ПРИНУДИТЕЛЬНАЯ ЗАКАЛКА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ПРИНУДИТЕЛЬНАЯ ЗАКАЛКА

Ежедневная работа банков стала особым предметом ревизии со стороны НБУ Например, регулятора очень беспокоил вопрос валютных рисков.

В конце 2003 года правление НБУ разрешило выдавать населению кредиты в валюте. Это был вынужденный шаг, поскольку займы в СКВ уже выдавались полным ходом через платежные карточки. Мы лишь узаконили механизм, сняв бесполезные ограничения.

Сразу же пришлось задуматься о наличии системного риска. Банки слишком активно выдавали ссуды физлицам в инвалюте. Это могло создать проблемы, потому что большая часть населения получала доходы в гривне. Чтобы выплатить проценты по валютным кредитам, люди должны были идти в обменные пункты или в кассы банков, приобретать доллары или евро и лишь потом делать взнос по займу. Такая ситуация становилась опасной, потому что резко возрастала зависимость банковской системы от курсовой стабильности. Даже небольшая девальвация гривны усложнила бы обслуживание валютных кредитов и, возможно, спровоцировала бы массовые невозвраты.

Нацбанк не имел права пускать ситуацию на самотек, и 29 июня 2004 года принял знаменитое постановление № 300. Этим документом мы предлагали изменить положение «О порядке формирования резерва для возмещения возможных потерь по кредитным операциям банков». Предполагалось, что под выданные валютные займы банки должны будут формировать больший резерв. Иными словами — уменьшать прибыль на большую величину.

Для этого мы предложили понизить на один уровень класс заемщика, который получил кредит в иностранной валюте, но не имел стабильных валютных поступлений.

Как известно, в зависимости от платежеспособности заемщики делятся на пять классов надежности. Чем выше риск невозврата, тем большим должно быть резервирование. В самом критическом случае, выдав безнадежный кредит, банк должен вычесть из капитала полную сумму займа без учета стоимости обеспечения. Такая операция называется «стопроцентным резервированием». Для сравнения, по кредитам самого высокого качества капитал уменьшается всего на 1 % выданной суммы.

Естественно, банки всегда старались приукрасить качество ссуд, чтобы не портить себе показатели. Можно было понять их возмущение, ведь, в случае принятия постановления, им пришлось бы уменьшать капитал.

Вдобавок мы потребовали, чтобы банки не вычитали из суммы кредита стоимость обеспечения, полученного от «рискованных» заемщиков. То есть залог они должны предоставлять, но по отчетности тот не прошел бы. Это означало, что резервы должны вычисляться от полной суммы выданного кредита, а не от его малой части.

Это была своего рода провокация со стороны НБУ Мы сознательно пошли на конфликт с банками, чтобы потом отступить на заранее заготовленные позиции. Я лично написал текст постановления № 300, понимая, что против него будут протестовать все — и пресса, и финансовый сектор. Так и случилось. НБУ критиковали нещадно.

20 июля 2004 года мы встретились с банкирами, извинились и отозвали постановление для доработки. «Неправильно исключать залог из расчета обеспечения, потому что залог является ликвидным инструментом. В этой части мы перегнули палку», — признал я тогда.

Тут же правление НБУ село за стол переговоров с банкирами и договорилось об условиях, которые устраивали и нас, и их. Итогом совещания стало августовское постановление № 411, которое с марта 2005 года ввело ограничения в нужном формате. Документ предусматривал смягчение резервирования по кредитам в гривне, при этом условия резервирования по валютным займам оставались прежними. Постановление действует до сих пор.

Следует сказать, что во всех дебатах активно участвовали добровольные объединения банков — АУБ и КБС. По решению Сергея Тигипко, правление НБУ обязательно согласовывало с ними почти все важные решения, касавшиеся регулирования системы. К сожалению, после возвращения Владимира Стельмаха от этой практики отказались.

Придя в НБУ, наша команда обнаружила еще одну большую проблему — несоответствие активов и пассивов банков по «длине». В 2002–2003 годах типичной была ситуация, когда для выдачи кредитов сроком более года занимались «короткие», максимум на месяц, деньги на межбанковском рынке. Большая же часть учреждений ориентировалась и вовсе на ресурсы «овернайт».

