Глава 2 Дело о КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ

Глава 2

Дело о КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ

Считается, что после Гражданской войны в Советской России установилась однопартийная система, называемая «большевистской». Да, внешне это выглядело вроде бы так, но в действительности такая точка зрения примитивна. Еще при жизни Ленина в партийной среде сложились различные фракции, создававшие предпосылки для раскола, и противоречия между их лидерами были более острыми, чем «идейные» расхождения между партиями любого государства, называющего себя сегодня «демократическим». Именно предотвращению размежевания РКП(б) было посвящено известное «Письмо Ленина съезду». «А спор шел о вещах непустячных, ни много ни мало – том, как управлять великой, полуразвалившейся, охваченной неразберихой державой».

Сталину удалось выполнить «завещание» основателя партии о ее единстве. Однако это оказалось далеко не просто, на это ушло пять лет. Несмотря на продолжительные попытки остудить агрессивность нападавших на него противников, шумные баталии, разворачивающиеся на всех съездах и конференциях с целью вырвать власть из рук Генерального секретаря, продолжались вплоть до 1927 года. Формально главным противоречием между противниками и сторонниками Генсека стал вопрос о политической линии. Суть противоречий состояла «в перспективах революции»: начать ли строительство социализма «в одной стране», как предлагал Сталин, или ждать «мировую революцию», как настаивали его противники.

Говоря иначе, путь, выбранный им, означал не ожидание «призрака» мировой революции, а осуществление величайшей промышленной революции. России предстояло за десятилетие осуществить то, на что «у Англии ушло 200 лет». Оппозиция же придерживалась иного мнения: проводить политику примитивного накопления капитала, а когда произойдет революция в Европе, воспользоваться помощью победившего в «цивилизованных» странах рабочего класса.

«В чем состоит… разница? – спрашивал Сталин в одном из выступлений. – В том, что партия рассматривает нашу революцию социалистическую, как революцию (курсивы мои. – К.Р.), представляющую некую самостоятельную силу, способную идти на борьбу против капиталистического мира. Тогда как оппозиция рассматривает нашу революцию, как бесплатное приложение к будущей, еще не победившей пролетарской революции на Западе, как «придаточное предложение» к будущей революции на Западе, как нечто, не имеющее самостоятельной силы».

В соответствии с принятыми в политике характеристиками, неоднородность большевистской партии выразилась в том, что к середине 20-х годов лидеры противостоящей Генеральному секретарю оппозиции образовали два основных фланга. «Левый уклон» составили Троцкий и его соратники, «правый» – возглавили Бухарин, Рыков, Томский, но «серым кардиналом» этой группы являлся секретарь ЦИК Авель Енукидзе, тайно контактировавший с заместителем председателя ОГПУ Ягодой. «Болото» представляли Зиновьев с Каменевым.

Достаточно полную власть и «абсолютно безусловное управление Советским Союзом» Сталин обрел лишь к 1929 году, когда выдворил одного из наиболее назойливых своих противников Троцкого за границу. Это позволило Генсеку взяться за решение еще одной важнейшей задачи – на основе проведения всеобщей коллективизации приступить к техническому перевооружению сельского хозяйства.

Вопрос о коллективизации к концу 20-х годов стал основным расхождением между большинством ЦК и группой правого уклона. На Пленуме, прошедшем с 16 по 23 апреля 1929 года, Сталин выступил с большой речью: «Группа Бухарина и правый уклон в нашей партии». Впервые за прошедший год он открыто рассказал о возникших в Политбюро разногласиях. И хотя он резко критиковал Томского и Рыкова, основной упор критики был сосредоточен на Бухарине. Подробно рассмотрев «шесть ошибок» Бухарина: «ошибки по линии Коминтерна, ошибки по вопросам классовой борьбы, о крестьянстве, о нэпе, о новых формах смычки», докладчик завершил анализ разделом «Бухарин как теоретик».

Поясняя цели коллективизации, Сталин говорил: «Нужно проложить мост между индивидуальным бедняцко-середняцким хозяйством и коллективными общественными формами хозяйства в виде массовой контрактации, в виде машинно-тракторных станций… с тем, чтобы облегчить крестьянам (возможность) перевести свое мелкое индивидуальное хозяйство на рельсы коллективного труда.

Без этих условий невозможно серьезное развитие сельского хозяйства. Без этих условий невозможно разрешение зерновой проблемы. Без этих условий невозможно избавление маломощных слоев крестьянства от разорения, от нищеты.

Это означает, наконец, что надо всемерно развивать нашу индустрию, как основной источник питания сельскохозяйственного производства, по линии его реконструкции, надо развивать металлургию, химию, машиностроение, надо строить тракторные заводы, заводы сельскохозяйственных машин и т. д.

Нет нужды доказывать, что невозможно развивать колхозы, невозможно развивать машинно-тракторные станции, не подтягивая основные массы крестьянства к коллективным формам хозяйствования через массовую контрактацию, не снабжая сельское хозяйство изрядным количеством тракторов, сельскохозяйственных машин и т. д.

