Глава 10 Дело о ПРИЗНАНИЯХ БУХАРИНА

Глава 10

Дело о ПРИЗНАНИЯХ БУХАРИНА

Итак, главными фигурантами завершившегося Пленума стали Бухарин и Рыков. Что представляли собой эти два партийных функционера, входившие в 20-е годы в состав Политбюро? Сын учителя из Кишинева, Николай Бухарин всю жизнь собирал коллекцию бабочек. В 1906 году совместно со своим лучшим другом Ильей Эренбургом принимал участие в студенческих демонстрациях, а с Григорием Сокольниковым был в числе организаторов молодежной конференции студентов Московского университета. Поэтому в 1911 году его исключили из университета и сослали на три года в город Онегу Архангельской губернии. Из ссылки он сразу бежал и уехал за границу; сначала в Германию, а затем перебрался в Австрию, где познакомился с Лениным.

В эмиграции он занялся самообразованием, читая сочинения социалистов-утопистов и марксистов, но особенно сильное влияние на формирование его взглядов оказал автор теории «богоискательства» Богданов. С началом Первой мировой войны, по подозрению в шпионаже, власти Австро-Венгрии выслали Бухарина в Швейцарию, а с 1915 г. он перебрался в Швецию. В Стокгольме он жил в квартире вместе с Юрием Пятаковым и Евгенией Бош под именем Мойши Абы Долголевского. Он писал статьи для скандинавских левых газет и участвовал в собрании эмигрантского клуба, который шведская полиция сочла «революционной организацией». Поэтому в марте 1916 года полиция его арестовала и выслала в Норвегию, и откуда он уехал в Нью-Йорк, где сошелся с Троцким, издавая вместе с ним журнал «Новый мир».

Вернувшись в Россию, Бухарин стал лидером «левых коммунистов» и во время обсуждения в Брест-Литовске вопроса об условиях мира с немцами выступил против Ленина. Тем не менее в 1918 году его назначили редактором газеты «Правда». Хотя сам Бухарин считал себя «экономистом» и партийным теоретиком, но в письме съезду Ленин написал: «Его теоретические воззрения с очень большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал диалектики)».

После смерти Ленина Бухарин стал членом Политбюро. Однако уже вскоре он стал пытаться протащить свою политику, отличную от линии Сталина. Так, еще в 1925 году, делая акцент на необходимости дальнейшего проведения экономических реформ в русле нэпа, он выдвинул известный лозунг, обращенный к крестьянам: «Обогащайтесь, накапливайте, развивайте свое хозяйство!». Этот лозунг уже к концу 1927 года предприимчивый кулак трансформировал в «хлебную забастовку».

К 1928 году политика нэпа исчерпала свои скудные возможности. Однако то, что она стала тормозом в дальнейшем развитии страны, понимали не все члены Политбюро. Против курса Сталина на индустриализацию и коллективизацию выступили Рыков и Томский, к ним примкнул и Бухарин. В 1928 году в статье «Заметки экономиста» он заявил: «Наша ведущая экономическая роль должна идти через рыночные отношения». Все другие подходы (в первую очередь сталинский) он объявил «авантюристическими».

Вокруг Бухарина образовалась некая «школа», которую составили выпускники так называемого Института красной профессуры. Признавая Бухарина как своего лидера, эти молодые люди, постепенно занявшие руководящие посты в наркоматах, профсоюзных, центральных партийных органах и учебных заведениях, тоже желали «делать» большую политику. В круг сторонников Бухарина входили аппаратчики из ЦКК, Госплана и деятели, возглавлявшие журнал «Большевик» и «Ленинградскую правду».