В теории банковского менеджмента это явление называется «разрывом ликвидности», или «гэпом». «Гэпы» несут в себе огромный риск. Если ресурсы на рынке исчезают, банку нечем перекрыть внезапно возникшую дыру в пассивах. Ничем не лучше случай, когда ресурс внезапно дорожает. Тогда выдача ссуд за счет межбанка становится нерентабельной. В худшем варианте, оба примера могут закончиться банкротством учреждения. А падение большого банка способно вызвать «эффект домино» по всей финансовой системе.

Отчасти к схеме работы с «гэпами» располагала ситуация в экономике. В 2002-м и 2003 годах на ресурсном рынке в любой день можно было купить достаточно свободной гривны по мизерной цене. Вплоть до осени 2003-го не было ни одного кризиса, в рамках которого ставки взлетели хотя бы до 20 % годовых. Напротив, долгое время они держались на уровне 0,1 % годовых.

Донорами выступали системные банки, в которых обслуживались государство, население и много предприятий, особенно металлургических. Это Проминвестбанк, «Аваль», Укрсоцбанк, Укрэксим-банк. Многие банки зарабатывали тем, что брали в долг у одних учреждений и выдавали кредиты другим. Это повышало риски в целом по системе.

И крупные, и мелкие банки даже не стремились управлять рисками — привыкнув к дешевизне и изобилию ресурсов на рынке, они беззаботно наращивали портфели вложений. Особенно злоупотребляли «гэпами» средние по размеру учреждения, которые не хотели отставать от крупных банков по темпам развития. Отчасти это был вынужденный шаг — акционеры требовали, чтобы банк сам зарабатывал себе капитал.

Типичный рабочий день казначея сводился к тому, чтобы оценить уровень процентных ставок на ресурсном рынке и посчитать, скольким клиентам можно выдать кредиты за счет денег с межбанка. Причем решения принимались на основе данных о стоимости «ночной» гривны. Логика была такой. Если стоимость кредитов «овернайт» за последние полгода составляла не более 5–6% годовых, обычно не поднимаясь выше 1–2%, а кредиты экономике в то же время выдавались под 20–24 %, то можно было рисковать. Казначей предполагал, что даже когда стоимость «ночной» гривны взлетит до 20 %, придется потерпеть максимум несколько дней. А если период «дорогих» денег затянется, можно будет привлечь дорогие депозиты населения.

Таким образом, система управления рисками сводилась к рассуждениям. По расчетам казначеев, все должно быть нормально, если государство не стянет слишком много денег на казначейский счет, если население не будет слишком тратиться на покупку товаров, если не будет подорвано доверие к банковской системе, если не изменится курс и так далее. Однако для банкира больше двух «если» — уже прямая дорога к кризису.

С момента прихода новой команды Нацбанк часто говорил об опасности «гэпов». Мы рассылали письма и телеграммы, в которых рекомендовали банкам перейти на более «твердые» пассивы — депозиты населения, внутренние и внешние долгосрочные заимствования. Однако банки почти не реагировали на наши предостережения.

Все резко изменилось в ноябре 2003 года, когда правительство стянуло слишком много денег на единый счет в Казначействе, фактически изъяв их из финансовой системы страны. После двухлетнего изобилия вдруг резко не стало ресурсов, и процентные ставки на межбанке взмыли вверх. Стоимость «ночной» гривны достигала 70 % годовых. В дилинговых системах даже проскакивал индикативный уровень в 100 %. Большая часть сделок между крупными банками проводилась примерно по 30 % годовых.

НБУ тогда упрекали в бездействии, в том, что он вовремя не предоставил всем желающим рефинансирование. Мы действительно немного затянули с принятием решения, однако понимали, что банковской системе ничто не угрожает. «Шоковая терапия» произвела отрезвляющий эффект. После кризиса ликвидности банки стали очень серьезно относиться к планированию активно-пассивных операций. Крупные учреждения начали выходить на внешние рынки, а более мелкие — выпускать облигации и привлекать депозиты населения. По итогам 2003 года остатки средств на счетах физлиц выросли на 67,7 %. Опережающими темпами росло привлечение долгосрочных, на срок более года, депозитов.

Незадолго до этого случилось еще одно событие, заставившее банки призадуматься. В августе 2003 года произошла неприятная ситуация — начался крах «Нашего банка». Утром 18 июня мне позвонила директор департамента монетарной политики Наталья Гребеник и сказала: «У нас проблема». Оказалось, что днепропетровский «Наш банк» не вернул НБУ 7,5 млн. грн., которые накануне вечером взял в качестве рефинансирования.

