ВСЕ СВОЕ НОШУ С СОБОЙ

ВСЕ СВОЕ НОШУ С СОБОЙ

Декабрь. Снега. Теща вздыхает: надо готовиться к даче. Какая, спросите, может быть дача зимой? Да никакой! Полсотни штук тещиных коробок с барахлом, то есть «мест», или, как говорит сестра тещи, «кутулей», давно перевезены из садоводства в город. Как и сама теща. Однако над количеством «кутулей» задуматься будет полезно.

Когда-то тещу вместе с ее вторым мужем, кошкой, телевизором и помидорной рассадой я вывозил на дачу одним «жигулем»-«девяткой». Привозил в город, кстати, тоже одной машиной: уже без рассады, но с трехлитровыми баллонами законсервированного итога жизни рассады.

Потом вечноломающаяся «девятка» сменилась вечноломающейся «одиннадцатой», а та – одной беспроблемной иномаркой, другой, третьей… Муж тещи, любивший давать интервью привозимым мною иностранным журналистам («Мы тут последнюю корову доим! А японцы у Курил так и шныряют!»), отошел в мир иной. Кошка сменилась котом. На даче образовались новый сарай, теплица и баня. А теща перестала вмещать свой движимый скарб и в одну машину, и даже в две. В день ее весеннего исхода из города в квартире громоздится Монблан из коробок, коробочек, сумок, рюкзаков, пакетов, кульков и – этих вот, кутулей. «Полно врать-то! Да у меня ничего и нет на этот раз с собой! – говорит теща, расхаживая вдоль своего хозяйства. – Малюсеньких коробочек пятнадцать штук, и все! На заднее сиденье войдут».

Я, в общем, раньше спорил, честно пересчитывал («тридцать восемь, тридцать девять… даже в две машины не войдут!»), но когда теще стукнуло 80, перестал. Хотя следовало перестать раньше. Для кого-то, может, эти кутули и смешны. Но для тещи они – целая жизнь. Она по весне везет всю свою жизнь на дачу с собой. А осенью эту жизнь вывозит с дачи. И даже сейчас, зимой, собираясь к сестре в поселок Рощино, что лежит аккурат между Питером и садоводством, просит «подкинуть» вслед за ней штук восемь «мест».

Я, когда уезжал на полгода работать в Лондон, брал вчетверо меньше. Но и теща раньше брала меньше. Потому что тогда не знала, как выстроится ее жизнь, как и я не знал и не знаю, как выстроится моя. Пока живешь – живешь минутой, мигом, настоящим. Бритва, книга, тряпье на неделю, кроссовки, ноутбук, спортивный костюм, остальное докупим. В 80 лет поневоле замыкаешь жизнь в круг. И, видя, какие вещи теща таскает туда-сюда с дачи на дачу, а какие не трогает, я примерно понимаю, как и по каким датам она эту черту проводит. Микроволновку – крайне важную, с моей точки зрения, вещь – она не перевозит, потому что самую важную часть жизни и без микроволновки прожила. А вот телевизор возит туда-сюда. По телевизору должно быть в каждом доме и в каждой комнате. Концерт ко дню работника милиции – важнейшее событие в тещиной жизни: «Я целый год так его жду!» Книги – нет, они не перевозятся, на даче, если честно, теще вообще не до них, но перевозятся все важные старые и многократно перелицованные кофточки (новые не перевозятся: «сохраняются»). У многих пожилых так. Наш женой знакомый эмигрировал с мамой в Германию, и перед отъездом выбросил на помойку состоявших из одних дыр шушун, а его мама чуть умерла от горя: «В чем же я теперь болеть буду?!»

Я, признаться, немного слукавил, сказав, что вовсе перестал на тещины привычки бурчать. Но я стал их понимать. И, глядя на тещу, вдруг понял, отчего в Москве сегодня вещают сорок с лишним музыкальных станций, но мне слушать нечего, так что я качаю радио через интернет. Ведь московские станции гонят музыкальные «кутули»: ту музыку, под которую я оттанцевал еще в седьмом классе. Они реагируют, так сказать, на массовый заказ ежедневного концерта ко дню милиции (у каждого он свой), ибо этот концерт рождает иллюзию, что с детства ничего не изменилось, а коли случится беда, то папа всех защитит.

Я стал понимать тещу еще и потому, что вспомнил, как в советское время сам из дому не выходил без вместительной сумки. Наткнулся вдруг на старые снимки: писатель англичанин Джеффри Хэррис приехал в перестроечный Ленинград, мы фоткаемся у Петропавловки, в руках у меня огромная сумища, «кутуль» (помню, как Джеффри вежливо, но все же косился – к чему такой размер, если мы всего-то собрались погулять по крепости? Да затем, что это было «добро», с которым я был не в силах расстаться! Это было подтверждение моего присутствия на Земле! Все русские сказки оканчиваются одинаково: «стали жить-поживать, да добра наживать». Вот и я мечтал, что наживу с женой «добра»: дом, дачу, мебель, большую машину, столовые сервизы, скатерти с бахромой, серебро-злато.

А сейчас, когда кое-что появилось, понятия «добра» – да и зла – кардинально изменилось. Машинка у меня маленькая, бросаю где попало, не престижная она ни капли: важно, что шустрая, что не ломается и что легко парковать. И даже к любимой квартире, окнами на Петропавловку, которую мыслил как «гнездо», отношусь по-другому. Дадут хорошие деньги – сдам или продам. И сниму другую, окнами на церковь Сен-Сюльпис. Или на Атлантический океан. Мир большой, как и жизнь. А жизнь – это твое влияние на мир. Нет влияния – нет жизни, и неважно, скопил ты много «добра» или вовсе не скопил.

Когда я это понял, то несколько раз проговаривался знакомым, что после смерти от меня останется горстка пепла, который развеют над Невой, да пачка дискет, – и у знакомых округлялись глаза. А потом стал говорить перестал, потому что при наличии интернета уже и флэшку после себя можно не оставлять.

Так что нас с тещей уже не будет – а этот текст останется. Перейдет в другие тексты, в ваши идеи, а через вас – к другим людям, и мы тем самым с тещей продолжим жить.

2010