О 20–М ИЮЛЯ[80]

О 20–М ИЮЛЯ[80]

20 июля мы все сливаемся в трогательном единстве. Противники ядерного оружия — со сторонниками гонки ядерных вооружений, генеральный инспектор бундесвера — с призывниками, профсоюзы — с федеральным правительством, «Франкфуртер альгемайне» — с нами. Событие 20 июля 1944 года было столь значительным, а его исход — столь трагичным, что никто не рискует пока пытаться нажить на нем политический капиталец, принося традицию в жертву торгашескому духу мелочных сиюминутных политических споров.

Так памятная дата 20 июля стала днем согласия и примирения. Мы все чувствуем себя в этот день (любимая формулировка бульварной прессы) как–то лучше и серьезней, нас обволакивает запах духов «Ванитас» и под коктейль «Мамие» стихают дискуссии о миникини[81].

В этом единении всё — правда и всё — неправда. Реальный фундамент для единства был заложен событиями 20 июля 1944 года. В тот день офицеры перешли от слов к делу, приняв законы и правила борьбы антигитлеровского Сопротивления. Их действия оказались ярче и внушительнее, чем все, что было сделано [в Сопротивлении] коммунистами, социал–демократами, профсоюзными активистами, христианами и студентами. Эти офицеры поступили так, как никогда до того не поступали представители правящей касты — выступили на защиту интересов всего народа. Эти закосневшие в своем консерватизме политики, аристократы и высшие военные чины попытались совершить то, что было недостижимой целью левых: уничтожить нацизм, закончить войну, восстановить правовое государство. Это абсолютное совпадение интересов тончайшего слоя облеченных огромной властью людей, с одной стороны, и всего немецкого народа — с другой (чего на Востоке упорно не желают признавать в своих оценках 20 июля 1944 года[82]), и есть то, что объединяет всех, кто на Западе празднует день 20 июля.

Но если мы внимательно посмотрим на нас сегодняшних — на противников атомной бомбы и сторонников ядерного вооружения, на генерального инспектора бундесвера и на призывников, на профсоюзных активистов и на федеральное правительство — нам станет ясно, что с этим трогательным согласием и примирением что–то не так. Налицо раздор и разлад, а вовсе не умильная сентиментальность. Как только начинается лицемерная трепотня о «восставшей совести», наши мнения расходятся. Тот, кто твердит нам о «совести», как о причине заговора 20 июля (такие, например, персонажи, как Треттнер, Любке, фон Хассель[83] и вообще федеральное правительство), — тот, стремясь оправдать всех не присоединившихся [к Сопротивлению], не боровшихся, не возмутившихся, просто прячется за бастионы бессознательного, апеллируя к эмоциям. Но не требовалось ни какой–то особенной чувствительности, ни исключительной совестливости, чтобы перед лицом истребления миллионов евреев, преступлений войны и ужасов нацистской диктатуры стать в ряды заговорщиков. Преступления нацизма против человечества заставили мужчин и женщин начать восстание 20 июля 1944 года. Те самые преступления, которые продолжают жить и сегодня — в лице процветающих и вовсе не отправленных в отставку нацистских судей, в лице государственного секретаря федерального министерства развития Виалона, который во времена нацизма был главой финансового управления Рейхскомиссариата Остланд в Риге и заведовал конфискацией и реализацией еврейского имущества. Это именно его отставки добивались социалистически и либерально настроенные студенты в [Западном] Берлине в двадцатую годовщину 20 июля. Что–то тех, кто твердит нам о «совести», совесть не мучила, когда они назначали этого человека на его должность! Их совесть молчит, когда они снова, как при нацизме, преследуют коммунистов, а некоммунистов подозревают как «коммунистических попутчиков». Их совесть молчит, когда они планируют ликвидацию основных гражданских прав[84] и мечтают вооружить бундесвер ядерным оружием. Ядерное оружие для армии, которой не хватает дисциплинированности даже для того, чтобы строго придерживаться собственных правил внутреннего распорядка, в которой фюреры и унтерфюреры[85] не способны в мирное время избежать жертв во время обычных марш–бросков? И это те, кто до смерти загоняет новобранцев в 30–градусную жару, смогут — в случае серьезной опасности — умеренно, гуманно и ответственно распорядиться ядерным оружием? Как раз на этом месте болтовня о «совести» превращается в молчание, покрывающее преступления.

Пришло время осознать, что газовые камеры Освенцима нашли в атомной бомбе абсолютное воплощение своего технического идеала, и что игра с атомной бомбой, которой легко грозить немцам в ГДР, полякам по ту сторону Одера и Нейсе, чехам в Судетах, русским в Прибалтике — это игра с преступлением гитлеровских масштабов. Пришло время понять, что восстание 20 июля против несправедливости и насилия так и не увенчалось успехом. Неужели чтобы подвигнуть нас на протест, обязательно должно произойти что–нибудь ужасное? Конечно, возвращение в правительство какого–нибудь Франца—Йозефа Штрауса — это еще не основание для восстания. И все–таки повторим: пути и мнения, которые разошлись 20 июля 1944 года, остаются разделенными и сегодня.

«Конкрет», 1964, № 7/8