Оппонируя своим противникам, на июльском 1928 г. Пленуме ЦК ВКП(б) Сталин и указал на необходимость создания надежных резервов хлеба. При этом он выделил четыре обстоятельства: «мы не гарантированы от военного нападения»; «мы не гарантированы от осложнений на хлебном рынке»; «мы не гарантированы от неурожая»; «нам абсолютно необходим резерв для экспорта хлеба». Впрочем, то, что для СССР иной путь был дорогой в тупик, вскоре наглядно продемонстрировал разразившийся мировой экономический кризис.

Однако в 1928 году противоречия среди членов Политбюро стали предметом обсуждения, и в ноябре Пленум ЦК назвал позицию Рыкова и Томского «правым уклоном». На апрельском Пленуме следующего года была разгромлена и группа Бухарина, а 17 ноября 1929 года его вывели из состава Политбюро. Но уже через неделю он признал свои ошибки и заявил, что будет вести решительную борьбу против всех уклонов от генеральной линии партии и, прежде всего, против «правого уклона». В 1929 г. Бухарин был членом ВСНХ, с 1932 года – членом коллегии Наркомата тяжелой промышленности. В 1934 году его снова вывели из членов ЦК в кандидаты, но назначили на пост главного редактора газеты «Известия». Однако Бухарин не успокоился; он жаждал другого положения и, опираясь на «учеников» своей «школки», стал одним из руководителей тайной оппозиции, рассчитывавшей «убрать Сталина».

Среди обиженных на Сталина был и Алексей Рыков. Он происходил из семьи торговца Саратовской губернии и рано занялся революционной деятельностью. В 1910–1911 гг. жил в эмиграции во Франции. Членом Политбюро его избрали еще в 1922 году, а в следующем – он был назначен председателем Совета народных комиссаров. Он поддерживал Сталина как в борьбе с Троцким, так и с Зиновьевым и Каменевым. Разногласия с Генеральным секретарем стали проявляться у Рыкова с 1928 года, когда он выступил против свертывания нэпа, форсирования индустриализации и начала коллективизации. В декабре 1930 года его сняли с поста председателя СНК и вывели из состава Политбюро, назначив на пост наркома связи.

Наиболее близкие отношения у Рыкова сложились с Михаилом Томским (настоящая фамилия Ефремов). Незаконнорожденный сын слесаря и швеи, Томский получил образование в трехклассном реальном училище; в РСДРП он вступил в 1904 г., а членом Политбюро стал в 1922 году. В 1929 году он возглавил Всесоюзное объединение химической промышленности ВСНХ. Как и Рыков, он тоже выступил противником свертывания нэпа и ускоренных темпов индустриализации и коллективизации. Поэтому в 1930 году его тоже вывели из состава Политбюро и позже назначили заведующим Объединенным государственным издательством (ОГИЗом). Когда имя Томского было упомянуто на судебном процессе над другими участниками оппозиции, он застрелился у себя на квартире, оставив записку с проклятиями в адрес Зиновьева и Каменева.

Бухарин стреляться не стал, но, оказавшись под арестом, 2 июня 1937 г. он собственноручно описал в камере в своих признаниях историю своего падения. Он отмечал: «Зарождение т. н. «бухаринской школки» относится еще к 1919–1920 гг. Я читал тогда курс лекций… в Свердловском университете, и среди моих слушателей стал постепенно отбираться кружок, с которым я вел семинарские занятия. При этом с рядом участников этих занятий у меня установились и весьма близкие личные отношения: я заходил к ним на квартиру…

На этих занятиях, а равно и в разговорах на дому, которые тогда носили обычно теоретический характер… В те годы… я писал большую книгу под названием «Теория исторического материализма» и каждую из написанных глав прочитывал в своем кружке, причем эти главы горячо обсуждались. <…> Слушателям импонировала моя «эрудиция», а я был в восторге от того, что нахожу таких благодарных «учеников». <…> Обсуждение различных теоретических вопросов… стало переплетаться и с обсуждением вопросов текущей политики. <…>

