ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ФАРАХ ДИБА[201]
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ФАРАХ ДИБА[201]
Добрый день, фрау Пехлеви!
Идея написать Вам возникла у меня во время чтения «Нойен ревю» за 7–14 мая, на страницах которого Вы описали свою шахскую жизнь. При этом у меня сложилось впечатление, что Вы плохо информированы о жизни в Иране. По этой причине Вы вводите в заблуждение также и читателей немецкого иллюстрированного журнала.
Вот Вы, в частности, пишете: «Лето в Иране очень жаркое, и, как и большинство иранцев, я ездила со своей семьей на Персидскую Ривьеру — на Каспийское море».
«Как и большинство иранцев»? Вы уверены, что ничего не преувеличиваете? В Белуджистане и Мекране[202], например, «большинство иранцев» — 80 % — страдают врожденным сифилисом. И «большинство иранцев» — это крестьяне с годовым доходом менее 100 долларов на семью. А у большинства иранских женщин умирает каждый второй ребенок — понимаете, 50 из 100 — от голода, бедности и болезней. А дети, которые вынуждены ткать ковры по 14 часов в день, — они что, тоже ездят — в большинстве — на Персидскую Ривьеру на Каспийское море?
Когда летом 1959 года Вы вернулись из Парижа и отправились на Каспийское море, Вы, оказывается, «сильно изголодались но персидскому рису и особенно но нашим особенным фруктам, по нашим сладостям, по всему тому, из чего состоит настоящая персидская трапеза и что можно найти только в Иране».
Должна Вам сказать, что большинство иранцев тоже изголодалось — и не только по сладостям, но и но простому куску хлеба. Для крестьян Мехдиабада, например, «настоящая персидская трапеза» состоит из размоченной в воде соломы — и в каких–нибудь 150 километрах от Тегерана крестьяне подняли восстание против [правительственной] кампании по борьбе с соломенными чучелами, поскольку эти чучела являются их основной нищей. А еще можно жить, питаясь корнями растений и косточками фиников — жить недолго, конечно, и нехорошо, но изголодавшиеся иранские крестьяне пытаются. И умирают в 30 лет (это — средний срок жизни иранца). Но Вы еще молоды, Вам всего лишь 28 лет. У Вас впереди еще целых 2 прекрасных года — годы, которые действительно «можно найти только в Иране».
Тегеран Вы тоже нашли изменившимся: «Дома росли как грибы после дождя, улицы стали шире и ухоженней. Мои подруги тоже изменились: похорошели, стали настоящими молодыми дамами».
При этом Вы умышленно не заметили жилищ «миллионов внизу», например, не заметили тех 200 тысяч человек, что живут в южной части Тегерана, в «вырытых в земле пещерах и переполненных людьми глинобитных лачугах, похожих на крольчатники», как писала «Нью—Йорк тайме». Разумеется, шахская полиция тоже делает все возможное, чтобы такие картины не оскорбляли Ваш взор. Когда в 1963 году тысячи бездомных искали себе жилье в строительном карьере, сотни полицейских вышибли их оттуда — чтобы не оскорблять эстетические чувства тех, кто ездит летом на Каспийское море. Шах считает вполне допустимым, что его подданные живут в таких скотских условиях. Недопустимым он считает — как для себя, так и для Вас, — чтобы эти подданные попадались на глаза.
Но положение в городах еще относительно терпимое. «Я видел детей, — читаем мы в путевых заметках о Южном Иране, — которые, словно черви, конаются в навозе и питаются сорной травой и протухшей рыбой». Конечно, Вы можете законно радоваться, что это — не Ваши дети. Но все равно это — дети.
Вы пишете: «В области науки и искусства Германия занимает — как и Франция, Англия, Италия и другие великие культурные нации — ведущие позиции. И это сохранится и в будущем».