Но снабжать деревню машинами и тракторами невозможно, не развивая нашу индустрию усиленным темпом. Отсюда – быстрый темп развития нашей индустрии как ключ к реконструкции сельского хозяйства на базе коллективизма».

То есть, употребляя современную терминологию, Сталин выбирал «путь инноваций». Оценивая позицию своего оппонента, он пояснял: «Бухарин предлагает «нормализацию» рынка и «маневрирование» заготовительными ценами на хлеб по районам, т. е. повышение цен на хлеб. <…> Допустим на минутку, что мы последовали советам Бухарина. Что из этого получится?

Мы подымаем цены на хлеб, скажем, осенью, в начале заготовительного периода. Но так как всегда имеются на рынке люди, всякие спекулянты и скупщики, которые могут заплатить за хлеб втрое больше, и так как мы не можем угнаться за спекулянтами, ибо они покупают всего какой-нибудь десяток миллионов пудов, а нам надо покупать сотни миллионов пудов, то держатели хлеба все равно будут придерживать хлеб, ожидая дальнейшего повышения цен. Стало быть, нам придется вновь прибавить цену на хлеб к весне, когда главным образом и начинается основная нужда государства в хлебе.

Но что значит повысить цену на хлеб весной? Это значит зарезать бедноту и маломощные слои деревни, которые сами вынуждены прикупать хлеб весной, отчасти для семян, отчасти для потребления, тот самый хлеб, который они продали осенью по более дешевой цене. Сможем ли мы добиться чего-нибудь серьезного в результате этих операций в смысле получения достаточного количества хлеба? Вероятнее всего, что не сможем, так как всегда найдутся спекулянты и скупщики, которые сумеют вновь заплатить за тот же хлеб вдвое и втрое больше. Стало быть, мы должны быть готовы к новому повышению цен на хлеб, тщетно стараясь перекрыть спекулянтов и скупщиков.

Во-вторых, повышая заготовительные цены на хлеб, мы не сможем сохранить низкую розничную цену на хлеб в городах, – стало быть, должны будем поднять и продажные цены на хлеб. А так как мы не можем и не должны обидеть рабочих, – мы должны будем ускоренным темпом повышать заработную плату. Но это не может не повести к тому, чтобы повысить цены и на промтовары, ибо в противном случае может получиться перекачка средств из города в деревню вопреки интересам индустриализации.

В результате мы должны будем выравнивать цены на промтовары и сельскохозяйственные продукты не на базе снижающихся или, по крайней мере, стабилизованных цен, а на базе повышающихся цен как на хлеб, так и на промтовары. Иначе говоря, мы должны будем держать курс на вздорожание промтоваров и сельскохозяйственных продуктов.

Нетрудно понять, что такое «маневрирование» ценами не может не привести к полной ликвидации советской политики цен, к ликвидации регулирующей роли государства на рынке и к полному развязыванию мелкобуржуазной стихии. Кому это будет выгодно?

Только зажиточным слоям города и деревни, ибо дорогие промтовары и сельскохозяйственные продукты не могут не стать недоступными как для рабочего класса, так и для бедноты и маломощных слоев деревни. Выигрывают кулаки и зажиточные, нэпманы и другие состоятельные классы».

Итак, основное расхождение с правыми состояло в том пути, по которому должно было пойти государство. Говоря о позиции Бухарина, Сталин так сформулировал его позицию: «1. «Нормализация» рынка, допущение свободной игры цен на рынке и повышение цен на хлеб, не останавливаясь перед тем, что это может привести к вздорожанию промтоваров, сырья, хлеба. 2. Всемерное развитие индивидуального крестьянского хозяйства при известном сокращении темпа развития колхозов и совхозов… 3. Заготовки (хлеба) путем самотека… 4. В случае недостачи хлеба – ввоз… миллионов на 100 рублей. 5. А если валюты не хватит на то, чтобы покрыть ввоз хлеба и ввоз оборудования для промышленности, то надо сократить ввоз оборудования, а значит, и темп развития нашей индустрии…»

Этому замыслу Сталин противопоставил «план партии»: «1. Мы перевооружаем промышленность… 2. Мы начинаем серьезно перевооружать сельское хозяйство… 3. Для этого надо расширять строительство колхозов и совхозов, массовое применение контрактации и машинотракторных станций… 4. Признать допустимость временных чрезвычайных мер, подкрепленных общественной поддержкой середняцко-бедняцких масс, как одно из средств сломить сопротивление кулачества и взять у него максимально хлебные излишки, необходимые для того, чтобы обойтись без импорта хлеба и сохранить валюту для развития индустрии».

Однако он не планировал немедленного уничтожения частного сектора. «5. Индивидуальное бедняцко-середняцкое хозяйство играет и будет еще играть преобладающую роль в деле снабжения страны продовольствием и сырьем».

Предлагая этот план перевода деревни на социалистический путь развития, Сталин пояснял: «6. Но чтобы добиться всего этого, необходимо, прежде всего: усилить развитие индустрии, металлургии, химии, машиностроения, тракторных заводов, сельскохозяйственных машин и т. д. Без этого невозможно разрешение зерновой проблемы, так же как невозможна реконструкция сельского хозяйства. Вывод: ключом реконструкции сельского хозяйства является быстрый темп развития нашей индустрии».

