ЛУЧШИЙ ИДЕОЛОГ ВСЕХ ВРЕМЕН И КАГАЛОВ

ЛУЧШИЙ ИДЕОЛОГ

ВСЕХ ВРЕМЕН И КАГАЛОВ

21 января этого года в "Литературной газете" среди других откликов на дебош в Центральном Доме литераторов, учиненный группой лиц, к сему Дому никакого отношения не имеющих, напечатан и гневный отклик писателя Владимира Дудинцева. Возмутительная выходка решительно, сурово и чрезвычайно оперативно осуждена печатью. И в этом мы с В. Дудинцевым, с другими авторами в целом согласны. Но одновременно писатель высказал и такие суждения, которые дают толчок для размышления в ином направлении.

Так, В. Дудинцев негодующе пишет: "Я сам видел лозунг: "А. Н. Яковлева — вон из Политбюро!", вывешенный хулиганами на нашем собрании". Конечно, лозунг весьма резкий. Однако невольно вспоминается, что ведь подобные нестандартные лозунги звучат ныне не только в уютных залах, но и на улицах, на площадях городов — в Донецке, в Волгограде, Уфе, Черкассах…

Как противостоять охватившей страну эпидемии? Видимо, выход только такой: с одной стороны, надо умело защищать ценных работников, надо приводить убедительные доказательства их высоких моральных и деловых качеств; с другой — сами эти работники в столь напряженной обстановке не должны допускать промахов и оплошностей, особенно те из них, кто сидит в руководящих креслах по 10–20—30 и более лет. Увы, защита чаще всего никак не ведется или уж крайне неумело, а сами работники порой совершают такие поступки, что делают их защиту просто невозможной.

Вот, например, как ведет защиту В. Дудинцев. Он считает вполне достаточным заявить: "Александра Николаевича Яковлева я глубоко уважаю и как политика, и как ученого, и как дипломата, и как литератора". Целая куча уважения! Что же, очень хорошо. Но, как говорил один поэт-плюралист:

Любите и Машу

и косы елейные, —

это дело ваше,

семейное.

Однако же, если хочешь, чтобы все ценили Машу, надо показать, чем именно она хороша, почему пленяют ее косы…

Гласность для бедных

Как пишет корреспондент "Известий" Сергей Краюхин, когда 21 февраля на фестивале "Российские встречи" в ленинградском Дворце спорта "Юбилейный" один оратор заявил, что за некоторые драматические события, в частности за недавние дела в Прибалтике, ответственность лежит на А. Н. Яковлеве, то "зал стал скандировать: "Долой Яковлева!" Не кучка хулиганов, а пять тысяч ленинградцев разных возрастов, профессий, национальностей, или, по выражению газеты, "пять тысяч патриотов". Есть некоторые основания полагать, что толчком к такой реакции на имя Яковлева могли оказаться кое-какие особенности его выступления на страницах "Литгазеты" за неделю до фестиваля в Ленинграде. Впрочем, дальше мы увидим, что есть и другие люди, профессиональные политики, которые тоже считают А. Н. Яковлева ответственным за многие просчеты и неурядицы, в том числе и за положение в Прибалтике.

Что же, Владимир Дудинцев, на гласности роток не накинешь платок. "С не меньшим воодушевлением, — ликующим слогом продолжал корреспондент, — произносились потом лозунги: "Долой Примакова!", "Долой Ельцина!" Ничего не могу сказать о Е. М. Примакове, но Б. Н. Ельцин мог спровоцировать такое приветствие ленинградцев в свой адрес выступлением по ленинградскому телевидению буквально накануне фестиваля. Оно было осуждено даже руководством Центрального телевидения, давно установившем абсолютный рекорд безропотности.

Разумеется, слушать и читать такие лозунги в свой адрес никому не доставляет удовольствия, но все помянутые выше политические деятели за пять лет произнесли так много прекрасных слов похвалы гласности и столь обильно, вольготно ею пользовались, что давно должны бы приготовиться к ее данайским дарам и для себя лично. Ну неужели, страстно повторяя за Генсеком девиз "Нет зон, закрытых для критики!", они были все-таки уверены, что высокие должности, звания, знакомства и красивые глаза оградят их, оставят им мини-зонку?

Между прочим, не могу понять: если В. Дудинцев и С. Краюхин, "Литгазета" и "Известия" считают приведенные лозунги несправедливыми и вредными, то зачем они тиражируют их в миллионах экземпляров по всей стране? Не есть ли это своеобразный вариант знаменитой басни "Пустынник и Медведь"?