Я тут же распорядился заморозить движение денег по счетам банка до выяснения обстоятельств. Благодаря этому удалось сохранить значительную часть средств, которая потом пошла на выплаты пострадавшим. К 18 июня учреждение заняло на межбанке десятки миллионов гривен. Сразу же после введения НБУ санкций кредиторы потребовали вернуть свои деньги и благодаря нам почти все получили обратно. Населению повезло меньше — рядовые вкладчики получили лишь те суммы, которые погасил Фонд гарантирования вкладов. Остальные средства пропали.

Проверка подтвердила худшие опасения — менеджмент банка по указанию владельцев начал выводить из него деньги через выдачу невозвратных кредитов. В украинских условиях именно так ведут себя акционеры, которые видят, что учреждение скоро рухнет. Подобное развитие событий было для нас удивительным, потому что система показателей раннего реагирования не показывала угрожающих тенденций. Позже выяснилось, что отчетность банка уже долгое время подделывалась, а покрывать это удавалось мужу одной из сотрудниц «Нашего банка», который работал в территориальном управлении НБУ

Правление Национального банка инициировало служебное расследование и долго пыталось договориться со старыми и возможными новыми владельцами. Какое-то время была надежда, что появятся новые акционеры, которые дадут деньги и спасут банк. Однако потом мы осознали: единственная цель собственников — потянуть время, чтобы забрать еще немного денег. Правление НБУ решило начать процедуру ликвидации, отказав учреждению в выдаче стабилизационного кредита и рефинансирования.

Мы поняли, что затягивать время в таких ситуациях нельзя. Нужно быстрое и жесткое реагирование. Практика показала, что только так можно спасти деньги, и даже есть определенная вероятность удержать банк на плаву.

Крах «Нашего банка» пошел на пользу всей финансовой системе. После этого по крупным учреждениям прокатилась волна пересмотра лимитов на межбанковские операции. Многие системные банки перестали работать с мелкими учреждениями, считая их слишком нестабильными. Несмотря на временные трудности, от ограничения взаимного кредитования выиграли все. Системные банки обезопасили себя, а мелкие научились более грамотно планировать привлечение денег и меньше рассчитывать на ресурсный рынок.

С межбанком была связана еще одна неприятная тенденция, которая ярко проявилась в ноябре 2003 года. Отчетность НБУ предполагала, что банки докладывают о формировании обязательных резервов раз в месяц. Реально выполнение норматива контролировалось раз в десять дней. Это привело к тому, что на протяжении месяца отдельные банки держали на корреспондентских счетах минимальный объем гривны. Зато в последний день декады и особенно месяца — на так называемых переходах — они старались занять на рынке столько денег, чтобы выйти на нужный среднемесячный показатель. Эти дни всегда характеризовались резким всплеском процентных ставок на депо-рынке и появлением большого спроса на рефинансирование НБУ Зато уже на следующие сутки стоимость денег падала.

В марте 2004 года я разослал письмо, в котором изложил суть проблемы. По статистике НБУ, 71 банк из 158-ми брал ресурсы на депо-рынке по завышенным ценам. Причиной такого поведения стало неправильное управление пассивами. Непрофессионализм топ-менеджеров банков приводил к большим перепадам процентных ставок. В итоге дорожали кредиты экономике и повышались системные риски. В ноябре 2003 года перепады оказались наиболее разрушительными. Они совпали с оттоком средств в Госказначейство и привели к взлету ставок на межбанке до 70-100 % годовых.

Чтобы бороться с колебаниями на рынке, директор департамента монетарной политики Наталья Гребеник предложила ввести ежедневное резервирование. В марте-апреле мы разработали и сверили с банками проект постановления о порядке формирования обязательных резервов. Согласно этому документу, с 1 июля 2004 года учреждения должны были держать на корсчете каждый день не менее 60 % дневной нормы. Позже уровень менялся отдельным постановлением НБУ Мы сделали новый порядок достаточно мягким, разрешив банкам до тридцати дней в квартал допускать недорезерв.

Безусловно, стоимость денег «на переходе» растет до сих пор, потому что банки до последнего дня не знают, сколько же денег поступит на их счета. Поэтому обычно недостающую сумму им приходится занимать лишь при формировании отчетности.

