Власик и Поскребышев

В последние месяцы жизни Сталин сменил всю прислугу и охрану на даче в Волынском. Теперь он считал, что его охрана не связана ни с Берией, ни с кем-либо еще из бывших руководителей госбезопасности.

Отстраненный от должности и арестованный Николай Сидорович Власик, бывший начальник охраны Сталина, обвинялся в связях с людьми, которые именовались американскими шпионами. На допросах в Министерстве государственной безопасности от Власика требовали признаться, что он раскрыл этим людям систему сталинской охраны.

Генерал-лейтенант Николай Сидорович Власик считался одним из самых доверенных людей вождя. Начальник охраны отвечал и за быт вождя.

Власик окончил церковно-приходскую школу. До революции он работал на бумажной фабрике, в Первую мировую — унтер-офицер запасного пехотного полка. После революции пошел в милицию, а в 1919-м его взяли в ВЧК. Он служил в оперативном отделе госбезопасности, с 1931 года был поставлен охранять вождя.

Выдающаяся балерина Майя Плисецкая так описывала подготовку к концерту в Кремле: «Все уборные собственной персоной обходит генерал Власик с вышколенной стайкой стройных адъютантов. Не здоровается, лишь жестко, пристально вглядывается до самой селезенки так, что мороз по коже».

Власик был по-собачьи предан Сталину, который наградил его не только званием генерал-лейтенанта, но и многими орденами — в том числе полководческим орденом Кутузова I степени, хотя Власик ничем, кроме личной охраны вождя, не командовал и на фронте не был. Власик обожал фотографировать, и в «Правде» печатались его снимки, на которых был запечатлен вождь. Власик был могущественным человеком. Он даже к партийной верхушке обращался на «ты». Перед ним все заискивали.

Светлана Аллилуева вспоминала:

«Власик считал себя чуть ли не ближайшим человеком к отцу и, будучи сам невероятно малограмотным, грубым, глупым, но вельможным, дошел в последние годы до того, что диктовал некоторым деятелям искусства «вкусы товарища Сталина», так как полагал, что он их хорошо знает и понимает…

Наглости его не было предела, и он благосклонно передавал деятелям искусства — «понравилось» ли «самому» — будь то фильм, или опера, или даже силуэты строившихся тогда высотных зданий…»

Власик жил весело, пил и гулял за казенный счет, гонял машину на сталинскую дачу за коньяком и продуктами для пьянки с веселыми женщинами. Привозил женщин на правительственные дачи, иногда устраивал стрельбу прямо за обеденным столом — стрелял по хрустальным бокалам. Обарахлился трофейным имуществом — собрал четырнадцать фотоаппаратов, золотые часы, кольца, драгоценности, ковры, хрусталь в огромных количествах. Из Германии он привез фарфоровый сервиз из ста предметов. И в своей безнаказанности он зарвался.

Видимо, кто-то аккуратно обратил внимание Сталина на разгульный образ жизни его главного охранника и заметил: а можно ли такому ненадежному человеку, который увлекся личными делами, поручать охрану вождя?

Но не это было главной причиной, по которой Власик лишился расположения вождя. Власика, как и своего помощника Поскребышева, он считал связанным с Берией, они постоянно встречались. И Берия действительно постарался наладить дружеские отношения с Николаем Сидоровичем, которому льстило внимание члена политбюро. А Сталин хотел отрезать Лаврентия Павловича от столь важных источников информации. Он понимал, что Берия — не тот человек, который, когда его придут арестовывать, возьмет зубную щетку и позволит увезти себя в «Лефортово». Потому и не хотел, чтобы Лаврентий Павлович успел приготовиться к аресту.

В апреле 1952 года Сталин сказал, что в Главном управлении охраны не все благополучно, и поручил Маленкову возглавить комиссию по проверке работы управления.

Власика обвинили в финансовых упущениях — продукты, выделяемые для политбюро, нагло разворовывались многочисленной челядью. Власик в оправдание жалко лепетал, что он малограмотный и не способен разобраться в финансовых документах. Его освободили от должности. Одновременно разогнали почти все руководство Главного управления охраны Министерства госбезопасности. Обязанности начальника управления охраны взял на себя сам министр Игнатьев.

Для начала Власика убрали из Москвы — отправили на Урал в город Асбест заместителем начальника Баженовского исправительно-трудового лагеря. В ноябре его вызвали в Москву, а 16 декабря арестовали уже по «делу врачей». Его обвиняли в том, что он, получив письмо Тимашук, не принял мер и покрывал враждебную деятельность «врачей-убийц», затеявших заговор против политбюро и самого вождя.