К нестандартным лозунгам типа "Вон!" и "Долой!" было время у наших руководителей подготовиться еще с дней XIX партконференции. В. Дудинцев помнит, надо полагать, выступление на ней первого секретаря Коми обкома партии В. И. Мельникова, который, между прочим, сказал: "Тот, кто в прежние времена активно проводил политику застоя, сейчас, в период перестройки, в центральных партийных и советских органах быть и работать не может. За все надо отвечать, и отвечать персонально. (Аплодисменты)".

Эти слова, как видно, не очень понравились председательствующему, который персонально отвечает, в частности, за Продовольственную программу, и он перебил оратора: "А может, у тебя какие-то конкретные есть предложения? (Оживление в зале.) А то мы сидим и не знаем: или это ко мне, или к нему относится". Думаю, что сейчас он такой рискованной реплики уже не бросил бы. Но и тогда высокоиерархическое недовольство не смутило, не сбило В. И. Мельникова, он за словом в карман не полез. Сказанное им относилось, конечно, ко многим, и все это понимали, но оратор был сдержан, когда с достоинством ответил: "Я бы это отнес к товарищу Соломенцеву в первую очередь, к товарищам Громыко, Афанасьеву, Арбатову и другим"… Под другими, видимо, следовало понимать Г. А. Алиева, Д. А. Кунаева, В. М. Чебрикова, В. В. Щербицкого, П. Н. Демичева, Б. Н. Ельцина, С. Л. Соколова, Ю. Ф. Соловьева, Н. В. Талызина, В. М. Зимянина, В. П. Никонова, И. В. Капитонова — членов Политбюро, кандидатов в члены, секретарей ЦК. Если все они достигли в пору застоя сияющих вершин политической власти, то ясно ведь, что были они не беззаветными борцами против него… Как бы то ни было, а вскоре все эти товарищи оказались в отставке, а потом — еще более ста членов ЦК. Да, все, кроме, разумеется, Г. А. Арбатова. Он не только остался в Академии наук и при всех своих других постах, но в результате нескольких попыток став еще и народным депутатом, даже укрепил давно занятые позиции.

Руки прочь от академика Арбатова!

Как известно, на втором Съезде народных депутатов Г. А. Арбатов внес предложение не голосовать за представленную правительством экономическую программу. "Я позволю себе не согласиться с этой позицией, — возразил депутат В. Н. Чернавин, — так как считаю, что она продиктована, видимо, боязнью взять на себя хоть какую-то толику ответственности за нашу работу на Съезде и за положение дел в стране. Слов нет, позиция ни за что не отвечать, ничего не предлагать, все подвергать критике и таким образом обозначать свою значимость, может быть, и привлекательна, и комфортна. Но верна ли она?" Это выступление поддержал депутат Л. И. Матюхин, добавив персонально о Г. А. Арбатове: "Этот товарищ постоянно, на всех этапах нашего развития, везде давал советы. Но никогда нигде не отвечал за свои заявления. Это и порождает безответственность".

Г. А. Арбатов решительно отверг позицию своих оппонентов. Выступление Л. И. Матюхина он интерпретировал так: "В силу каких-то заявлений, сделанных Мною в прошлом, теперь я не имею права выступать И критиковать…" Ну, это было сказано, конечно, в состоянии аффекта: ни о каком запрете Арбатову выступать И критиковать кого бы то ни было Матюхин не говорил, он вел речь всего лишь об ответственности за свои слова. Тем не менее народный депутат Арбатов, назвав своего коллегу "товарищем железнодорожником", заявил, что поставит вопрос "о снятии (!) депутатской неприкосновенности с этого товарища" и подаст на него в суд. Право, это было бы опрометчиво.

Действительно, вдруг в судебном разбирательстве всплывет, например, статья Г. Арбатова "Бумеранг", напечатанная в "Правде" 9 мая 1986 года и посвященная Чернобылю. Ведь она — пример поразительной безответственности за свои слова. Усилия академика направлены были здесь на то, чтобы усыпить общественное мнение. То, что произошло с "Челленджером", те несчастья, что случились на АЭС США, Англии и других стран, он решительно именует "катастрофами", "трагедией", а Чернобыль — это, по его словам, всего лишь "авария". Конечно, авария вызывает "известное беспокойство", "определенную тревогу", но — "она не первая в мире, а 152-я из зарегистрированных". Не погибло же человечество от предыдущих ста пятидесяти одной. И вот "локальную аварию" недруги нашей страны "изобразили наподобие всемирного ядерного бедствия". Да нет же, это всего лишь "авария, несчастный случай", притом — "ничтожный по своим масштабам в сравнении с угрозой, которой чревата ядерная война". Господи, какое утешение-то! Действительно, ведь даже бомбардировки Хиросимы и Нагасаки носили локальный характер и не превратились во всемирное ядерное бедствие.

