СТАЛИНИЗМУС УНД МЕРЦАЛИЗМУС

СТАЛИНИЗМУС УНД МЕРЦАЛИЗМУС

Удивительную книгу сочинили два доктора исторических наук, два профессора — А. Н. Мерцалов и Л. Н. Мерцалова. Называется она "Иной Жуков". Диво дивное, чудо чудное! Издана не так давно в Москве, а в каком издательстве — военная тайна. В аннотации сказано: "Миф о Жукове в камне, бронзе или на бумаге препятствует подлинно демократическому развитию РФ и других республик, составлявших СССР. Авторы книги предлагают иное решение ряда важнейших военно-теоретических и военно-исторических проблем". Это святая правда: книга кишмя кишит "иными решениями" самых разных проблем. Как сказал поэт, "что ни страница, то слон, то львица". Слон великих проблем, львица научного бесстрашия.

У руля военной истории

Стоит начать хотя бы с такого храброго заявления докторов-профессоров, сделанного в интересах, разумеется, подлинно демократического развития: "В подавляющем большинстве советские генералы не имели хорошего военного образования" (с. 28). Мы-то, простофили, не можем назвать хотя бы пяток наших крупных военачальников времен Великой Отечественной войны, у кого за плечами не было бы Военной академии имени Фрунзе или Генерального штаба, а то и обе они. Ну, Жуков. Ну, Рокоссовский. Кто еще? Ей-ей, не знаем. А наши новаторы хотя вовсе не приводят имен, но, объявив наши сведения устаревшими, с какой убежденностью еще и добавляют: "У руля войны стояли бездарные люди" (с. 32). У руля войны!..

Развивая тему военных кадров, но почему-то не претендуя и здесь на "иное решение", сочинители уверяют, что, когда началась война, "лейтенанты повели батальоны, капитаны — полки!" (с. 32). Мы слышали это от учителей наших авторов много-много раз, но до сих пор никто не назвал ни одного полка, которым бы командовал легендарный капитан. Да, нового тут ничего нет. Однако будем справедливы: надо иметь большую смелость, чтобы долдонить об этом доныне.

Читаем: "Представители Ставки просто мешали способным командующим" (с. 35). В доказательство дают примерчик: "Напомним лишь о конфликте Рокоссовского с Жуковым под Москвой" (с. 35). Очень свежо и убедительно! Только, в свою очередь не можем не напомнить профессорам, что в боях под Москвой генерал армии Жуков был не представителем Ставки, а командующим Западным фронтом, в который входила 16-я армия генерал-лейтенанта Рокоссовского. Неужели и сей факт безнадежно устарел?

Дальше — больше: "29 июля 1941 года Жуков по непонятным (!) причинам предложил Сталину усилить Центральный фронт и назначить командиром (!) фронта Ватутина, освободив Ефремова" (с. 70). В этом прозорливая чета, как никто раньше, видит крайне несправедливое отношение Жукова к Ефремову. Что ж, может быть. Как говорится, люди не ангелы, особенно на войне. Только хорошо бы учесть нашим историкам, что в ту пору "командиром" Центрального фронта был не генерал-лейтенант Ефремов, а генерал-полковник Кузнецов. Ну, конечно, факт этот не первой свежести.

А что касается "непонятных причин" усиления фронта, то они остались таковыми почему-то лишь для наших прогрессивных аналитиков. Вероятно, для сохранения в девственной нетронутости своего самобытного взгляда на историю Отечественной войны они просто не читали "Воспоминания" Жукова, где он довольно ясно писал о тех днях: "Наиболее слабым и опасным участком наших фронтов является Центральный фронт. Армии, прикрывающие направления на Унечу, Гомель, очень малочисленны и технически слабы. Немцы могут воспользоваться этим слабым местом и ударить во фланг и тыл войскам Юго-Западного фронта". Поэтому на вопрос Сталина, что он предлагает, Жуков ответил, что Центральному фронту надо передать не менее трех армий и "поставить во главе фронта опытного и энергичного командующего" — Ватутина. Но Ватутин, кстати, назначен не был, а позже Кузнецова сменил именно Ефремов. Так что все было наоборот. Но это-то и дает право нашим буйным сочинителям считать себя учеными, предлагающими "иные решения" известных проблем. И таким "решениям" в книге нет конца, притом одно увлекательней другого.