В проекте обвинительного заключения, который был представлен Сталину, говорилось: «Абакумов и Власик отдали Тимашук на расправу иностранным шпионам-террористам». Сталин отредактировал заключение и добавил:

— Жданов не просто умер, а был убит Абакумовым…

Еще в 1948 году был арестован офицер управления охраны — комендант ближней дачи подполковник Иван Иванович Федосеев. Теперь он дал показания, что Власик приказал ему отравить Сталина. Следствием по «делу Федосеева» занимался Маленков. Он сам его допрашивал. Федосеева избивали и мучили, чтобы он поскорее дал нужные показания.

Следствие по «делу Власика» шло два с лишним года. В разработке Министерства госбезопасности Власик фигурировал в качестве участника заговора с целью убить Сталина и члена шпионской сети британской разведки. С 1946 года в Министерстве госбезопасности шел поиск людей, связанных с британской разведкой, в непосредственном окружении вождя. Семен Игнатьев доложил Сталину, что подозрения падают на Власика и Поскребышева.

Власика обвинили в связи с художником Владимиром Августовичем Стенбергом, который многие годы оформлял Красную площадь ко всем праздникам. А того считали шпионом, потому что до 1933 года он был шведским подданным.

Власика обвиняли в том, что он вел секретные разговоры в присутствии Стенберга и даже однажды при нем разговаривал со Сталиным. Он разрешал своему приятелю летать самолетами управления охраны в Сочи. Показывал ему фотографии, в том числе снимки сталинской дачи на озере Рица. Власик хранил дома топографическую карту Кавказа с грифом «секретно», карту Подмосковья с таким же грифом. Кроме того, дома он держал агентурную записку о лицах, проживавших на Метростроевской улице в Москве, и записку о работе Сочинского горотдела, графики движения правительственных поездов…

Хуже того, Власик объяснил Стенбергу, что его приятельницы, с которыми он весело проводит время, — на самом деле секретные агенты МГБ.

Заместитель министра госбезопасности Василий Степанович Рясной показал Власику агентурное дело на Стенберга, сказав, что там есть и материал на самого Власика. В МГБ уже решили арестовать Стенберга и его жену. Власик сообразил, что это его сильно скомпрометирует, и пошел к министру Игнатьеву. Тот не стал ссориться со сталинским охранником и разрешил отправить дело в архив, но сказал Власику, чтобы тот поговорил со Стенбергом и объяснил, как тому следует себя вести.

Власик позвал к себе Стенберга и сказал:

— Я тебя должен арестовать, ты — шпион.

И показал на лежавшую перед ним папку:

— Вот здесь собраны все документы на тебя. Тебя с женой хотели арестовать, но мой парень вмешался в это дело.

После этого Власик объяснил Стенбергу, кто в его окружении стучит в МГБ.

На допросах Власика спрашивали:

— Что сближало вас со Стенбергом?

— Сближение было на почве совместных выпивок и знакомств с женщинами.

— Вы выдавали пропуска для прохода на Красную площадь во время парадов своим друзьям и сожительницам?

— Да, выдавал… Но я прошу учесть, что давал я пропуска только лицам, которых хорошо знал.

— Но вами давался пропуск на Красную площадь некоей Николаевой, которая была связана с иностранными журналистами?

— Я только сейчас осознал, что совершил, давая ей пропуск, преступление…

По словам дочери Власика, «его все время держали в наручниках и не давали спать по нескольку суток подряд. А когда он терял сознание, включали яркий свет, а за стеной ставили на граммофон пластинку с истошным детским криком».

Бывший заместитель министра госбезопасности Рюмин потом рассказывал:

«В феврале 1953 года т. Игнатьев, вызвав меня к себе и передав замечания по представленному товарищу Сталину протоколу допроса Власика, предложил применить к нему физические меры воздействия. При этом т. Игнатьев заявил, что товарищ Сталин, узнав, что Власика не били, высказал упрек в том, что следствие «жалеет своих».

Когда Сталин умер, интерес к Власику пропал. Его судили по статье 193-17 Уголовного кодекса (злоупотребление властью, превышение власти, бездействие власти, халатное отношение к службе), приговорили к десяти годам ссылки в отдаленные районы без лишения гражданских прав, лишили генеральского звания и наград и выслали в Красноярск. Но буквально через полгода помиловали, освободили от отбытия наказания со снятием судимости. Но воинское звание ему не восстановили.