Кроме того, Минфин и распорядители бюджетных ассигнований все еще не излечились от плохой привычки выбрасывать деньги в банковскую систему в начале месяца и стягивать их обратно в конце. Это также подстегивает процентные ставки на ресурсы в гривне. И все же, в целом, как мы и рассчитывали, с тех пор колебания процентных ставок на межбанке резко уменьшились. Состояние рынка до и после введения ежедневного неснижаемого остатка отличалось существенно, и финансовая система страны стала работать более стабильно. Уже один тот факт, что каждый день нужно держать некую сумму на счетах, резко повысило профессионализм и ответственность казначеев всех без исключения банков.

Мы понимали, что полностью изжить «гэпы» не удастся. «Золотое правило» Владимира Стельмаха, которое гласит, что активы должны соответствовать пассивам по «длине», не может быть выполнено. Испокон веков суть банковского бизнеса сводилась к тому, чтобы собирать «короткие» депозиты и выдавать более «длинные» кредиты. Обязательный элемент такой работы — доверие со стороны вкладчиков. Полной сбалансированности быть не может в принципе. Отсюда, банковский бизнес сводится к умению покрывать «гэпы» за счет различных финансовых инструментов.

В то же время, НБУ видел: банки не смогут самостоятельно заполнять «гэпы» из-за отсутствия инструментов на рынке. Поэтому он решил усилить роль регулятора как кредитора последней инстанции, создав четкие правила рефинансирования. В конце 2003 года мы с Натальей Гребеник переработали всю нормативную базу, которая регулировала активные операции Национального банка, и объединили ее в новое положение «О регулировании НБУ ликвидности банков Украины путем рефинансирования, депозитных и прочих операций». Документ увидел свет 24 декабря 2003 года и вступил в силу с марта 2004-го. Одновременно мы отменили разрозненные постановления, которые действовали до этого.

К разработке документа привлеклись коммерческие банки, которые должны были стать конечными потребителями услуг регулятора. Благодаря кооперации положение получилось очень правильным с точки зрения практической пригодности. Например, оно решало такой вопрос, как подтверждение получения заявки на рефинансирование. Раньше компьютер принимал заявки только до 10.00, а после отсекал их. В итоге банкирам приходилось искать Арсения Яценюка, который бы лично разрешил выдать деньги. Прописанные процедуры избавили всех от этой и других проблем. Мы перечислили четкие критерии допуска банков к рефинансированию и отсекли от своих денег те из них, которые не выполняли базовые нормативы.

В нашем документе была впервые подробно прописана процедура выдачи стабилизационных кредитов. Осенью 2004 года выяснилось, что на практике она была малопригодна, однако до этого правление НБУ считало процедуру идеальной. Революционным стало удлинение сроков выдаваемых регулятором кредитов до 365 дней. Активно использовалось рефинансирование через инструмент прямого валютного репо (фактический своп), через которое мы за 2004 год сумели дать системе 3,5 млрд. грн. по сравнению с 0,4 млрд. годом ранее.

Проведению классической операции своп мешал сбор в Пенсионный фонд, который тогда составлял 1,5 % от суммы покупаемой валюты. Чтобы обойти его действие, мы придумали хитрую схему, которая предполагала использование залога. В итоге операцию пришлось назвать «репо».

Активно использовались все прописанные в положении инструменты, под которые выдавалось рефинансирование. Нацбанк принимал облигации государства, местных властей и предприятий, векселя, права требования по кредитам, депозитные сертификаты. Это было неудобно, но мы шли на риск, потому что банки были резко ограничены в возможностях получить деньги.

Безусловно, приходилось перестраховываться. Национальный банк проверял эмитентов облигаций и векселей, проводил дополнительный аудит, чтобы не полагаться на биржевые котировки, которые легко было регулировать. Векселя учитывали с дисконтом 50 %, а до этого приходилось брать письменное согласие у всех участников вексельного ряда, чтобы внезапно не возникло препятствий с осуществлением права регрессного требования. Приходилось также проверять финансовое состояние каждого из надписантов индоссамента. Однако мы все же принимали векселя и выдавали под них деньги.

К огромному сожалению, не использовались складские расписки и закладные, потому что правительство не создало необходимые подзаконные акты для обращения этих видов ценных бумаг. Также пришлось почти со старта закрыть механизм долгосрочного рефинансирования сроком до трех лет. В феврале 2003 года Нацбанк принял временное положение о порядке долгосрочного рефинансирования, на основе которого выдал около миллиарда гривен на несколько пилотных проектов. Фактически на наши деньги были достроены энергоблоки на Хмельницкой и Ровенской АЭС, отремонтирована автотрасса Киев — Одесса. Мы доказали, что механизм долгосрочного рефинансирования вполне применим.