Состав группы был тогда примерно таков: А.Слепков, Д. Марецкий, Г. Марецкий, Д. Розит, И. Краваль, А. Троцкий, А. Гусев, Ф.Богданов, А. Зайцев… Не помню, когда появился А. Стецкий, П. Петровский, К. Розенталь, Т. Левина, В.Межулак, а затем Я. Стен. <…> Примерно к этому времени моя группа пополнила свой состав. Туда вошли: Э. Гольденберг, А. Александров, В. Кузьмин, П. Сапожников (Цетлин)…»

Наличие преданных единомышленников воодушевляло теоретика. Фракционеры упражнялись в злословии по адресу Сталина и его окружения, собирая «сплетни и анекдотцы». Причем Бухарин признавался, что свой «авторитет» он добирал и тем, что «знакомил это ядро с секретными партийными документами ЦК, Политбюро, Исполкома и Президиума Коминтерна; воздавал похвалы этому молодняку и тем самым развращал его политически, сеял такие семена, которые принесли свои преступные плоды».

Конечно, не будет праздным вопрос: что же представляли собой эти молодые оппозиционеры, начитавшиеся азов марксизма? Кем были люди, грезившие о мировой революции и мнившие себя теоретиками нового учения? Позже, выступая 25 февраля на утреннем заседании февральско-мартовского пленума 1937 года, достаточно емкие характеристики этой оголтелой группке максималистов дал Генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ А. Косарев. Он говорил: «В эту «школку» входили: Слепков, Марецкий, Астров, Айхенвальд, Цетлин, Сапожников, Кузьмин и целый ряд других лиц, и к которым впоследствии примкнули так называемые леваки – Шацкин, Стен и другие. Эта «школа молодых» была подобрана, организована и воспитана своим идейным организатором и учителем Бухариным.

Бухарин в своих так называемых трудах целиком опирался на эту свою школку, фактически зависел от нее, точно так же, как и эта «школка» вдохновлялась и направлялась своим идейным отцом – Бухариным. В частности, известная работа… – речь идет о книге «Теория исторического материализма» – была Бухариным написана при ближайшей помощи Слепкова и Марецкого. О чем он в первом издании и выносит Марецкому и Слепкову соответствующую благодарность как сотворцам этой теоретически путаной и антимарксистской книги.

…Эта школка на протяжении всего своего существования делала упорные попытки прибрать к своим рукам всю руководящую партийную печать – «Правду», «Комсомольскую правду», журнал «Большевик» и прочие наши руководящие газеты, а также пыталась прибрать к своим рукам все политические учреждения, готовящие высококвалифицированные кадры партийных работников.

Что из себя представляет эта так называемая бухаринская «школка»? С кем он обсуждал важнейшие вопросы, подлежащие обсуждению в ЦК ВКП(б)? Кого он готовил в кадры? Многие эти «молодые люди» еще до прихода в нашу партию успели побывать и в эсерах, побывать и в кадетах.

Слепков – выходец из кулацкой семьи, был членом партии кадетов, а до этого эсером. Во время керенщины активно выступал против большевиков, в Гражданской войне участия не принимал, не был ни в царской, ни в Красной Армии. С гимназической скамьи пересел в Свердловский университет, с благословения Бухарина был выдвинут в лекторскую группу… из лекторской группы попал в ИКП.

Астров – сын крупного помещика, благодаря своим связям с одним из вредителей, попавших в аппарат Наркомзема, сумел сохранить и закрепить за собой вплоть до 1929 г. поместье – усадьбу своего отца.

Айхенвальд – отец его один из виднейших людей кадетской партии, белый эмигрант, выступавший не раз с гнуснейшими статьями против Советской власти. Сам Айхенвальд поддерживал связь со своим отцом и в письмах к нему неоднократно клеветал на Советскую власть, снабжая отца различными материалами против Советской власти.