Так правит шах. Что касается ФРГ, может быть, Вы лучше оставите область прогнозов [западно] германским политикам от культуры — они все–таки больше Вас в этом понимают. А сами, может быть, скажете нам откровенно, что 85 % населения Ирана неграмотно и что из 15 миллионов иранских крестьян (а это 96 % населения) читать умеют только 514 480 человек? И что 2 миллиарда долларов помощи, выделенных Ирану на развитие после свержения Мосаддыка[203] в 1953 году, «растворились в воздухе» (по заключению американских наблюдательных советов) — вместе со школами и больницами, которые должны были быть построены на эти деньги? И теперь шах направляет в деревни армию — говорит, это для того, чтобы учить бедняков. «Армия знаний», так это называется. Люди будут рады, конечно: солдаты заставят их забыть голод и жажду, болезни и смерть. Люди помнят, что шах сказал — с редким цинизмом — Губерту Хэмфри: «Благодаря американской помощи армия в хорошей форме, она в состоянии справиться с гражданским населением. Армия не готовится воевать с русскими, она готовится сражаться с Иранским народом».
Вы пишете: «Шах — простой человек, конечно, он личность выдающаяся, но в то же время он — добропорядочный человек, как обычный, рядовой гражданин».
Это звучит, мягко говоря, несколько эвфемистически — если вспомнить, что одна только монополия на плантации опийного мака ежегодно приносит шаху миллионы [долларов США], если вспомнить, что еще в 1953 году героин был не известным в Иране наркотиком, а сегодня — из–за шахской «инициативы» — 20 % иранцев зависимы от героина. Людей, занимающихся такими делами, у нас обычно называют не «добропорядочными», а криминальными — и изолируют от «обычных, рядовых граждан».
Вы пишете: «Единственное отличие моего мужа от других мужчин — в его звании, в том, что на него возложена куда большая ответственность и несравненно более тяжелая ноша».
Кем, интересно, «возложена»? Иранский народ не просил его править Ираном, а если кто и просил, то это была одна американская секретная служба (Вы знаете, какая — ЦРУ) — и, между прочим, не бесплатно. Куда пропала иностранная помощь, выделенная на развитие страны, сказать пока не представляется возможным: те украшения, о которых мы знаем, что это он их Вам подарил, — диадема за 1,2 миллионов марок ФРГ, брошь за 1,1 миллиона марок ФРГ, кольца с бриллиантами за 210 тысяч марок ФРГ, бриллиантовые браслеты, золотая сумочка — до 2 миллиардов все–таки пока не дотягивают.
Но Вы не беспокойтесь: Запад не будет столь мелочен, чтобы не простить шаху пару миллиардов украденных долларов, торговлю опиумом и щедро раздаваемые взятки деловым людям, родственникам, секретным службам — ну, и еще немножко украшений для Вас. Он же ведь — гарант того, что вновь, как при Мосаддыке, не будет национализирована нефтяная промышленность — во всяком случае, не раньше, чем иссякнут нефтяные запасы и истекут сроки подписанных шахом договоров. Он ведь — гарант того, что ни один доллар не попадет в школы (в которых, не дай бог, иранский народ сможет овладеть знаниями — и затем использовать полученные знания в своих интересах). Он ведь — гарант того, что иранская нефть не будет использована для создания иранской промышленности и полученная валюта не пойдет на закупки сельскохозяйственной техники и создание систем мелиорации, чтобы оросить землю и обуздать голод. Он ведь — гарант того, что бунтующих студентов и школьников будут и впредь сажать под арест, а тех депутатов парламента, для кого благосостояние страны — не пус–той звук, будут хватать, пытать, убивать. Он ведь — гарант того, что 200–тысячная армия, 60–тысячная тайная служба и 83–тысячная полиция, хорошо вооруженные и откормленные на американские деньги и руководимые 12 тысячами американских «советников», будут и впредь держать страну в страхе. И поэтому никогда [ири шахе] не произойдет того, что является единственным спасением Ирана: национализации нефтяной промышленности, как это случилось 1 мая 1951 года при Мосаддыке. Нельзя резать курицу, несущую золотые яйца. И что такое миллионы, которые шах переводит на свои счета в швейцарские банки в Санкт—Морице, по сравнению с миллиардами, которые приносит иранская нефть «Бритиш петролеум ойл компани», «Стандарт ойл», «Калтекс», «Ройял Датч — Шелл» и другим английским, американским и французским фирмам?[204] Видит бог, это и есть «куда большая ответственность и несравненно более тяжелая ноша», которую шах должен нести во имя прибылей западного мира — в отличие от других мужчин.