Еще до начала проекта Национальный банк сильно критиковали за саму идею финансирования глобальных проектов за счет необеспеченной эмиссии гривны. Эксперты из Международного валютного фонда заявляли, что кредитовать экономику — не функция центробанка. В конце концов, мы договорились с МВФ. НБУ пообещал, что не будет кредитовать напрямую, а лишь станет рефинансировать коммерческие банки. Таким образом, регулятор снял с себя все риски, связанные с анализом подаваемых документов и принятием обеспечения, и стал квази-банком второго уровня. Хотя, безусловно, перед стартом каждого из проектов Нацбанк тщательно изучал множество связанных с ним документов. Этим занималась группа управления проектами международных кредитных линий. Она имела практический опыт анализа заявок, потому что обслуживала выдачу займов в рамках проектов ЕБРР и Немецко-украинского фонда.

По согласованию с МВФ Национальный банк утвердил максимальный лимит эмиссии денег под долгосрочное рефинансирование — один миллиард гривен. Это было необходимо, потому что Фонд видел угрозу инфляции в результате включения «печатного станка». Однако опыт показал, что выдача рефинансирования на потребительских ценах не отразилась. НБУ исчерпал лимит в конце 2003 года и на волне успеха приостановил проект.

Позже ходили слухи, что долгосрочное рефинансирование заблокировал МВФ. На самом деле, мы с Сергеем Тигипко сами решили отказаться от проекта. Дело в том, что в наш адрес стало поступать слишком много предложений и даже требований по рефинансированию очень странных мероприятий.

Особенно сильное давление на НБУ оказывали отдельные персонажи из Администрации Президента. Они хотели получить деньги для реконструкции пионерского лагеря «Артек».

Однажды меня вызвал Сергей Леонидович. В руках у него было одно из предложений, под которое требовалось долгосрочное рефинансирование. Я как бывший юрист прочитал документ и сразу же понял, что речь идет о гарантированном невозврате. Деньги должны были поступить на счета нескольких подставных структур, и ни о какой реконструкции «Артека» речь даже не шла. На Арсения Яценюка жаловались Президенту как на человека, который отказывался помочь детям. Я прямо заявил Тигипко, что нам не стоит с этим связываться.

Уже после моего увольнения из НБУ мне позвонил бывший шеф. Тигипко волновал вопрос «Артека». Ему позвонил Стельмах и рассказал, что по этому делу возбуждено уголовное дело. Тигипко спросил, выдали ли мы рефинансирование. Помню, как я обрадовался. «Если бы мы выдали, уже сидели бы в тюрьме», — ответил я.

После случая с «Артеком» мы с Тигипко посовещались и решили, что экономике помогли, но личностям — не будем, потому что из любой хорошей идеи при украинской конструкции власти ничего путного не получается. И запретили долгосрочное рефинансирование. Подозреваю, что очень многие расстроились, узнав об этом.

Помимо принятия глобальных решений в те годы пришлось заниматься и мелкими техническими проблемами. Буквально со старта борьбы с «гэпами» я обнаружил, что Национальный банк не знает, что же точно происходит на ресурсном рынке. С помощью отчетности это никак нельзя было выяснить — реальной информацией владели только дилеры коммерческих банков. Они работали сразу через три информационные системы — «Укрди-линг», «Интербизнесконсалтинг» и Reuters, сделки же заключали по телефону.

Я поставил себе личную задачу узнать, какие на самом деле ставки на межбанке. Reuters тогда в рамках промо-акции установил в Национальном банке два рабочих терминала. Один из них находился в кабинете первого зампреда. Кроме того, я лично подписался на услуги «Укрдилинга» и «Интербизнесконсалтинга» и был зарегистрирован в них под ником «Нацбанк». Дилеры очень скоро узнали, что Яценюк наблюдает за ходом торгов и через систему особых ключей стали коверкать информацию. Например, вместо 1,8 % на мониторе появлялись 180 %. Кроме того, серьезно искажали отчетность спекулянты, которые покупали гривну в одном месте и тут же перепродавали в другом.

