«Есть странные сближения…»
«Есть странные сближения…»
Общепризнанно, и в этом большая истина, или, точнее говоря, есть большая часть истины: открытия науки (Ньютон, Коперник, Эйнштейн, Дарвин…) могут быть и даже должны быть – «опубликованы» рано или поздно, там или здесь, тем или иным человеком, а истины искусства – абсолютно личностны: понимаете, не будь Бетховена – «Лунной сонаты» никогда бы не было. Так и с Моцартом, и с любым художником гениальным. Это только однопредметно, однозначно, односделано: не будь его, этого художника, никогда этого бы и не появилось…
Это очень верно. Но все-таки даже здесь есть одно, даже два резона.
Есть – факт! – фантастические совпадения, когда разные художники, не зная друг друга, говорят почти одно и то же. Существует испанская пословица: «Двум людям не может присниться один и тот же сон». Оказывается: может!
Судите сами.
Все знают из Ахматовой:
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда…
Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене…
И стих уже звучит, задорен, нежен,
На радость вам и мне.
А вот Эмили Дикинсон:
Он был Поэт —
Гигантский смысл
Умел он отжимать
Из будничных понятий —
Редчайший аромат
Из самых ординарных трав,
Замусоривших двор, —
Но до чего же слепы
Мы были – до сих пор!
А вот еще два поэта.
Зинаида Гиппиус:
Блевотина войны – Октябрьское веселье!
От этого зловонного вина
Как было омерзительно твое похмелье,
О бедная, о грешная страна!
Какому дьяволу, какому псу в угоду,
Каким кошмарным обуянным сном,
Народ, безумствуя, убил свою свободу,
И даже не убил – засек кнутом?
Хохочут дьяволы, хохочут псы над рыбьей свалкой,
Хохочут пушки, разевая рты…
И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь!
(29 октября 1917, С-Петербург)
Максимилиан Волошин:
С Россией кончено… На последях
Ее мы прогалдели, проболтали,
Пролузгали, пропили, проплевали,
Замызгали на грязных площадях,
Распродали на улицах: не надо ль
Кому земли, республик да свобод,
Гражданских прав? И родину народ
Сам выволок на гноище, как падаль.
О, Господи, разверзни, расточи,
Пошли на нас огонь, язвы и бичи.
Германцев с запада, Монгол с востока,
Отдай нас в рабство вновь и навсегда,
Чтоб искупить смиренно и глубоко
Иудин грех до Страшного суда!
(23 ноября 1917. Коктебель)
Там разница между «вариантами» – примерно 60 лет, здесь – меньше месяца.
Разные времена. Разные места. Разные люди – и вдруг: одно и то же. Почти.
Отдаю себе отчет в том, что примеры такие – исключительные. Важнее другое (без чего абсолютно непонятно и первое): все гении художественные, все таланты – да на самом-то деле все люди, каждый человек – сталкиваются с этим триединством: 1) жизнь, 2) смерть, 3) тайна…
Все мы независимо от способностей, национальности, возраста только вокруг этих трех сосен и блуждаем. Не хотим на них смотреть, хотим. Смотрим, не смотрим, все равно вокруг них ходим. Вся мировая литература, вся мировая философия, вся мирская жизнь обыкновенного человека…
Но отсюда же и следует не только неизбежность, но и абсолютная необходимость «одинаковых дум», «одинаковых чувств» – стало быть, и одинаковых, в конце концов, выражений этих мыслей и чувств, иногда до буквальности.
Ну почему гениальные творения Пушкина, Моцарта, Гойи, Микеланджело вдруг, ни с того ни с сего, заставляет нас рыдать, мучиться, вспоминать себя? Почему?
Да потому что есть, осталась в нас еще какая-то струна, одна, пусть одна струна, которая вдруг напрягается. Опущенная, вялая, откликается на призыв этой, другой струны гения и вдруг начинает звучать с ней в унисон. Стало быть? Стало быть, не все потеряно, стало быть, эта струна – есть, стало быть, ей нужно только напомнить ее самое – звучание ее, такое же извне, чтобы она откликнулась, зазвучала, себя вспомнила…
Если тебя потрясает произведение гения, что это значит? Это значит только одно: ты ему, гению, конгениален. Значит, он в тебе возродил твою гениальность, о который ты забыл, о которой, может быть, ты и не знал и которая вдруг откликнулась на забытое и, может быть, даже тебе неизвестное.
Гойя, Пушкин, Достоевский… да каждый из нас, из вас – жили этим, переживали это… но одни пережили и выразили все это до конца, а другие – забыли или даже не знали. И вдруг вспомнили и узнали.
Художник – это вовсе не профессия и даже не только призвание.
Великий художник – это человек, напоминающий нам о том, кто мы есть на самом деле. Художник – это сущность цельного человека. Цельного. Нерасколотого.
Отсюда – религиозная сущность искусства: единение.
А на чем можно единить людей? На художественности, т. е. на цельности, т. е. на нерасколотости, на единении единицы со всем родом человеческим.
Гений, гениальный художник – просто напоминание нам о нашей сущности. Поэтому мы на это, каждый по-своему, и откликаемся.
Путь Гойи… Праздник в Сан-Исидро… Его шпалеры, девушка с зонтиком… Свет, солнце, радость. И вдруг потом – омуты, омуты, омуты… В омутах жуткая сила, почти непреодолимая: и нужно, и хочется дойти до дна, но чтобы – оттолкнувшись от дна – снова всплыть и взлететь…
Господи, как это похоже на Пушкина, как он начинал, через что прошел, как себя одолевал, в каких омутах побывал и как все-таки закончил… («Сеятель», «Пророк», «Пустые небеса», «Странник»…)
Но ведь то же самое, то же самое – и у Достоевского…
Идеалы… Они же – иллюзии… Они же прах. Мордой об землю… Омут. А что дальше?
Я и говорю о том, что каждый человек – а гений стократно, тысячекратно сильнее, честнее, совестливее и выразительнее – проходит через это.
Все искусство во всех его «подразделениях» – это и есть гениальный художественный оркестр – для каждого, чтобы наконец каждый из нас, из них, понял – мое исполнение, мое нахождение себя – при помощи этого оркестра, благодаря ему и в его радостном и благословенном сопровождении.
Продолжаю универсализировать насчет «художества», насчет художника: человек родился как художник.
Человек – художник.
Художник – человек.
Цельность. Нерасчлененность. Единство, пусть еще не дифференцированное…
Искусство собирает человека, выявляет человека в человеке, делает каждого из нас на какую-то секунду или минуту нашей жизни гармоничной частицей единого целого.
Все это и весело (без этого нельзя), и жутко грустно (и без этого тоже нельзя): так называемое разделение труда.
Собрать может только – реально – одно: угроза всеобщей смерти.
А кто более предуготовлен «поймать» нас на этом?
Только – религия и искусство, искусство и религия.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.