Сапожников был правым эсером, затем левым эсером, был секретарем ЦК левых эсеров, кончил то ли гимназию, то ли реальное училище, затем учился в университете, после чего пришел в ИКП. В 1919 г. вместе с троцкистом-зиновьевцем Каревым создал свою собственную так называемую партию «революционных коммунистов». Вся партия состояла из 15 человек и он являлся ее генеральным секретарем. (Смех.)

Марецкий – типичный начетчик, в Красной Армии не был, попал в Свердловку, потом подвизался в лекторской группе, затем попал в ИКП. С партийной массой никогда не был связан, с рабочими также.

Впоследствии примкнувший Карев – троцкист-зиновьевец, был правым эсером, потом левым эсером, в армии не был, в Гражданской войне участия не принимал, пришел в ИКП, как он сам заявил, с целью обоснования своей старой философии эсеровщины и народничества.

И затем Шацкин – человек, который за всю свою небольшую политическую жизнь больше изменял и пакостил партии, чем ей помогал. Сын крупного буржуа, купца первой гильдии, владельца многих магазинов, пришедший в юношеское движение со всеми привычками барина и чуть ли не в сопровождении своей личной гувернантки. (Смех.)

…Отличался исключительной надменностью по отношению к рабоче-крестьянской молодежи, считал себя теоретиком-международником. Вечно лебезил перед Троцким, якшался с Бухариным, вместе с которым протащил в старую программу комсомола троцкистский тезис о том, что «Россия может прийти к социализму лишь через мировую пролетарскую революцию».

…И, наконец, в числе этой, на взгляд Бухарина, славной плеяды находится Ефим Цетлин – из буржуазной семьи. Отец был соучастником одной частной торговой фирмы. Сам Цетлин происходит из Лефортово, мы его хорошо знаем. Был большим поклонником теории Богданова, всюду доказывал правоту этого Богданова. Никогда в жизни не был на практической работе.

Бухарин в своем заявлении в ЦК партии, где он дает объяснение на материалы следствия, пишет, что Цетлин чуть ли не является одним из организаторов Октябрьского восстания.

Это глубокая ложь, ибо Ефим Цетлин никогда таким не был. В доказательство спросите любого большевика из Лефортовского района, и он вам это подтвердит. Он был студентом, причем типичным маменькиным сынком. (Смех в зале.)»

Конечно, Бухарину льстило наличие приверженцев, видавших в нем вождя, и это подталкивало его к действиям. Особую активность он стал проявлять с началом коллективизации. Она не вписывалась в его идеологическую платформу. В это время он пошел на сближение с Рыковым и Томским. Бухарин пишет в своих показаниях: «Примерно к тому же времени начались нелегальные совещания ряда членов ЦК… <…> Первое такое совещание было на даче у М. Томского, где я выступил с тезисами, формулировавшими мои взгляды. Там был я, Томский, не помню, был ли Рыков, некоторые члены ЦК – профсоюзники (помню Угарова), был, кажется, Смирнов («Фома»), В. Полонский, Н. Антипов, Догадов, возможно, что и Угланов. <…>

Совещания эти продолжались, обычно концентрируясь хронологически перед пленумами ЦК или какими-либо важными партийными собраниями и имели своей непосредственной целью организацию фракционных выступлений на этих пленумах. Важную роль на этих совещаниях играли т. н. «москвичи»: Угланов, Котов, Куликов, В.Михайлов, Рютин, Яковлев…

На этих совещаниях бывали многие т. н. рыковские «ученые секретари» С. Радин, Нестеров… и мои сторонники: Слепков, Марецкий, Е. Цетлин и другие, причем они играли роль подсобного аппарата… Совещания эти обычно происходили в Кремле, на квартирах у Томского, Рыкова или у меня».