О тех же лицах читаем и дальше нечто новое: "После гибели Ватутина командующим 1-го Украинского фронта стал Жуков" (с. 68), который "пробыл на этой должности около месяца" (с. 34). А мы-то думали, что Жуков стал командующим не "после гибели" Ватутина, умершего от ран 15 апреля 1944 года, а сразу после его ранения 29 февраля, то есть на полтора месяца раньше, и пробыл в должности не "около месяца", а весь март, апрель и половину мая, то есть раза в три дольше. Нам говорят: "Пора забыть эти вымыслы сталинской пропаганды!"

Кому полезно набить морду?

Впрочем, нет, все-таки едва ли мы были правы в предположении, что Мерцаловы не читали книгу Жукова. Действительно, пишут же: "Если судить по воспоминаниям маршала, он пробыл в Ленинграде с 6 сентября по 10 октября 1941 года" (с. 46). Правда, там черным по белому написано: "9 сентября вместе с генерал-лейтенантом М. С. Хозиным и генерал-майором И. И. Федюнинским мы вылетели в блокированный Ленинград". И дальше: "10 сентября я вступил в командование Ленинградским фронтом". Наконец: "В Москву из Ленинграда прилетел 7 октября". Как видим, у Жукова все даты не те, что у профессоров. И тем не менее мы думаем, что книгу они читали. Просто при этом следовали своему новаторскому научному принципу: "Смотрю в книгу, а вижу фигу". Только и всего!

Тут же новаторы замечают: "Наши оппоненты лишены чувства юмора". И очень много делают бескорыстно для развития этого замечательного чувства, когда пишут, например: "Командующие были бесправны", а в доказательство приводят такой довод: "Они были обязаны один и даже несколько раз в день докладывать Сталину об обстановке" (с. 45). Как же не рассмеяться, если известно, что не только в боевой обстановке в дни войны, но и в мирное время нижестоящий начальник обязан регулярно докладывать вышестоящему об обстановке, и до сих пор еще никто не считал это ущемлением прав военачальника. Никто! Даже С. А. Ковалев, знаменитый защитник прав человека-демократа.

А кто из нормальных людей не захочет, узнав о твердом намерении авторов лишить наших крупнейших военачальников права считаться настоящими полководцами: "Жуков и другие советские генералы лишь с очень (!) большими (!) оговорками (!) могут быть названы полководцами" (с. 44). Это почему же? По причине малограмотности и бездарности, что ли? Оказывается, не только. А еще и потому, говорят, что у них не было всей полноты власти в стране. "Вся полнота власти — государственной, партийной, военной — находилась в руках Сталина" (с. 44). Правильно, не было. Но, с одной стороны, у немецких генералов Бока, Клюге, Рундштедта, Роммеля и всех остальных тоже не было ни государственной, ни партийной власти. Почему же профессора не лишают их права считаться полководцами? Несправедливо! С другой стороны, ведь не имели никакой государственной власти, допустим, и Румянцев-Задунайский, Суворов, Кутузов — над ними был царь. Значит, их тоже следует исключить из числа полководцев? Кто же тогда там остается — вавилонский царь Навуходоносор да французский император Наполеон, и только? Неужто доктора-профессора дошли до этого великого открытия своим собственным спаренным умом? Это ошеломляет…