Одним из ключевых обвинений антисталинистов является утверждение, будто бы Сталин уничтожил как класс рачительного мужика – кулака, якобы способного по-хозяйски накормить страну. В годы «перестройки» было сломано много копий в споре «о коллективизации и противостоянии» Бухарина Сталину. И Коля Балаболкин был признан чуть ли не национальным гением, указавшим путь горбачевским кооператорам. Сегодня нет смысла перечислять, чем закончилось новое мышление. Мыльный пузырь лопнул! Но нельзя не подчеркнуть, что, вернув рыночную экономику, даже по прошествии более 20 лет Россия так и не решила проблему продовольственной безопасности! Накануне предстоявшей войны Сталин решил ее за пятилетку.

И все-таки разберемся в терминологии: какая же категория сельского населения попала под определение термина «кулак»? Такие критерии обусловило Постановление СНК СССР от 21 мая 1929 года «О признаках кулацких хозяйств, в которых должен применяться Кодекс Законов о труде»: «Систематически применяется наемный труд;

– наличие мельницы, маслобойни… применение механического двигателя…, сдача в наем… сельскохозяйственных машин с механическими двигателями;

– сдача в наем помещений, занятие торговлей, ростовщичеством, посредничеством, наличие нетрудовых доходов (к примеру, служители культа)».

В масштабе технического перевооружения труда, осуществленного в деревне в результате коллективизации, примитивные мельницы и сельхозмашины, даже с «двигателями», выглядят, как убогое барахло, не представлявшее значимой реальной ценности! Примитивные механизмы давали прибыль лишь для мелкого частника. Мельница с электродвигателем отличалась от ветряной лишь отсутствием лопастей.

И при последовавшем позже раскулачивании кулак лишался не средств производства, а прежде всего – права работодателя. Возможности эксплуатировать батраков и нетрудовых доходов от аренды ростовщичества и спекуляции. Поэтому тот бред, который оглашают интеллигенты, рассуждая о кулаке как «хозяйственном мужике», уничтожение которого якобы обескровило деревню, звучит так же, как невежество дилетантов.

В условиях допотопного уклада жизни деревни кулак не был ни деловым хозяйственником, ни агрономом; он был лишь «пауком-кровопивцем», ловившим в свою сеть неимущих односельчан. Избавление села в короткий срок от власти от экономического грабежа можно было обеспечить только радикальными мерами. И 27 июня Сталин объявил о переходе от «ограничения эксплуататорских тенденций кулаков» к «полной ликвидации кулачества как класса».

Конечно, вождь не мог растягивать коллективизацию на десятилетия, и после начала сопротивления «зажиточной» деревни он предпринял «нажим на кулака». А. Мартиросян отмечает: «Удар был направлен не на кулака как такового, а на кулака-скупщика и спекулянта зерном». Добавим: в том числе и зерном, украденным в колхозе.

Впрочем, посмотрим на истоки «благополучия» кулаков не гуманитарно-интеллигентским, а здравым взглядом. В конце 20-х годов в единоличном кулацком и в сельском хозяйстве вообще процветали «аренда сельхозинвентаря и тягловой силы, а также наем рабочих. <…> К найму тягловой силы прибегали… от 21 до 71 % бедняцких хозяйств, от 5 до 25 % середняцких и от 1,7 до 9,5 % кулацких хозяйств».

Говоря иначе, «производственный» процесс в деревне строился по принципу найма единоличниками – бедняками и середняками – тягловой силы у кулаков; в основном лошадей, волов и сельхозинвентаря. Кулаки, в свою очередь, использовали труд батраков, осуществляя расчет натуральным продуктом на грабительских условиях.

В качестве выхода из «хлебных затруднений» Сталин выбрал социалистическую реконструкцию сельского хозяйства за счет механизации ручного труда, повышения его производительности, что позволяло высвободить дополнительные трудовые ресурсы для промышленности. С другой стороны, индустриализация сельского хозяйства (внедрение машин и механизмов) могла быть эффективна лишь в масштабах крупных хозяйств.

Вопрос решался комплексно. 12 августа отдел сельского хозяйства ЦК ВКП(б) провел совещание, приняв решение об ускорении коллективизации, но еще 11 мая было принято решение о строительстве Харьковского тракторного завода (ХТЗ), а уже 18 сентября первый советский зерноуборочный комбайн выпустил запорожский завод «Коммунар». И в целом основная масса сельских жителей пошла в колхозы. К осени число крестьянских хозяйств, вошедших в колхозы, увеличилось вдвое – до 1,9 миллиона. К концу года уровень коллективизации поднялся с 3,9 % в начале года до 7,6 %. Это создавало почву для оптимистических прогнозов. К началу октября в 25 районах страны 80 % земли было обобществлено, объединив более половины всех крестьянских хозяйств. На Северном Кавказе, Среднем и Нижнем Поволжье, Украине в колхозы вступило от 8,5 до 19 процентов крестьянских хозяйств, что дало полное выполнение всего плана коллективизации в масштабах страны.