Почти одновременно с Власиком Сталин отказался от услуг Александра Николаевича Поскребышева, который почти три десятилетия был его бессменным помощником.

Поскребышев начинал в управлении делами ЦК. В 1924 году стал одним из помощников генерального секретаря. Разные люди работали в секретариате Сталина, одних он выдвинул на повышение, от других избавился. Только одного Поскребышева он постоянно держал возле себя, хотя должность Александра Николаевича называлась по-разному.

С 1929 по 1934 год он был сначала заместителем заведующего, а затем и заведующим секретным отделом ЦК (делопроизводство политбюро и личная канцелярия Сталина). В соответствии с новым уставом ВКП(б), который был принят на XVII съезде в 1934 году, секретный отдел ЦК переименовали в особый сектор. Поскребышев был назначен заведовать этим сектором решением политбюро от 10 марта 1934 года.

Поскребышев был неутомим, точен и надежен. Он оказался идеальным помощником. Его преданность вождю была абсолютной. Его жену чекисты посадили, а он продолжал служить Сталину.

«Поскребышев писал под диктовку Сталина, — рассказывал Хрущев. — Сталин обычно расхаживал при диктовке. Ему не сиделось, когда он думал. Он ходил и диктовал, но никогда стенографисткам, а Поскребышеву, Поскребышев же записывал. Он приспособился к диктовке Сталина и научился записывать за ним. Потом он тут же прочитывал записанное. Если он неточно уловил слова или же у Сталина вырисовывалась более четкая формулировка, то Сталин передиктовывал, рукой Поскребышева внося исправления или добавления. Я отдаю здесь должное Сталину. До самой своей смерти, когда он диктовал или что-нибудь формулировал, то делал это очень четко и ясно».

С внешним миром вождь общался через своего главного помощника, поэтому Поскребышев обрел такую власть, что перед ним заискивали и члены политбюро.

11 февраля 1937 года МХАТ показывал пьесу Михаила Афанасьевича Булгакова «Мольер». Жена Булгакова записала в дневнике:

«Сегодня смотрел «Мольера» секретарь Сталина Поскребышев. Оля, со слов директора, сказала, что ему очень понравился спектакль и что он говорил:

— Надо непременно, чтобы Иосиф Виссарионович посмотрел…»

Без разрешения Поскребышева нельзя было добраться до кабинета Сталина.

«Нужно было позвонить Поскребышеву, рассказать, зачем идешь, и только тогда он давал распоряжение охраннику на входе в приемную пропустить тебя, — вспоминал сотрудник аппарата правительства Михаил Сергеевич Смиртюков. — Обязательно нужно было показать документы. И так по несколько раз в день. А ведь от дверей моего кабинета до дверей приемной было не больше десятка шагов».

Поскребышев рассказывал, как он руководил всей сталинской канцелярией:

«Все документы, поступавшие в адрес т. Сталина, за исключением весьма секретных материалов МГБ, просматривались мною и моим заместителем, затем докладывались т. Сталину устно или посылались ему по месту его нахождения.

Просмотренные т. Сталиным материалы частично возвращались им с соответствующими резолюциями для исполнения или передавались им непосредственно тому или иному члену политбюро, а остальные оставлялись у него. По мере накопления материалов он вызывал меня для разбора этих бумаг, при этом давал указания, какие материалы оставить у него, а остальные — увозить в особый сектор ЦК. Возвращенные материалы поступали в архив, где на них составлялась опись.

Часть бумаг, требующих решения, направлялась или докладывалась вновь т. Сталину или направлялась членам политбюро, секретарям ЦК в зависимости от характера вопросов, на соответствующее рассмотрение.

Весьма секретные материалы МГБ с надписью министров «вскрыть только лично» направлялись непосредственно т. Сталину без вскрытия их в особом секторе ЦК…»

После XIX съезда (1952 год) Поскребышев предложил переименовать особый сектор ЦК в секретариат бюро президиума ЦК (составил новое штатное расписание) и стал именовать себя секретарем президиума и бюро президиума ЦК. Пышное название должности льстило самолюбию Поскребышева, который любил щеголять в генеральском мундире.

13 марта 1953 года особый сектор ЦК ликвидировали, а Поскребышева поспешно отправили на пенсию.