Тут самое время сообщить, что Мерцаловы сочинили много подобных замечательных книг. Под их перо попали Жомини, Клаузевиц, Сталин. Вот теперь и Жуков… И где только эти книги не выходили! Даже к радости жителей республики Коми в их столице Сыктывкаре. Но особенно охотно наших историков издают, конечно, в Германии. Так, еще в 1993 году в Эссене было опубликовано грандиозное сочинение Мерцалова "Сталинизмус унд гитлеризмус". Это понятно. Ведь немало немцев, которым отрадно прочитать, например, о том, что Жуков вроде и полководцем-то не был, а сталинизмус — это то же самое, что гитлеризмус. Позже в Эдинбурге нашлись любители экзотики, издавшие мерцаловский капитальный труд "Крах сталинской дипломатии и стратегии". Тот самый крах, что увенчался знаменем Победы над рейхстагом и актом капитуляции Германии. Надо полагать, что подобные сочинения неутомимых авторов будут и впредь охотно издавать на Западе ценители изящной российской словесности. Бесспорно, там найдет спрос и книга "Иной Жуков". Хотя бы потому, что в ней утверждается со всей решительностью, что сталинизмус — это прежде всего невежество, авантюризм, Византийская страсть к роскоши, трусость и даже сквернословие (с. 8). А еще "Набить морду! — так требовал сам Сталин" (с. 65). Кому набить? Всем врагам Советского Союза. Может быть, и Мерцалову тоже. Словом, у сочинений этих корифеев прекрасное будущее.

Профессора за широкой спиной Кутузова

Однако пора сказать и о том, что в писаниях четы Мерцаловых многое ошарашивает и даже не поддается уразумению не только по причине их небывалого новаторства. Дело еще и в том, например, что в своих суждениях и оценках они то и дело лихо и беспощадно опровергают сами себя.

Так, с одной стороны, как мы уже знаем, они клянутся, что "советские генералы в подавляющем большинстве своем в отличие от генералов Гитлера и Черчилля не имели хорошего военного образования" (с. 28). Более того, генералы были просто малограмотны и бездарны (с. 32). Но, с другой стороны, профессора пишут, что нельзя "преуменьшать их способности", ибо именно эти малограмотные генералы "сыграли большую роль в прошедшей войне" (с. 36). Мерцаловы даже готовы назвать "десятки генералов", которые способны были "осуществить функцию" (!) Главнокомандующего (с. 32). И оказывается, что "по оценке многих специалистов, лучшую по замыслу и осуществлению операцию всей второй мировой войны" провели не широкообразованные и высокоталантливые генералы Гитлера или Черчилля, а бездарные генералы Сталина. Это операция "Багратион" (с. 40).

Кстати сказать, операция "Багратион" была проведена силами четырех фронтов: 1-го Прибалтийского, 3-го Белорусского, 2-го Белорусского и 1-го Белорусского. Ими соответственно командовали генерал армии И. X. Баграмян, генерал-полковник И. Д. Черняховский, генерал-полковник Г. Ф. Захаров и генерал армии К. К. Рокоссовский. Основная роль в разработке плана операции и ее проведении принадлежала последнему. Но он, между прочим, был самый малограмотный из четырех: коллеги Рокоссовского окончили военные академии, Баграмян и Захаров даже две, а он, как, впрочем, и Жуков, ни в какой академии не учился, а только на курсах усовершенствования, правда хотя и задолго до войны, но дважды — в 1925 и 1929 годах. Вот загадка для новаторских голов!..

Конкретно о Сталине профессора изрекли: "невежественный в военном деле диктатор" (с. 28), мы победили в войне вовсе не благодаря кое в чем его руководству, а решительно вопреки ему (с. 79). Здорово! Однако в другом месте той же книги авторы признаются: "Мы не отрицаем определенной положительной роли Сталина" (с. 16). Ну какую такую положительную роль может четыре года войны играть руководитель-невежда! Тем более что руководил он не только армией, но и партией, и всей страной. Это ж не рядовой солдат, который, будучи и невеждой, может стрелять, бить, колоть. Но у профессоров увесистый аргумент. Дело в том, многозначительно говорят они, что личные интересы Сталина в 1939–1945 годах "кое в чем совпадали с народными". Только личные! Какая новизна взгляда! Я не знаю других философов, которые поднялись бы на такую высоту шкурной мысли. Но и этот свежайший, как редиска с грядки, взгляд профессора в дальнейшем опровергают, заявив, что если бы немцы захватили Москву, то "опасность для Сталина едва ли была бы так велика" (с. 51). Для москвичей, для народа опасность была велика, а для него — едва ли. Поэтому, дескать, он и не покидал столицу в самые критические дни. О, эта мысль достойна Солженицына, Радзинского и Резуна, взятых вместе. Но ведь она-то и опровергает утверждение о том, что личные интересы Сталина тогда совпадали с народными. А?