3 ноября 1929 г. газета «Правда» опубликовала статью Сталина «Год великого перелома». Он писал, что «партия добилась решительного перелома, выразившегося в развертывании творческой инициативы и могучего трудового подъема миллионных масс рабочего класса на фронте социалистического строительства…

Мы добились за истекший год благоприятного разрешения в основном проблемы накопления для капитального строительства тяжелой промышленности, взяли ускоренный темп развития производства средств производства и создали предпосылки для превращения нашей страны в страну металлическую». Говоря о существующих трудностях, Сталин обращал внимание на то, что индустриализация «требует колоссальных вложений» денежных средств и не может осуществляться «без колоссальных долгосрочных займов».

При этом он подчеркивал, что «без развития тяжелой промышленности мы не можем построить никакой промышленности, не можем провести никакой индустриализации. <…> Из этого именно и исходят капиталисты всех стран, когда они отказывают нам в займах и кредитах, полагая, что мы не справимся своими собственными силами с проблемой накопления, сорвемся на вопросе о реконструкции тяжелой промышленности и вынуждены будем пойти к ним на поклон, в кабалу».

К числу достижений за истекший год Сталин отнес «увеличение капитальных вложений в крупную промышленность». Если в 1928 году вложения от собственных накоплений составляли свыше 1600 млн руб., то в 1929 г. они превысили 3400 млн руб. Причем тяжелая промышленность дала рост на 46 %.

Вторым свидетельством перелома Сталин назвал «приобщение десятков тысяч советски настроенных техников и специалистов к социалистическому строительству. <…>А проблема кадров является теперь, в обстановке технической реконструкции промышленности, решающей проблемой социалистического строительства». К третьему достижению он отнес коренной «перелом в развитии нашего земледелия от мелкого и отсталого индивидуального хозяйства к крупному и передовому коллективному земледелию, к совместной обработке земли…» Определяя цели преобразования деревни, Сталин подчеркивал:

«Нам удалось повернуть основные массы крестьянства в целом ряде районов от старого капиталистического пути развития, от которого выигрывает лишь кучка богатеев-капиталистов, а громадное большинство крестьян вынуждено разоряться и прозябать в нищете, – к новому социалистическому пути. Который вытесняет богатеев-капиталистов, а середняков и бедноту перевооружает по-новому, вооружает новыми орудиями, вооружает тракторами и сельскохозяйственными машинами, для того чтобы дать им выбраться из нищеты и кулацкой кабалы на широкий путь товарищеской, коллективной обработки земли».

Отмечая успехи и указывая на перспективы колхозного строительства, Сталин писал: «В 1928 году посевная площадь совхозов составляла 1425 тыс. гектаров с товарной продукцией зерновых более 6 млн центнеров (более 36 млн пудов), а… колхозов… 1390 тыс. гектаров с товарной продукцией зерновых около З1/2 млн центнеров (более 20 млн пудов).

В 1929 году посевная площадь совхозов составляла 1816 тыс. гектаров с товарной продукцией зерновых около 8 млн центнеров (около 47 млн пудов), а… колхозов 4262 тыс. гектаров с товарной продукцией зерновых около 13 млн центнеров (около 78 млн пудов)». Он указал на ожидаемое «по контрольным цифрам» в новом 1930 году увеличение посевной площади до 3280 тыс. гектаров в совхозах и до 15 млн га в колхозах. И заключал: «Иначе говоря, в наступающем году товарная продукция зерновых в совхозах и колхозах составит свыше 400 млн пудов, т. е. свыше 50 % товарной продукции зерновых всего сельского хозяйства (внедеревенский оборот)».

Эта сталинская программа была закреплена на ноябрьском (1929) Пленуме ЦК ВКП (б) постановлением «Об итогах и дальнейших задачах колхозного строительства». Было принято также решение: направить в колхозы на постоянную работу 25 тыс. городских рабочих для «руководства созданными колхозами и совхозами». Впоследствии их число составило более 73 тыс. Итоги первого года пятилетки были признаны успешными и сделан вывод, что «дело построения социализма… может быть проведено в исторически минимальные сроки». Пленум высказался за ускорение коллективизации и принял решение о форсировании подготовки для села «организаторов, агрономов, землеустроителей, техников, финансово-счетных работников».

Но обратим внимание на своеобразное ноу-хау Сталина. Начав коллективизацию, по сути, он «выдвинул оригинальную программу индустриализации в сельском хозяйстве»[17]. Фактически колхоз стал своеобразным акционерным обществом, члены которого сообща владели рабочим и продуктивным скотом, постройками и примитивными сельскохозяйственными орудиями. Такое акционерное общество обязывалось продавать производимый продукт государству по установленным стабильным ценам. Продукт, произведенный сверх госпоставок, оставался в собственности членов колхоза. Взамен примитивной организации труда и единоличного найма колхозникам предложили нанимать современную технику – трактора, комбайны, автомобили и сельхозорудия, а также и рабочих – у государства.

