Письмо сорок третье

Письмо сорок третье

В разгар лета хутор посетила рейдовая бригада во главе с редактором райгазеты Буяковым. Был воскресный день. Мы пасли гурт в Кривой балке. Видим, на дороге пыль столбом. Вдруг машина повернула в нашу сторону. Пассажиры сошли на землю и повели плотный разговор. Упрекали меня и подпаска, что плохо боремся за высокие привесы.

Спору нет, Буяков и Бочкарев — люди образованные. И все же в тонкостях пастушьего «искусства» смыслю я поболе их обоих. За холодную весну, действительно, привесы мы потеряли, но впереди лето и осень. Сейчас берем по килограмму в сутки с каждой коровы.

Оба члена (рейдовой бригады) лыбились и дружески похлопывали меня по плечу. Потом Буяков, изогнувшись параграфом, проговорил: «А почему, товарищ Рак, вы до сих пор не в партии?» Мне и прежде задавали этот же вопрос. И у меня всегда готов ответ: дескать, я малограмотный. И второе: живу далеко от центральной усадьбы, где проходят партсобрания. И это мне затруднительно, будет отвлекать от основной работы. К тому же вам, говорю, требуются ударники. Я же числюсь у вас как элемент «нерадивый, безответственный», как писала районная газета.

Слова эти были для них как горсть песка в зенки. Аж рты поразевали. Разговор о членстве, догадываюсь, затеян был неспроста. Хотят они меня обломать и опростать.

Вы меня давно предупреждали: кабы наша дружба не принесла мне лишнего беспокойства, неприятностей. Пожалуй, вы были правы. В народе, в обществе недолюбливают людей пишущих. Имею в виду не только такого угловатого селькора, каким являюсь сам. Большие люди, корифеи — и те страдают от своего же народа. Какой-то рок! Больше всех, кажется, претерпел Александр Сергеевич Пушкин. Я считаю его русским Иисусом Христом, принявшем на свою душу грехи русского народа, чтобы очистить и спасти нас от геенны.

На хуторе теперь много шума. Народ гуляет. То проводы в армию, то встреча демобилизованных. На днях в полном армейском блеске явился дружок мой Володя Реех. Мы с ним некогда пасли отару, сезонов пять или шесть. Вдвоем нам было очень интересно. Потом Володя писал мне письма чаще, чем своим родителям.

В честь возвращения парней со службы в клубе устроили прием. Я замешкался, немного опоздал. Как только вошел, в момент освободили место, тут же подняли рюмки. Один шалопай произнес тост: «За нашего корреспондента!» И весь вечер эта тема не утихала.

Домой со мной увязался Павло Трошило. Дорогой молол всякую чепуху. Например, будто мои выступления по радио глушит Америка. Я сказал: «Дурак ты нечесанный!» Трошило схватил меня за грудки. По пьянке-то забыл, что я пастух, могу и быку шею свернуть. Как раз это место я ему ладонями и сдавил. Держал до тех пор, пока слюна у него не пошла.

Вот отчего я пьянки и не люблю. Тосты во здравие часто кончаются скандалами, драками. До свиданья. Валентин.