Бухарин писал, что «в 1930–1931 гг. политическая ситуация в стране крайне обострилась… Трудности возрастали, и началась со стороны правых политическая спекуляция на этих трудностях. Мы собирали всевозможные сведения о сопротивлении коллективизации, о разнообразных проявлениях крестьянского недовольства, об убое скота, об отсутствии хлеба, о росте дороговизны, о различных экономических парадоксах (это называлось «экономика дыбом»), тщательно подбирались такие факты, что извозчики кормят лошадей печеным хлебом, ибо это дешевле, и т. д. до бесконечности. <…>

Расчет на использование этих трудностей стал главной темой соответствующих разговоров и обсуждений в среде членов правой контрреволюционной организации на квартирах у Рыкова, у меня, у Томского, в разговоре с членами правой группы на квартире у Слепкова, Астрова и др.» <…> Прежде всего, «тройка», формально капитулировавшая, превратилась теперь в нелегальный центр правой организации.

Близко к этому центру стоял и А.С. Енукидзе. Томский неоднократно с ним беседовал и сообщал ему… о соответствующих настроениях по отношению к экономической политике и по отношению к вопросам «внутрипартийного режима». У меня были тоже встречи с Енукидзе, во время которых он высказывал явное сочувствие ко мне, Рыкову и Томскому, как к «обиженным». Томский рекомендовал его, как человека «своего»… Енукидзе оказался вовлеченным в орбиту внимания правого центра и через Томского стал в близкие к нему отношения».

Правда, к этому времени, чтобы остудить пыл ретивых максималистов, «партийным решением» их разослали «по разным городам: в Воронеж, Самару, Ленинград, Новосибирск и т. д.» Но, по признанию Бухарина, обсудив ситуацию на совещании «правого центра», оппозиционеры решили, что «нет худа без добра», вознамерившись заняться «сколачиванием новых кадров на периферии для вербовки новых сторонников». Периодически посещая Москву, пылкие «р-р-еволюционеры» сообщали «о настроениях на местах, о местных работниках, о своих «успехах» в деле подбора кадров контрреволюционной правой организации». Работа кипела, и это согревало душу их вождя.

«Обычно, – пояснял в своих письменных показаниях Бухарин, – эта информация передавалась не на совещаниях центра, а другими путями: эти приезжавшие заходили ко мне или к Томскому или к Рыкову и рассказывали о положении дел… Из вопросов, имевших особое значение, следует отметить информацию Рыкова о Ягоде. Рыков, который был в свое время связан с Ягодой… однажды сообщил, что Ягода заявил себя нашим сторонником, но что он, Ягода, желает держаться на особо конспиративном положении в силу рода своей службы и что это особо конспиративное положение нужно тщательнейшим образом оберегать».

В начале лета 1932 года, «на даче у Томского», прошло совещание центра правых, на котором заговорщики пришли к выводу, что «платформа правых» 1929 г. устарела, и «было решено приступить к выработке новой платформы». Ее основную суть решили сосредоточить на критике «партийного режима, «диктатуры Сталина» и обосновать «переход к методам насильственного свержения руководства». На этом совещании тройки было решено, что платформу будут вырабатывать «ребята» Угланова.

Сын крестьянина Николай Угланов образование получил в сельской школе, до революции работал приказчиком в Петербурге. В 1913–1914 гг. стал председателем профсоюза торгово-промышленных служащих. В сентябре 1921 г. стал секретарем Петроградского губкома ВКП(б), но после вступления в конфликт с главой Ленинграда Зиновьевым в феврале 1922 г. был переведен секретарем Нижегородского губкома. С осени 1924 года 1-й секретарь Московского комитета партии и член ЦК. Став одним из лидеров «правых», он выступил против сворачивания нэпа, форсирования индустриализации и коллективизации и в ноябре 1928 года лишился своих постов. После этого работал председателем Астраханского горбыттреста, затем начальником сектора по производству товаров ширпотреба в Наркомате тяжпрома.