Для этого 5 июня Совет труда и обороны принял важное постановление: об организации машинно-тракторных станций (МТС). В сложившихся условиях это стало блестящим решением, направленным на механизацию сельскохозяйственных работ. Впоследствии оно позволяло сосредотачивать на полях максимальное количество имеющейся техники, но, что самое важное, – это обеспечивало квалифицированный ремонт и содержание машинно-тракторного парка.

Конечно, за выполненную работу следовало платить, но «стоимость тракторов и комбайнов, их эксплуатация, амортизация и ремонт не ложилась тяжелым грузом на тощий бюджет новообразованных колхозов и соответственно на себестоимость конечной продукции». Теперь деревня нанимала технику и специалистов не у хищных частников-кулаков, а в принадлежащих государству МТС. «Это и есть то, что ныне называется государственными дотациями сельскому хозяйству». Одновременно МТС открывали широкие возможности для гибкого и рационального маневра в обработке земли и сборе урожая, при резко увеличившейся производительности труда.

Осуществленная Сталиным мера стала одним из важнейших решений по подготовке страны к войне! Потому неслучайно, что 5 июня 1929 года именно Совет Труда и Обороны принял решение о повсеместном строительстве МТС и с широкой государственной помощью развивать «машинизацию» сельского хозяйства. Этим же решением образовывалось акционерное общество «Всесоюзный центр машинно-тракторных станций».

Рассказы о хлебном богатстве дореволюционной России, которыми интеллигенция кормила простаков – это заблуждения несведущих людей. До революции, работая на помещиков и кулаков, крестьяне постоянно недоедали – хлеб принадлежал «хозяину», а не работникам. К весне в обычных крестьянских хозяйствах хлеб кончался. Выставлять зерно на продажу мог только помещик и кулак, но и в городе достаток хлеба получали не пролетарии, а опять же – «интеллигенция». Эта бесплодная и паяцствующая публика, мучающаяся от безделья в чеховских «вишневых садах».

В действительности в державе, занимавшей шестую часть суши, никогда не было достаточно хлеба. Но его и не могло быть. В стране, где 80 % населения на полудохлых лошаденках, примитивными плугами пашет тощие земли, достаточное количество хлеба произвести невозможно! Да, до революции Россия действительно продавала хлеб за границу, но лишь потому, что основная масса населения постоянно недоедала. У России была и еще одна «традиционная» особенность. Систематически, с неизбежной закономерностью (с интервалом в 5–6 лет) из-за недородов, засухи или дождей в стране регулярно повторялся голод.

Но обратимся вновь к статистике. В царской России 47 % товарного зерна производили помещики, 34 % – зажиточные крестьяне. Основная масса крестьянства, около 16 млн индивидуальных крестьянских хозяйств – производила только около 19 % товарной продукции. Причем при посевной площади около 105 млн га в 1913 году урожайность зерновых в России была одной из самых низких в мире.

После развала Советского Союза российская интеллигенция, в одночасье сменившая свои ориентиры, убеждения и принципы, стала искать новых идолов. И одним из них, извлеченных штатными болтунами из груды хлама истории, стал образ Столыпина, якобы знавшего способ, как накормить Россию. Между тем, как показала сама история, за 10 лет своего осуществления столыпинская аграрная реформа, ставшая всего лишь «ответом на революцию 1905 г.», решить задачу преобразования деревни так и не смогла. «Преобразованию» подверглись не более десятой части крестьянских хозяйств – по одному проценту в год!

Более того, в европейской части России в «1910 году средняя урожайность зерновых упала с 37,9 пуда с десятины в 1901–1905 годах до 32,2 пуда в 1906–1910 годах. Производство зерна на душу населения снизилось с 25 пудов в 1901–1905 годах до 22 пудов в 1905–1910 годах». В словаре Брокгауза и Ефрона, изданном в 1913 году, констатируется, что царская Россия пережила голод в 29 губерниях голод 1891. «Вслед за голодом 1891 г. наступил голод 1892 г. в центральных и юго-восточных губерниях, голодовки 1897 и 1898 гг… В XX в. – голод 1901 г. в 17 губерниях центра, юга и востока, голодовка 1905 г. (22 губернии, в том числе… Псковская, Новгородская, Витебская, Костромская) открывающая собой целый ряд голодовок 1906, 1907, 1908 и 1911 гг.(по преимуществу восточные, центральные губернии, Новороссия)».

Столыпинщина «только умножила и обострила ненависть и ярость крестьянских масс против помещиков и самодержавия». И окончательным свидетельством провала «дела» Столыпина стала уже Февральская революция 1917 г. Как пишет В. Данилов: «Горы ненависти, веками копившиеся в российской деревне, обрушились на головы и помещиков и буржуазии, погребли и их самих, и все, что с ними было связано». Впрочем, лозунг «Земля – крестьянам!» тоже не был изобретением большевиков. Передача земли в частное пользование стала лишь реакцией на требования безземельной деревни. На деле же этот передел не решил и не мог решить в стране продовольственную проблему.

