенной табели беженцы подразделяются на две основные группы. Подавляющее число — нелегалы, дикий контингент, всякая нечисть. Не приведи Господь оказаться в этой буче. Ибо снимаются с места под страхом преследования, опасаясь за свою жизнь. Уходят семьями, бегут в одиночку. Ведь часто и минуты нет, чтобы заранее побеспокоиться о подорожных документах. Вырвавшись из огня, бедняги попадают в полымя. Наша родная милиция (ФСБ) встречает беглецов взглядом исподлобья. Не подымая шума, их отлавливают, манежат в «обезьянниках», выпытывают нужные сведения, после чего этапным порядком высылают туда, откуда явились. Второй разряд — вынужденные переселенцы, коим посчастливилось раздобыть филькины грамоты. Наспех состряпанные «справки» тоже не гарантируют их обладателям достойной жизни на новом месте. И все же какое ни на есть, но прикрытие.

Взбаламученное мирское море издали кажется спокойным. Его неистово бурунит на погранично-таможенных перекатах; оно вскипает словами и слезами в приемных переселенческих контор. Иногда встречаются омуты с зеркальной поверхностью. Но сказано: в тихой воде черти водятся.

Человеческие потоки в России исстари центростремительные. На подступах к Москве гонимые ударяются о полосатый шлагбаум, именуемый 101-й километр. Магическую черту пересекают избранные: у кого тугой кошелек или есть надежный покровитель. Менее удачливые оседают в дальнем Подмосковье. Остальные поворачивают — кто на север, кто на восток или запад.

Марию Кузьминичну Фомину и ее домочадцев занесло в старинный Боровск из Прибалтики, когда с обретением иллюзорной свободы там начались гонения на русских.

— Сколько лет уже, со счета сбились, живем как на вокзале. Прибытие нашего поезда все почему-то откладывается, — с горькой иронией говорила дочь ее Валентина Федоровна, врач-стоматолог.

Чувствовалось, разговор ей неприятен да и на работу торопилась. Оставила нас с матушкой наедине — копаться в их семейной истории.

Можно сказать, Латвия — их вторая родина. Для Валентины Федоровны — просто родина. В городке Огре она родилась, выросла, обзавелась семьей. Отец же во время Великой Отечественной на этой земле кровь свою пролил. Здесь были ожесточенные бои, их рота потеряла треть личного состава.

День Победы комбат Фомин встретил в Берлине. В июле демобилизовался. Бравый офицер уже заказал билет в Ленинград, где его ждала молодая жена, пережившая блокаду. Планы спутал случай. Благодарные жители Огры разыскали своего освободителя и направили в его дивизию официальное письмо: «Согласно решению горсовета, мы уполномочены вручить вам, почетному гражданину города, ордер на квартиру, плюс подъемные для оплаты дорожных расходов вашей семьи из любой точки Советского Союза». Так-то даже в трудную пору у нас дела делались.

Более сорока лет прожили Фомины на латвийской земле. Накануне великой смуты, в 1989-м ушел из жизни почетный гражданин Огры. Вдова его была уверена, что и свой смертный час встретит под крышей родного города. Но судьба распорядилась иначе.

Тактично коснулась Мария Кузьминична «наболевшей болячки», как из оседлых граждан превратилась в кочевников.

— Мы жили исключительно семейными интересами. Политикой не увлекались. И все же когда в девяностом году по всей Прибалтике началось непонятное (!) брожение, мы проявили солидарность — стали на сторону недовольного властью народа. Ходили на митинги, держались за руки в известной «живой цепочке». Короче, вели себя гражданственно. Но едва угар от победного салюта рассеялся, для русских наступило горькое похмелье. Отношение резко переменилось. «Оккупанты» — не самое бранное слово, которое нам сперва бросали в спины, затем и в лицо. Русским угрожали, выкуривали с работы, не брали даже в пожарники. Как странно, однако, все перевернулось. С ближнего и дальнего зарубежья на нас подули злые ветра.

Собеседница зябко повела плечами, хотя в комнатушке было жарко и душно.

— Мы потеряли все, — продолжала Мария Кузьминична. — Но не столько жаль нажитого, как утраченную веру в добропорядочность и справедливость. Достигнув желаемого, новые хозяева Латвии сразу же переменили лозунги и штандарты. Благодарю Бога, что муж не дожил до позора. У дочери сразу же возникли проблемы с работой. Зятю (кузнец-художник) фирма прислала открытку: «Уведомляем, что в ваших услугах больше не нуждаемся». Все на западный манер: вежливо, но убийственно. Чего еще оставалось нам ждать? Выстрелов? Голодной смерти? Мы оставили злым правителям все. Сами перекочевали в Россию. Видно, таков уж наш крест.

Следом поведала библейскую притчу. Судьи вынесли смертный приговор христианину за его неотступную верность Христу. Заодно выдали крест, который он должен был нести на себе к месту казни. Путь был в гору, по солнцепеку. Намучился несчастный. На остановке испросил у стражника разрешение заменить «неудобную ношу». Благо, на обочине валялось много бесхозных крестовин. Стал примерять, но все не по плечу. Наконец один нашелся, будто по заказу сбитый. Страдалец взгромоздил махину на спину и вприпрыжку побежал догонять свою колонну. Конвойный, наблюдавший сцену со стороны, грустно улыбнулся. Ведь бедняга вновь выбрал прежний свой крест, к которому уже успел привыкнуть, притерпеться.

Да, каждый должен нести свой крест до конца. В том есть своя мудрость. И житейский расчет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.