Понятно, что у амбициозного фрондера, фактически не имевшего образования, но совершившего головокружительную карьеру от приказчика до 1-го секретаря московской парторганизации, а затем лишившегося престижных постов, были все основания ненавидеть Сталина. Поэтому Угланов принял поручение центра правых, и через некоторое время платформа была выработана.

Причем, как пишет Бухарин: «Она получила известность под именем рютинской платформы. Однако была платформой всей правой контрреволюционной организации… Ее идейные основы – критика экономической политики партии и правительства, критика внутрипартийного режима и т. д.; ее теоретические предпосылки…»

Бухарин пояснял далее, что «Рютинская группа должна была прикрыть то обстоятельство, что платформа является платформой всей правой организации в целом: это был псевдоним, под коим выступала организация правых, псевдоним, обеспечивавший от ударов центр и организацию в целом. Платформа эта была выпущена под руководством УГЛАНОВА. <…>

Я уехал в отпуск, предварительно дав от имени центра правых согласие на созыв совещания из периферийных работников контрреволюционной организации правых. Инициатива созыва коего принадлежала… А. Слепкову[56], летом 1932 года приехавшему из Самары в Москву… Эта конференция и состоялась в конце лета 1932 года в мое отсутствие, причем связь ее с центром правых поддерживалась через М.П.Томского, который был связан со Слепковым и другими через посредство одного из ближайших друзей А. Слепкова Жирова, работавшего в ОГИЗе, во главе которого работал Томский.

За это же время была обсуждена на совещании у Томского, где присутствовали… сам Томский, Рыков, Угланов и, кажется, В.Шмидт, рютинская платформа, как платформа всей контрреволюционной организации правых в целом. Здесь она получила… свою официальную санкцию от имени руководства правых. Центр утвердил также и решения конференции, где, помимо докладов с мест и информации, обсуждалась и рютинская платформа со всеми ее выводами, а именно, курсом на «дворцовый переворот», террор и блок с троцкистско-зиновьевской организацией. <…>

Здесь уместно остановиться более подробно на некоторых вопросах, связанных с конференцией. Прежде всего, идея «дворцового переворота». Эта мысль всплывала и много раньше, сперва со стороны Томского, который был связан с Енукидзе и, очевидно, натыкался на мысль о возможности использовать служебное положение этого лица, в руках которого сосредотачивалась охрана Кремля, в том числе и школа курсантов ЦИКа. <…>

На первых порах эта идея носила скорее теоретический характер. <…> Однако, логика борьбы, закрытие путей для легального получения большинства в партии, полное поражение в открытой борьбе, переход к двурушнической тактике и нелегальным методам борьбы сделали свое дело, и эта идея получила уже серьезный смысл. Связь Томского с Енукидзе и связь Рыкова с Ягодой, о чем речь была выше, послужили практической основой для соответствующих практических выводов.

Томский рассказал мне однажды, уже после моего приезда, что Енукидзе согласен на то, чтобы возглавить этот переворот, что Ягода тоже принимает в этом участие и что Енукидзе завербовал для этого дела и коменданта Кремля, Петерсона, который был раньше, как известно, начальником т. н. поезда Троцкого. Так созрел план государственного переворота.

Первоначальные попытки установления блока с другими контрреволюционными организациями (зиновьевцами и троцкистами) не прекращались. Из информационных сообщений периферийных работников контрреволюционной организации правых я, равно как и другие члены центра, знал, что на местах есть большая тяга к установлению контакта между правыми, троцкистами и зиновьевцами. Это рассказывал Слепков о Самаре, Марецкий – о Ленинграде, это рассказывал Айхенвальд о Москве и т. д., причем… речь шла, главным образом, о молодежи. <…>

Таким образом, поиски союзников со стороны правых на местах послужили до известной степени новой базой для поисков верхушечных контактов и соглашений. При этих соглашениях, связях и контактах на местах тогда почти выявлялась та тенденция, что зиновьевцы, и в особенности троцкисты, ориентировались на террор и видели в нем альфу и омегу тактики. Тогда как участники правой контрреволюционной организации, признавая террор как метод борьбы с партией, центр тяжести все же видели в массовых действиях (крестьянские восстания), в серьезных политических выступлениях».