Чтобы пресечь эти явления, мы с Натальей Гребеник решили заставить банки показывать все операции по купле-продаже ресурсов на межбанке — как по кредитам, так и по операциям репо и прочим инструментам. Чтобы удобнее было обрабатывать данные, у нас возникла идея сделать особую электронную форму отчетности. Технические специалисты НБУ быстро разработали информационную систему межбанковского рынка, которую назвали «КредИнфо». Эту систему мы решили рассылать банкам бесплатно, чтобы избежать обвинений в наживе.

«КредИнфо» была введена в эксплуатацию в мае 2004 года, а постановление о внедрении системы было подписано еще в январе. Банки долго сопротивлялись и жаловались, что программное обеспечение не работает или дает сбои. Они даже придумали, что невозможно вносить информацию о сделках в течение десяти минут, потому что это будет тормозить работу межбанка. Действительно, поначалу система была сырая, но после доработки доводы о техническом несовершенстве «КредИнфо» отпали.

Когда страсти улеглись и мы уже праздновали победу, выяснилось, что банкам удается искажать даже ту информацию, которую нужно было вносить в «КредИнфо». Помимо процентов за пользование ресурсами они стали взимать комиссионную плату, которая проходила по другим видам отчетности. Юристы Национального банка порылись в законодательстве и написали разъяснение, суть которого сводилась к запрету комиссионных по подобным операциям. В июле 2004 года мы разослали это разъяснение, подписанное мною, телеграммой. Больше проблем с «КредИнфо» не было, а у Нацбанка появился инструмент для отслеживания истинных процентных ставок на ресурсном рынке.

Таким образом, борьба с «гэпами» велась в нескольких направлениях и оказалась довольно успешной. Уже к середине 2004 года активнопассивная политика банков изменилась в корне. Учреждения были готовы к новым кризисам ликвидности и доказали это осенью. До сих пор «длина» пассивов у них существенно меньше, чем сроки, на которые выдаются кредиты. Однако это качественно другие пассивы. Среди них очень велика доля депозитов населения и зарубежных займов. Кредитование за счет средств с межбанка уже давно не в моде.

Тестом на устойчивость украинской банковской системы стал кризис доверия в России. В середине мая 2004 года была отозвана лицензия у Содбизнесбанка, который подозревали в отмывании денег. Вместе с ним под расследование попал КБ «Кредиттраст». Этот случай прошел бы незамеченным, однако вскоре по финансовому рынку РФ пошли слухи, что лицензии отзовут и у других банков, которые уже объединены в некий «черный список». В Интернете и в одной из центральных газет даже опубликовали несколько перечней, называя их теми самыми «черными списками». Российские банки тут же закрыли лимиты на взаимные операции. Проще говоря, они перестали друг друга кредитовать. В результате на российском ресурсном рынке резко выросли процентные ставки, а население бросилось снимать деньги с депозитов.

В июне 2004 года Сергей Тигипко лично связывался с председателем и двумя первыми зампредами центробанка России. Мы пытались понять, какие риски несет июньская ситуация в РФ. Для украинской финансовой системы российский кризис был опасен из-за двух обстоятельств.

Первое — многие отечественные банки брали у россиян доллары в долг в больших размерах, поэтому закрытие этого источника привело к повышению ставок на 1–2% по межбанковским кредитам в валюте. Впрочем, уже через две-три недели турбулентность на рынке улеглась, и стоимость ресурсов вернулась на прежние отметки.

О втором тревожащем нас обстоятельстве я лишь вскользь упомянул прессе: «Проблемы могут возникнуть у тех, кто в погоне за дорожающим рублем разместил свободные средства в российских банках». В разгар кризиса в РФ я поручил посчитать сальдо активов и пассивов в операциях банков двух стран. Оно оказалось резко не в нашу пользу. Украинские банки активно привлекали ресурсы в России, но они же держали на корсчетах в российских рублях суммы на порядки большие. Причина была простой — рубль в то время дорожал по отношению к доллару, и было выгодно его держать.

Это привело к тому, что в разгар кризиса у многих украинских банков «зависли» ресурсы на корсчетах в РФ. Мы беспокоились, чтобы партнеры из России не попали в список финансово несостоятельных и деньги не пропали навсегда. Все это напоминало события 1998 года, когда я работал в «Авале» и взымал с обанкротившихся российских банков просроченную задолженность по остаткам на корсчетах. Помню, как возвращал деньги банкоматами, POS-терминалами и облигациями «Газпрома» с дисконтом 85 %.

Как оказалось, в 2004 году бояться было нечего — максимальная задержка длилась всего два дня, а украинские банки даже не ощутили неудобств.