Прекраснодушные сказки о том, что до революции Россия якобы в избытке обеспечивала себя хлебом – лишь треп неосведомленных людей. Рассказы для слабоумных. В стране никогда не было избытка хлеба. В царской России крестьянское хозяйство поставляло на рынок менее 400 кг в год хлеба на каждого жителя страны, что составляло 540 граммов в день для двух едоков; то есть «лишь в 2,16 раза больше блокадной ленинградской нормы».

Образовавшиеся после революции 25 миллионов крестьянских хозяйств в среднем имели по 4–5 га посевов, 1 лошадь, 1–2 коровы при 5–6 едоках и двух-трех работниках, а крестьянский труд оставался ручным. Лишь 15 % хозяйств имели примитивные «сельхозмашины» – сеялки, жнейки, молотилки. Крестьяне пахали землю на лошаденке, тянущей плуг, а убирали хлеб в основном серпом и косой. Причем один работник «кормил» кроме себя самого – лишь одного человека!». Поэтому, не имевшая возможности прокормиться, беднота сдавала землю в аренду и шла в кабальный наем к кулаку.

И нэп только усилил социальное расслоение деревни «при обнищании и пролетаризации широких масс крестьян в бедняков и батраков». В 28-м году доля бедняков в деревне составляла 35 %, середняков – 60 %, кулаков – 5 %. Но именно кулацкие хозяйства имели до 20 % средств производства и около трети сельхозмашин. Более 30 % хозяйств не имело ни сельскохозяйственного инструмента, ни рабочего скота. 9,8 % посевных площадей вспахивалось сохой, на три четверти сев был ручным, уборка хлебов на 44 % производилась серпом и косой, а обмолот на 40,7 % осуществлялся ручным способом – цепом.

Когда историки утверждают, что «нэп якобы накормил страну», это является лишь проявлением невежества – дилетантства пишущих на эту тему интеллигентов. Как и рассуждения о «безграмотной» сельской бедноте и «образованных» кулаках. На самом деле аграрная безграмотность была присуща абсолютно всем крестьянским хозяйствам. Предприимчивость кулака заключалась только в умении нещадно эксплуатировать своих односельчан.

Впрочем, сам нарицательный термин «кулак» не являлся изобретением советского периода. Он родился еще в царской России. В народном фольклоре он характеризовал тип деревенского эксплуататора, мироеда, как бытовая вошь сосущего кровь сельских жителей. Более того, «именно нэп создал еще одну категорию кулаков, которые наживались исключительно «за счет хлебных спекуляций». И воспеваемые дилетантами «хозяева» были не производителями, а перекупщиками и торговцами».

Это были все те же «куркули» – старые российские «мироеды». Причем «крестьянский капитализм» отличался неразвитостью, примитивностью и грубостью социально-экономических отношений. Он составлял переплетение натуральных и товарно-денежных форм с похабной кабальностью. Правда, свой капитал сельский кулак наращивал не на наглом проценте грабительских денежных кредитов, подобно еврейским ростовщикам. Весь источник доходов кулачества заключался в торговых оборотах, но сельский «хозяин» получал прибыль на ростовщическом кредите. При сдаче на кабальных условиях в аренду земли, на теневом найме батраков, на ссуде семян и примитивного сельхозинвентаря. Барыш кулак получал как натуральной платой, так и физической отработкой таких займов. Потому-то озлобленная деревня и взялась за уничтожение мироеда почти со сладострастием.

Однако дело даже не в том, что и кулак не мог произвести больше хлеба. Именно недостаток хлеба, возможность продавать его по более высокой цене и обеспечивали благополучие сельских богатеев. Нарушая кулацкую монополию в торговле, колхозники становились их кровными врагами. Поэтому эксплуататорская часть деревни встретила колхозы с топором и обрезом. Не трудно понять и то, что, выступая против кулака, Сталин защищал как интересы города, так и интересы беднейшего крестьянства, составлявшего подавляющую часть жителей страны. Обобществление земли стало объективной и насущной потребностью государства, от которого зависело все его дальнейшее экономическое развитие.

Поэтому, выступая на конференции аграрников-марксистов 27 декабря 1929 г., в речи «К вопросам аграрной политики в СССР» Сталин закономерно назвал коллективизацию вторым этапом Октябрьской революции. Первым была конфискация помещичьих земель. Он говорил: «Мы перешли от политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества (курсивы мои. – К.Р.) к политике ликвидации кулачества как класса». Он пояснял, что наступление на кулачество означает «сломить кулачество и ликвидировать его как класс. Вне этих целей наступление есть декламация, царапанье, пустозвонство, все, что угодно, только не настоящее большевистское наступление».

И дело не было пущено на самотек. Для оперативного руководства процессом 5 декабря в ЦК была образована «Комиссия по коллективизации». В ее состав вошли Яковлев, Каминский, Клименко, Рыскулов и другие кадровые партийцы, а 7 декабря правительство образовало Наркомат земледелия СССР. Его возглавил Яков Аркадьевич Яковлев (Эпштейн). Сын учителя, в начале 20-х гг. он работал в ЦК заведующим отделом печати агитпропа; позже был редактором «Крестьянской газеты» и «Бедноты», а с 1926 г. – заместителем наркома Рабоче-крестьянской инспекции.