Итак, «идея же государственного переворота», по словам Бухарина, в 1932 году «обсуждалась в центре организации и в близких к нему кругах». Правда, он утверждал, что, явившись стимулом «для верхушечного соглашения», она не вылилась в форму «какого-либо единого и однократного формального акта», а обсуждалась в разговорах «между представителями различных контрреволюционных группировок».

Бухарин пояснял: «Я разговаривал с Пятаковым, Томский и Рыков с Сокольниковым и Каменевым. С Пятаковым у меня происходил разговор в НКТП (примерно летом 1932 г.). Он начался обменом мнений по поводу общего положения в стране. Пятаков сообщил мне о своей встрече в Берлине с Седовым, о том, что Троцкий настаивает на переходе к террористическим методам борьбы против сталинского руководства и о необходимости консолидации всех антисоветских сил в борьбе за свержение «сталинской бюрократии».

Я говорил Пятакову, что консолидация вещь хорошая, но нужна общая основа для такого объединения. Пятаков «напирал» на террор, я весьма скептически относился к этому методу борьбы, считая его специфическим порождением троцкистского бешенства и озлобленности при малом политическом разуме. Но, в общем и целом, мы сошлись на необходимости координации действий, полагая, что разногласия так или иначе изживутся в ходе совместной борьбы и при сближении «старых кадров».

Томский и Рыков договаривались с Каменевым и Сокольниковым… Томский особенно энергично защищал идею блока, гораздо решительнее высказывался за необходимость свержения советской власти и доказывал необходимость того блока, между прочим, и тем, что для совершения государственного переворота нужна концентрация всех серьезных сил. При этом указывал снова и на роль Енукидзе и Ягоды, о чем говорил и Рыков».

Как видно из показаний Бухарина, замысел государственного переворота появился в центре организации правых в разгар коллективизации, более того, в самом тяжелом году проводимой реформы. И, хотя история не любит сослагательного наклонения, предположим, что при решительности участников заговора он осуществился и коллективизация была прекращена. Что ожидало бы тогда страну?

Ответ на этот почти наивный вопрос дала сама же история. Именно под лозунгом «бухаринской кооперации» в 1985 году Горбачев «начал» свою «перестройку». В результате страна погрузилась в хаос. Государство, руководимое кооператорами, развалилось, промышленность была уничтожена, а сельское хозяйство пришло в упадок. И даже почти 25 лет спустя Россия, обгрызенная по краям своей территории, не может восстановить продовольственную безопасность, но и сам соловей «нового мышления» лишился власти. Какие последствия такого курса были бы накануне войны, даже трудно представить!

Бухарин признавался: «Речь шла таким образом о свержении правительства и создании своего правительства… К концу 1932 года сложился блок между контрреволюционными организациями правых, зиновьевцев и троцкистов в общем на основе т. н. рютинской платформы, со всеми ее установками, идущими по линии террора, восстания, государственного переворота.

Среди участников контрреволюционной организации правых были к тому времени (1932 год) террористические настроения: они прорывались и в «школке» (КУЗЬМИН, САПОЖНИКОВ), и у группы МАТВЕЕВА (углановцы), и у сторонников РЫКОВА (РАДИН, НЕСТЕРОВ) и среди профсоюзников (КОЗЕЛЕВ); эти настроения получили свое оформление на основе т. н. рютинской платформы; нельзя, мне кажется, представить себе организацию правых, как террористическую в собственном смысле слова, ибо не здесь лежал центр тяжести контрреволюционной тактики правых; но внутри организации росли террористические группы, которые заложили твердую базу в основных установках «рютинской платформы», санкционированной правым центром.