Но, может быть, Вы привыкли думать не о презренных деньгах, а о аграрной реформе? 6 миллионов долларов шах тратит на то, чтобы иранские правительственные PR-компании по всему миру выглядели как благотворительные общества. И они нас «просветили»: до аграрной реформы 85 % сельскохозяйственных земель Ирана принадлежали крупным землевладельцам, помещикам, а теперь — всего лишь 75 %. Аж целых 25 % земель принадлежат теперь крестьянам, которые ири учетной ставке в 10 % годовых должны выкупить эти земли в течение 15 лет [205]. Так что теперь иранский крестьянин «свободен»: он получает не 1/5 урожая, как прежде, а 2/5 (одну пятую — за работу, вторую — за землю, которая ему принадлежит). А оставшиеся 3/5 получает и будет и дальше получать помещик, который продал крестьянину только землю, но не оросительные системы, посевной материал и тягловый скот. Так посредством «аграрной реформы» иранского крестьянина удается сделать еще более зависимым, еще более беспомощным и еще более уступчивым. Поистине шах — «интеллигентный, одухотворенный» человек, как Вы очень правильно заметили.
Вы пишете о том, как озабочен шах вопросом о наследнике престола: «По этому пункту иранская конституция непреклонна. Шахиншах Ирана должен иметь сына, который в один прекрасный день взойдет на иранский трон, в чьи руки шах передаст судьбу Ирана… По этому пункту конституция строга и непреклонна»[206].
Как интересно! А почему же во всех остальных пунктах иранская конституция шаху безразлична? Почему он — вопреки конституции — сам назначает парламент и почему все парламентарии перед началом работы обязаны подписать прошение об отставке с открытой датой? Почему в Иране нельзя издать ни строчки без предварительной цензуры? Почему на территории университета в Тегеране нельзя собираться больше, чем трем студентам вместе? Почему министру юстиции в правительстве Мосаддыка вырвали глаза? Почему судебные процессы проходят при закрытых дверях? Почему пытки стали нормой иранской юстиции? Или в этих пунктах конституция не так «строга и непреклонна»?
Вот — для наглядности — пример пыток в Иране:
«В полночь 19 декабря 1963 года следователь начал допрос. Сначала он спрашивает меня и записывает ответы. Затем он переходит к вопросам о вещах, которые меня не касались или о которых я ничего не знал. Я мог лишь ответить ему, что ничего не знаю. Следователь ударил меня в лицо, а затем резиновой дубинкой стал бить но кистям рук — сначала по правой, затем по левой. Он повредил мне обе кисти. После каждого нового вопроса он снова бил. Потом он заставил меня голым сесть на горячую электроплитку. В конце [пытки] он взял плитку и прижимал ее к моему телу, пока я не потерял сознание. Когда я снова пришел в себя, он вновь стал задавать те же вопросы. Он принес бутылку с кислотой из другой комнаты, вылил содержимое в мензуру и окунул дубинку в сосуд…»
Вы удивляетесь, что президент ФРГ, зная обо всех этих зверствах, пригласил к себе Вас и Вашего мужа? Мы — нет. Расспросите–ка его о том, как строить концентрационные лагеря и возводить в них бараки. Он большой специалист в этой области[207].
Вы не хотите узнать об Иране побольше? Недавно в Гамбурге вышла книга Вашего земляка, который, как и Вы, интересуется немецкой наукой и культурой, который, как и Вы, читал Канта, Гегеля, братьев Гримм и братьев Манн. Книга Бахмана Нируманда под названием «Иран: модель развивающейся страны или диктатура свободного мира?» — с послесловием Ганса Магнуса Энценсбергера, издательство «Ророро», актуальная серия, № 945, март 1967[208]. Именно из этой книги взяты факты и цифры, с которыми я Вас вкратце ознакомила. Я не знаю, есть ли такие люди, которые после прочтения этой книги могут спокойно спать по ночам, не стыдясь того, что происходит у Вас на родине.
Мы не хотим Вас оскорбить. Но мы не хотим и того, чтобы [западно] германскую общественность оскорбляли такие вещи, как Ваша статья в «Нойен ревю».
С глубоким уважением,
Ульрика Мария Майнхоф
«Конкрет», 1967, № 6