Именно Яковлев-Эпштейн в дальнейшем и определял методы осуществления коллективизации на практике, и в конце 1929 года в высших эшелонах преобладала уверенность, что коллективизация развивается успешно. Но фактической точкой отсчета начала реформы стало постановление ЦК ВКП (б) от 5 января 1930 г. «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству».

Первоначально предполагалось: в первые пять лет коллективизировать лишь 5–6 миллионов крестьянских хозяйств. В важных зерноводческих районах (Нижняя и Средняя Волга и Северный Кавказ) завершение коллективизации намечалось на весну 1931 г., а в целом – к концу 32-го. Причем к концу пятилетки должны были еще сохраниться до 20 миллионов единоличных крестьянских дворов. Однако темпы коллективизации продолжали нарастать, вне зависимости от этого постановления. Если в начале зимы ее уровень составлял 7,6 %, то к 20 января 30-го года он достиг 21,6 %. Особенно высокие темпы обеспечили Косиор – 25 % хозяйств на Украине, Хатаевич – 41 % на Средней Волге и Шеболдаев – 67 % на Нижней Волге.

В целом деревня благожелательно встретила начинавшиеся преобразования. Особенно повзрослевшая после революции молодежь. Иначе отреагировали на события зажиточные слои. В отличие от пролетариев сельского труда им было что терять. Как уже говорилось, на начало образования колхозов кулак ответил террором. Убийством председателей и членов сельсоветов, поджогами амбаров и хозяйственных построек, порчей колхозного имущества. Обозленный кулак взялся за обрез и стал мстить как колхозам, так и их колхозникам.

Так, в Российской Федерации уже в 1929 году было совершено 30 тысяч поджогов колхозного имущества. Лишь в сентябре – октябре в Ленинградской области произошло свыше 100 террористических актов; в Средневолжском крае – 353, в Центрально-Черноземной области с июня по ноябрь 794. В том числе 44 убийства. Органами ОГПУ в деревне было ликвидировано более 2,5 тыс. антисоветских групп.

На Украине возникла организация, готовившая выступление в 32 селах, под лозунгами «Ни одного фунта хлеба Советской власти», «Все поезда с хлебом – под откос». В декабре крупное восстание прошло в Красноярском округе, в результате чего был захвачен ряд населенных пунктов – Советы разгромлены, активисты зверски убиты. Особенный размах беспорядки получили на национальных окраинах. В Кабардино-Балкарской и Чеченской автономных областях вооруженные банды царили почти повсеместно. В Средней Азии басмачи не прекращали своих действий с начала Гражданской войны, а на Северном Кавказе вооруженные банды имели не только конные группы, но и артиллерию.

С официальным объявлением массовой коллективизации сопротивление стало приобретать еще более широкие масштабы. Организовывая в деревнях массовые волнения, кулацкие «авторитеты» вовлекали в акции своих родственников и односельчан. В январе 1930 г. было зарегистрировано 346 антиколхозных выступлений, в которых приняли участие 125 тыс. человек. Программа коллективизации оказалась под угрозой провала, и власть не могла не отреагировать на бунт кулацкой деревни. Руководству страны стало ясно, что без изоляции кулаков от основной массы крестьянства решить задачу было невозможно. Поэтому 30 января 1930 г. Политбюро приняло постановление «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации». Согласно этому постановлению кулаки были разделены на три категории:

«Первая – контрреволюционный актив, организаторы террористических актов и восстаний; вторая – остальная часть контрреволюционного актива из наиболее богатых кулаков и полупомещиков; третья категория – остальные кулаки». На основании этого решения 2 февраля был издан приказ ОГПУ СССР № 44/21. Приказ предусматривал: «1) Немедленную ликвидацию «контрреволюционного кулацкого актива», особенно «кадров действующих контрреволюционных и повстанческих организаций и группировок» и «наиболее злостных, махровых одиночек».

Кулаки – наиболее «махровые» и активные, противодействующие и срывающие мероприятия… власти по социалистической реконструкции хозяйства; кулаки, бегущие из районов постоянного жительства и уходящие в подполье, особенно блокирующиеся с активными белогвардейцами и бандитами;

Кулаки – активные белогвардейцы, повстанцы, бывшие бандиты; бывшие белые офицеры, репатрианты, бывшие активные каратели и др., проявляющие контрреволюционную активность, особенно организованного порядка;

Кулаки – активные члены церковных советов, всякого рода религиозных, сектантских общин и групп, «активно проявляющие себя».

Кулаки – наиболее богатые, ростовщики, спекулянты, разрушающие свои хозяйства, бывшие помещики и крупные земельные собственники».

Уже само содержание документа свидетельствует, что репрессии были направлены не против «мужика», пахавшего землю. В первую очередь речь шла о людях, принадлежавших ранее к «белому движению» и в силу своего мировоззрения проявлявших «контрреволюционную» активность в борьбе с советским строем. «Бывшие люди почти всегда являются организаторами заговоров». Но в описываемое время именно они являлись непосредственными участниками антисоветских акций и убийств представителей власти.