К этому периоду времени надо отнести и создание другой группы заговорщиков в Красной Армии. Мне об этом известно из двух источников: от Томского и Енукидзе, которые говорили мне, что в Красной Армии в верхушке командного состава произошло объединение троцкистско-зиновьевских элементов с правыми. Из лиц, которые были ими названы, помню Тухачевского, Корка, Примакова и Путна. Связь руководства военной организации с нашим центром осуществлялась через Енукидзе.

Из важнейших фактов контрреволюционной и заговорщической деятельности к концу 1932 года – началу 1933 года следует остановиться на создании общего центра, куда входили правые Томский и Рыков, зиновьевцы – Каменев, Сокольников, троцкисты – Пятаков, военные – Тухачевский, Корк и Ягода. Об образовании такого центра мне сообщил в свое время Томский, который был ближайшим образом связан с Енукидзе и лучше меня ориентировался в соответствующих кругах.

Центр этот ставил своей задачей объединение всех антисоветских сил в стране для свержения правительства. В этих целях была создана группа Енукидзе в Кремле, военная организация с участием троцкистов и правых.

Перед XVII партийным съездом в центре правых стоял, по инициативе Томского, вопрос о возможности ареста Сталина и приурочения государственного переворота к этому моменту. Я решительно возражал против этого. Вопрос не был вынесен на обсуждение общего центра и, как мне говорил Томский, против этого возражали троцкисты и зиновьевцы. <…>

После убийства С.М. Кирова, в связи с тем, что ЦК обратил серьезное внимание на работу НКВД, создалась опасность всеобщего разгрома всех контрреволюционных организаций. Однако Ягоде все же удалось направить удар только на троцкистов и зиновьевцев… прикрыв организации правых. Провал Енукидзе (1935 г.) перенес роль последнего по подготовке переворота в Кремле на самого Ягоду, в руках которого очутилась непосредственная охрана Кремля.

За последние годы (1934–1935 гг.) у Томского была непосредственная связь с Пятаковым и Сокольниковым, как членами параллельного центра, с которым М. Томский находился в контакте, я же был связан с К. Радеком. С Радеком у меня были многочисленные встречи. Эти встречи легко было объяснить нашей совместной работой в редакции «Известий» и в силу соседства на даче.

Летом 1934 г. я был у Радека на квартире, причем Радек сообщил мне о внешнеполитических установках Троцкого. Радек говорил, что Троцкий, форсируя террор, все же считает основным шансом для прихода к власти блока поражение СССР в войне с Германией и Японией, и в связи с этим выдвигает идею сговора с Германией и Японией за счет терр[ит]ориальных уступок (немцам – Украину, японцам – Дальний Восток). Я не возражал против идеи сговора с Германией и Японией, но не был согласен с Троцким в вопросе размеров и характера уступок.

Я говорил, что в крайнем случае могла бы идти речь о концессиях или об уступках в торговых договорах, но что не может быть речи о территориальных уступках. Я утверждал, что скоропалительность Троцкого может привести к полной компрометации его организации, а также и всех троцкистских союзников, в том числе и правых, т. к. он не понимает гигантски возросшего массового патриотизма народов СССР.

Не помню точно в каком м[еся]це 1934 г. я зашел к Радеку на квартиру, чтобы прочитать ему написанную мною статью. Там я неожиданно застал человека, о котором Радек сказал, что это Мрачковский. Мрачковский, зная о моей роли в блоке, с места в карьер поставил вопрос о терроре, стал допытываться, что делается в этом отношении у правых, но я уклонился от этого разговора в его конкретной части, заявив ему, что он знает о т. н. рютинской платформе и, следовательно, об общих установках правых… Н.И. БУХАРИН»[57].

Повторим, что это признание, выношенное Бухариным в следственной камере, появится только 2 июня 1937 года, а уже в январе население страны и людей, наблюдавших за событиями в СССР за рубежом, потрясла другая сенсация.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.