И потом вопрос: почему же все-таки нашему Главнокомандующему захват немцами Москвы едва ли был опасен, а немецкому наше взятие Берлина было так опасно, что он предпочел ампулу с ядом и пулю в лоб?..

Раз уж мы коснулись Москвы, ее роли и значения в войне, то нельзя умолчать о совершенно новом взгляде Мерцаловых и на это. Они считают, что Ленинград сдавать было нельзя, поскольку "согласно приказу Гитлера, были бы уничтожены и население, и город" (с. 54). А Москву, оказывается, вполне можно было сдать. "Мы не считаем, — пишут стратеги, — что Москву нужно было "спасать" в любом случае". Это почему же? Довод у них, как всегда, убойный: "Сдал же ее в свое время Кутузов". Правильно, сдал. Но позволим себе заметить новаторам: к тому времени Москва уже сто лет не была столицей. Кроме того, опыт второй мировой войны показал, что после падения столиц — Варшавы, Парижа, Осло — страны капитулировали. И наконец, неужели неведомо аналитикам, что Москве Гитлер готовил точно такую же судьбу, что и Ленинграду? Всем известный генерал Гальдер 8 июля 1941 года, в дни бешеного успеха немцев, записал в дневнике: "Неколебимо решение фюрера сравнять Москву и Ленинград с землей". По некоторым данным, был и запасной вариант: затопить водой. Видимо, Мерцаловы не понимают, что этой воды хватило бы и для них персонально вместе с их новаторскими идеями.

Поход в баню как военная операция

Но вернемся к вопросу о наших полководцах. Оказывается, их "основными чертами были некомпетентность, авантюризм" (с. 45), "первобытный способ, примитивные методы ведения войны" (с. 61). Ни о какой их значительности, тем более "ни о каком величии сталинских полководцев не может быть и речи" (с. 37). Возможно, кто-то уже изготовился поверить. Но вот что пишут наши ученые в другом месте по вопросу о том самом "величии", волнующем их: "Великий полководец добивается успеха именно вопреки неблагоприятным обстоятельствам (мощь противника, условия вступления в войну и др.)" (с. 43). Совершенно верно! Но ведь как раз так в конечном итоге и добились успеха, а потом и великой победы наши полководцы. Вопреки многочисленным и крайне неблагоприятным обстоятельствам: враг превосходил нас и уже собранной в кулак силой, и почти двухлетним опытом боевых действий, и ресурсами едва ли не всей Европы, и на него работал мощный фактор внезапности. Да что там говорить, если ему было уже рукой подать до нашей столицы!..

Но наши новаторы не унимаются: "В чем же Сталин и Жуков превзошли противника?" От такого вопроса просто обалдеваешь! Как это в чем? Да во всем! Разбили врага в пух и прах, вышвырнули с нашей земли, взяли его столицу, водрузили свое красное знамя над рейхстагом, заставили его подписать акт о безоговорочной капитуляции. Какие еще могут быть свидетельства превосходства и победы? Но для Мерцаловых все это не имеет абсолютно никакого значения. У них куча контрдоводов: "В чем превзошли?.. Год с лишним бездарных провалов и катастрофических поражений, затем два года с лишним кровопролитных наступательных операций. Что можно записать в актив Сталина и Жукова?" Умственный уровень, который здесь демонстрируется, право, заставляет усомниться в том, что человек — венец творения.