Впрочем, чтобы понять социальную опасность подобной деятельности, достаточно включить телевизор и прослушать очередное сообщение об очередном террористическом акте на Кавказе либо где-то в другом районе мира, подтверждающее истину, что новое – это только забытое старое. Поэтому еще не забывшая уроков Гражданской войны власть решительно бралась за выкорчевывание своих врагов, не обременяя себя интеллигентской демагогией о правах «отдельного» кулака.

Главы кулацких семей 1-й категории подлежали аресту, и их дела «передавались на рассмотрение спецтроек – в составе представителей ОГПУ, обкомов (крайкомов) ВКП(б) и прокуратуры».

«Члены семей кулаков 1-й категории и кулаки 2-й категории подлежали выселению в отдаленные местности СССР или отдаленные районы данной области (края, республики) на спецпоселение. Кулаки, отнесенные к 3-й категории, расселялись в пределах района на новых, специально отводимых для них за пределами колхозных массивов землях».

В качестве репрессивных мер по отношению к первой и второй категории ОГПУ предлагало: «направить в концентрационные лагеря 60 тыс.» кулаков. 150 тыс. намечалось выселить в необжитые и малообжитые местности: Северный край 70 тыс. семейств, в Сибирь – 50, на Урал – до 25, в Казахстан – 20–25 тысяч. С «использованием высылаемых на сельскохозяйственных работах или промыслах».

Задача по организации выселения и перевозке раскулаченных возлагалась на органы ОГПУ, а их устройство по месту нового жительства и трудовое использование в местах высылки осуществлялось совместно с руководством регионов. По согласованию с руководителями регионов, ОГПУ планировало «вывезти от 129 до 154 тысяч семейств кулаков из следующих районов: Центрально-Черноземная область – 10–15 тыс., Средне-Волжский край – 8—10 тыс., Нижне-Волжский край – 10–12 тыс., Северный Кавказ и Дагестан – 20 тыс., Сибирь – 25 тыс., Урал – 10–15 тыс., Украина – 30–35 тыс., Белоруссия – 6–7 тыс., Казахстан – 10–15 тыс.».

4 февраля акция была утверждена инструкцией Президиума ВЦИК СССР «О выселении и расселении кулацких хозяйств», подписанной председателями ВЦИК Калининым и СНК Рыковым. У кулаков конфисковались: «средства производства, скот, хозяйственные и жилые постройки, предприятия производственные и торговые, продовольственные, кормовые и семенные запасы, излишки домашнего имущества». В центре этим процессом руководили опытные партийные функционеры, такие как Я.А. Яковлев, Г.Н. Каминский, И.Е. Клименко. Во главе его на местах стояли: Станислав Косиор (Украина), Шая Голощекин (Казахстан), Мендель Хатаевич (Средняя Волга), Борис Шеболдаев (Нижняя Волга), Андрей Андреев (Северный Кавказ), Юозас Варейкис (Черноземный центр), Карл Бауман (Московская область), Роберт Эйхе (Сибирь).

Операция началась организованно, и уже через тринадцать дней после издания приказа № 44/21 в спецсводке ОГПУ от 15 февраля сообщалось: «В массовых операциях и при индивидуальных чистках (изъято) 64 589 человек, из них в ходе подготовительных операций (1-й категории) 52 166 человек, а в ходе массовых операций – 12 423 человека».

Однако антикулацкая операция сразу приобрела откровенно радикальное направление. Для обеспечения высоких показателей раскулачивания на местах зачастую не считались со здравым смыслом. И в этом не было ничего удивительного. Крестьянская деревня, еще не сносившая шинели Гражданской войны, не церемонилась с бывшими открытыми противниками Советской власти, не стесняясь включать в списки раскулачиваемых и середняков, и даже «маломощных крестьян» – если они служили у белых.

Как пишет член либеральной партии «Яблоко» старший научный сотрудник факультета филологии и искусств Санкт-Петербургского госуниверситета Александров: «Списки «кулаков II категории» составлялись на общем собрании колхозников и утверждались райисполкомами – исполнительными органами местных Советов. Порядок выселения за пределы колхоза «кулаков III категории» определяли местные исполнительные органы советской власти».

Из этого «историк» извлекает не блещущий умом затасканный вывод: «Здесь открывался небывалый простор для сведения личных счетов, удовлетворения чувства зависти, мести лодырей и деревенских пьянчуг более хозяйственным соседям».

Странная логика у «гиганта мысли», если не сказать – кретинская. Он признает, что судьбы кулаков решались не в Москве, «не в подвалах Лубянки», а всеми деревенскими жителями. Практически – на народном сходе. Разве это не проявление настоящей демократии, о которой пекутся либералы? Причем это не суд Линча в демократической Америке. Решение схода утверждалось еще и решением исполкомов местных советов. Ну, а если народ в чем-то «перегнул», то такой он и есть – народ. Он не учился «филологии и искусствам». Но именно эти «лодыри и деревенские пьянчуги» покорно кормили интеллигентов-бездельников.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.