Александр Трифонович Твардовский в ноябре 1963 года отдыхал в Барвихе. Он записал в дневнике:

«Отдыхает здесь на правах персонального пенсионера маленький лысый почти до затылка человек с помятым бритым старческим личиком, на котором, однако, как и в форме маленькой, вытянутой назад и вверх головы и поваленного почти плашмя от бровей лба, проступает сходство с младенцем и мартышкой. Нижняя часть лица более всего определяет это второе сходство — тяжеловатая, выдвинутая вперед.

Голос неожиданно низкий, с небольшой хрипотцой. Походка старческая, мелкими шажками, почти без отрыва ступней движком — шмыг-шмыг-шмыг… Зад осаженный, сбитый кверху, как это бывает у стариков.

Это — всего десяток лет тому назад — владыка полумира, человек, который, как рассказывают, со многими из тех, чьи портреты вывешивались по красным дням и чьи имена составляли неизменную «обойму» руководителей, здоровался двумя пальцами, не вставая с места. Это А.Н. Поскребышев, многолетний первый помощник И.В. Сталина, член ЦК в последние годы этой своей службы, генерал-лейтенант.

Имя его в аппаратных (высоких) кругах звучало как знак высшей власти, решающей инстанции. Такому-то позвонил Поскребышев — означало, что позвонил почти что Сталин, собственно Сталин, вещающий плотью его голоса.

Вспоминаю, как я имел наивность и отчаянную решимость позвонить ему по вертушке с просьбой о передаче Иосифу Виссарионовичу рукописи романа Гроссмана на прочтение, где была (навязанная автору нами) глава о Сталине…

— Да. Ну? Нет, — слышались в телефоне односложные низкие, но такие тихие-тихие отзвуки его голоса, голоса знающих, что их должны слушать и слышать.

В этом голосе была и величественная, запредельная усталость, и даже скорбь, и законное, само собой разумеющееся полувнимание (меньше того!) человека, который занят чем-то несравненно более значительным и серьезным, чем то, о чем ты ему «вякаешь». Помнится, он не отказал прямо, но сказал, что лучше отдать «аппарату»…

Этот человек ходит в столовую, принимает процедурки, играет в домино, смотрит плохие фильмишки в кино — словом, «отдыхает» здесь, как все старички-пенсионеры, и как бы это даже не тот А.Н. Поскребышев, ближайший Сталину человек, его ключник и адъютант, и, может быть, дядька, и раб, и страж, и советчик, и наперсник его тайного тайных.

Высшая школа умения держать язык за зубами, не помнить того, что не следует, школа личного отсутствия в том, к чему имеешь (имел) непосредственное касательство, и полная свобода от обязательств перед историей («Это не я — это партия в моем ничтожном естестве была на моем месте, и выполняла свою задачу, и могла избрать для этой цели чье-либо другое, столь же ничтожное, естество»).

Пытаться к нему подступиться с разговором на тему о его исключительных, единственных возможностях и единственном в своем роде долге — дело безнадежное.

— Что вы, что вы, зачем это? Ни к чему, да я и не знаю ничего, — затрепыхался он в ответ на прямую постановку вопроса Леонидом Кудреватых (по словам последнего).

И даже будто бы сказал:

— Я боюсь.

Но дело не в страхе, хотя, конечно, страх над ним денный и нощный не может не висеть, а в том, пожалуй, что, как говорит Кудреватых, он вблизи производит впечатление прежде всего человека не только малообразованного, неначитанного, но просто недалекого и почти малограмотного. Таков этот полубезвестный, но могущественный временщик, выходец из деревни Сопляки».

Своему заместителю по «Новому миру» Алексею Ивановичу Кондратовичу Твардовский сказал о Поскребышеве: «Старшина, но без солидности. Пожалуй, даже ефрейторишко, с простонародным лицом». Добавил: «Судя по лагерным рукописям, именно такие были в охране — невзрачные, незаметные, но злобные».

Сталин избавился от своего помощника, боясь, что Поскребышев тайно служит Берии, хотя это предположение, как потом стало ясно, было лишь плодом сталинской паранойи.

Берия в те годы не имел власти над Министерством госбезопасности, не он подбирал кадры сталинской охраны и не он устроил «дело врачей». По старой памяти кто-то из высокопоставленных чекистов делился с ним информацией, не более того. Лаврентий Павлович, даже если бы захотел, не имел практической возможности сократить земные дни вождя.

Так и предположение о причастности Берии к кончине Сталина — не более чем миф.