Разоблачители наших полководцев особенно налегают на то, что операции-то, оказывается, были кровопролитными. Они уверены: "военные операции могут быть проведены без жертв" (с. 57). Вообще-то, верно, если под военной операцией разуметь, допустим, поход солдат в баню или "осмотр на вшивость" — тут, пожалуй, можно без единой жертвы. Но они-то имеют в виду не только это, а еще и такие операции, как, например, взятие Берлина. Это уж такое новаторство, что хоть святых выноси…

Но профессора жмут без оглядки дальше: "Что записать в актив?.. Катастрофу вермахта на Волге? Но ведь еще большие поражения потерпела РККА в период отступления (1941–1942)!" И тут же наставительно объявляют: "Заметим, что разработанный еще Жомини метод сравнительного анализа недоступен современной российской историографии". А им, видите ли, доступен, как зубная щетка перед сном. И с помощью этого метода (впрочем, известного со времен "Сравнительных жизнеописаний" Плутарха), на свой салтык приспособив его, новаторы уподобили войну футболу, где для результата игры безразлично, когда забит гол. И у них получается, что счет матча под названием Великая Отечественная война был ничейным, допустим 3:3 или 5:5. Немцы, скажем, выиграли приграничные сражения, Смоленское, под Вязьмой, Харьковом, в Крыму — это их "голы" в наши ворота. А наши "голы" — победы под Москвой, Сталинградом, на Курской дуге, под Ленинградом, взятие Берлина. Да, с помощью такого употребления метода сравнительного анализа вполне можно доказать, что победителя в войне не было.

При всей резвости ума новаторам почему-то не приходит в голову мысль, что сравнивать-то надо не только "голы", а, главным образом, то, что произошло потом — после наших неудач 1941–1942 годов и после Сталинградской катастрофы немцев. А произошло нечто весьма примечательное. Мы после наших действительно больших поражений оправились, собрались с силами, захватили инициативу, перешли в наступление и, громя захватчиков, устраивая им многочисленные котлы, дотопали до Берлина. А немцы после Сталинграда уже не пришли в себя, сломались, не провели с успехом уже ни одной крупной наступательной операции, а только пятились да пятились до самого рейхстага. Так что, новаторы, есть разница? Интересно, что на это ответили бы Плутарх и Жомини. Но Мерцаловы не унывают, они совершенствуют свой метод и от футбольных уподоблений переходят к легкоатлетическим, к сравнению войны со спортивной ходьбой: "Вермахт шел до Волги и Кавказа год, а наша армия до Эльбы — более двух лет" (с. 40). Точно подмечено! Однако, увы, приходится признать, что здесь наши мыслители выступают не как новаторы, а как плагиаторы.

Гитлер против Солженицына, друга Мерцаловых

Дело в том, что лет семь-восемь тому назад появился американско-демократический фильм о Сталине под названием не то "Монстр", не то "Минотавр", не то "Аллигатор". На американские деньги его поставил какой-то Иванкин, автор сценария — некий Новогрудский. Там устами Смоктуновского возвещалось: "Немцам, чтобы дойти до Москвы, потребовалось три месяца, а советские солдаты шли до Берлина четыре года!" Какой, мол, позор! Проиграла Красная Армия вермахту соревнование по спортивной ходьбе на длинную дистанцию. До этого не могли додуматься ни Геббельс, ни один немецкий генерал в своих мемуарах. Такое способны измыслить только взращенные на наших хлебах новогрудские.

Хоть бы уж сообразили-то, что "дистанции" оказались далеко не равными. Фашисты начали свое тщательно подготовленное вторжение не из-под Берлина, а с Буга. Нам же, начавшим наступать из-под Москвы, еще предстояло пройти с боями территорию Польши и Восточной Германии, хорошо подготовленную за пять лет к обороне. Так что наш путь от столицы до столицы оказался раза в полтора длиннее. Уж не говорю о том, что результатец-то нашего похода был совсем иной, чем у Гитлера.

Хотя Мерцаловы объявили себя великими новаторами, но, увы, у них есть предшественники, и не только Новогрудский. Самый известный из них — Солженицын, который сейчас божится, что всю жизнь был чистым художником, и никем больше. Он уверяет, что в сорок первом году Красная Армия драпала со скоростью 120 километров в сутки. И ведь многие верят! Хотя могли бы сообразить, что в таком случае уже 1–2 июля немцы были бы под Москвой или, как Наполеон, в самой столице. Но читатели говорят: "Как можно не верить нобелевскому лауреату!" Им отвечаешь: "Да ведь лауреат на войну-то попал только весной сорок третьего года, ни сорок первого, ни сорок второго своими глазами на фронте не видел". А они опять: "Как можно-с… Шведская академия!.."

И вот наконец не выдержал и выступил против лауреата сам Гитлер. На одном военном совещании в декабре 1944 года, когда Солженицын на своей батарее звуковой разведки кровь мешками проливал, рассуждая о немецких танковых войсках и пехоте, Гитлер сказал: "Теоретически, конечно, танки могут преодолевать по 100 километров в сутки и даже по 150, если местность благоприятная". Но, как известно, теория и практика не всегда совпадают, и дальше, имея в виду именно теоретика Солженицына, главнокомандующий вермахта закончил свою мысль так: "Я не помню ни одной наступательной операции, в которой мы — хотя бы в течение двух-трех дней — преодолевали по 50–60 километров". Ни одной! А уж он-то знал. И дальше: "Нет, как правило, темп продвижения танковых дивизий к концу операции едва превышал скорость пехотных соединений". Вот ведь какая интересная картина! Сам Гитлер умоляет Солженицына и его выучеников: "Друзья! Ну не позорьте вы меня и моих генералов больше, чем они уже опозорены. Перестаньте, пожалуйста, брехать, заткнитесь со своими полоумными подсчетами!"

Тогда же, выразив досаду по поводу того, что немецкое наступление против союзников в Арденнах "развивалось не так стремительно, как нам этого хотелось бы", Гитлер признал: "Нужно в этой области учиться у русских". Приведя далее цифры, из коих следует, как успешно действует наша армия малым числом против превосходящих сил немцев, он повторил: "У русских действительно есть чему поучиться". Но, увы, было уже поздно…

Правда, честное и горькое признание не помешало фюреру буквально через несколько дней, 9 января 1945 года, на совещании в ставке, сопоставляя действия немецкого командования в сорок первом году с действиями нашего командования в сорок пятом, сбрехнуть: "Мы за короткое время парализовали их коммуникации. А противник на это не способен. У них нет организующего начала, нет вообще никакой организации людей". Жаль, что на совещании не присутствовали теоретики Мерцаловы и их друзья, — они при этих словах разразились бы бешеными аплодисментами. Но не таков был генерал Гудериан, отменный практик войны, ставший незадолго до этого начальником генерального штаба сухопутных войск. Он тотчас увидел в словах своего главнокомандующего о неспособности русских самоуспокоительную ложь и решительно возразил: "Они распоряжаются отлично. Их люди в Венгрии (там у озера Балатон тогда шли ожесточенные бои. — В. Б.) организуют дело хорошо и очень быстро". И тут произошла любопытнейшая вещь: под первым же напором реальных фактов Гитлер в противоположность Мерцаловым тотчас капитулировал и в ответ на реплику начштаба ни с того ни с сего восторженно воскликнул: "А как они выстояли в критический момент!.." Видимо, этими словами Гитлер хотел выразить согласие с Гудерианом, даже поощрить за трезвость и смелость суждения, но — несколько окольным путем. Однако быстроумный начштаба тотчас уловил недобросовестность маневра фюрера: действительно, при чем здесь стойкость русских, когда речь идет о их организаторских способностях и умении наступать? И генерал, решительно отстранив замаскированное заискивание фюрера, продолжал твердить свое: "Они распоряжаются очень энергично, действуют очень быстро и очень решительно. Это надо признать". Это был уже прямой, хотя и безымянный упрек. И что же Гитлер? В противоположность Мерцаловым он неплохо соображал и сразу выразил согласие именно по данному пункту, сделав вид, будто его просто не поняли: "Поэтому, Гудериан, я настаиваю, чтобы мы шевелились побыстрее". Иначе говоря, немного побрыкавшись, фюрер опять призвал учиться у русских.

По воспоминаниям Артура Аксмана, деятеля "Гитлерюгенда", одного из самых близких к Гитлеру в последние дни людей, фюрер сказал ему накануне самоубийства: "Мы не сумели оценить силу русских и все еще мерили их на старый лад".

Как жаль, что при этом не присутствовали Мерцаловы! Могли бы кое-чему поучиться у Гитлера.

[24]