Академик даже признавал: "Авария не обошлась без жертв". Каких? Оказывается, "есть раненые и облученные". А погибшие? Глухое молчание. А между тем тогда, 9 мая, уже было известно и о погибших, позже их оказалось 28 человек, и Арбатов не мог не знать о таких жертвах.

Отчего же во всем мире поднялся тогда такой шум? Ну, это для академика совсем просто. Всю жизнь он только тем и занимался, что отвечал на такого рода вопросы. "Слишком уж беспокоил многих западных деятелей тот отклик, который вызвали у общественности США, Западной Европы и всего мира крупные советские инициативы… Облик СССР как страны, честно и непреклонно отстаивающей мир, напугал зачинщиков гонки вооружений… Они лихорадочно искали повод, чтобы открыть массированный огонь по международному авторитету СССР… Со всех перекрестков кричали изо дня в день с утра до вечера" и т. д. и т. п. Исход всего этого был известен академику еще до того, как он сел за статью: "Их затея скорее всего обернется пропагандистским бумерангом".

Нет, не советовал бы я академику Арбатову начинать свою парламентскую деятельность с суда. Не получит ли он и здесь такой же афронт, как на Съезде со своим призывом не голосовать за программу правительства? Ведь за нее проголосовало 1532 депутата. Подавляющее большинство, доводящее поэта Евтушенко до интеллектуального спазма.

Словом, уж как хотите, Владимир Дудинцев, но одна лишь статья "Бумеранг" и то дает основания сожалеть, что академик Арбатов, одна из виднейших фигур эпохи застоя, не только до сих пор не последовал за Соломенцевым, Алиевым, Кунаевым и другими, но еще и грозит кому-то судом. А следовательно, возможны и соответствующие лозунги. Например, "Руки прочь от академика Арбатова — руки, которые его поддерживают!".

Академик Заславская грозит судом

…Вот еще и академик Т. И. Заславская объявила с трибуны второго Съезда народных депутатов о своем намерении привлечь к суду коллегу по депутатскому корпусу Эрмека Жакселекова. Думается, при этом Татьяна Ивановна допустила сразу несколько ошибок, удивительных для человека науки. Прежде всего Э. Жакселеков в своем выступлении даже не назвал Заславскую, — вольно ж ей было узнавать себя за теми гневными словами, что сказал оратор о страшной концепции "неперспективных деревень". Ну действительно, если не имеешь к этому никакого отношения, то чего ж волноваться? Тут невольно приходит на ум поговорка об огнеопасной шапке.

Кроме того, уж если ученой женщине так хочется кого-то засудить, то следовало бы вызвать на ковер к Фемиде не Жакселекова, а писателя Анатолия Салуцкого. Это он опубликовал несколько статей, в которых с фактами в руках утверждает: Т. И. Заславская должна нести ответственность за свою активнейшую роль в создании помянутой концепции и в навязывании ее руководящим инстанциям. Писатель приводит совершенно однозначные по смыслу рекомендации академика, которые она еще в 1973 году давала Госплану в своей малодоступной для простых смертных записке: "В плане на 1976–1990 гг. следует предусмотреть решение следующих задач:

— постепенная концентрация сельского населения в относительно крупных населенных пунктах на основе сселения жителей мелких поселков… сосредоточение нового жилищного и культурно-бытового строительства прежде всего в перспективных поселках" и т. д.

А. Салуцкий идет дальше: обвиняет Заславскую как руководителя Всесоюзного центра по изучению общественного мнения в манипулировании этим мнением. Писатель еще и ставит вопрос о создании специальной комиссии Верховного Совета для расследования деятельности академика. Казалось бы, сколько можно терпеть такое насилие над невинностью? Но Татьяна Ивановна почему-то терпит. И хотя грозилась подать в суд — до сих пор не подала, а на обвинения в столичной печати лишь иногда отвечает в газетах, выходящих довольно далеко от Москвы: "Юрмала", "Кузбасс".

Татьяна Ивановна сказала с трибуны Съезда: "Я уверяю, что этот слух (о ее роли в создании концепции "неперспективных деревень". — В. Б.) является клеветой, он раз восемь уже опровергался в печати"… Очень хорошо! Но, во-первых, зачем восемь раз опровергать слух, если это всего лишь слух. Во-вторых, какой же это "слух", если тут публикации, да еще с цитатами, именами, фотодокументами?

А. Салуцкий последователен до конца: еще в апреле прошлого года он печатно советовал Заславской признать свою вину и подать в отставку с поста руководителя ВЦИОМа. Ну, естественно, человек скромный и интеллигентный, он не ходил с лозунгом "Татьяну Ивановну Заславскую — долой!". Да, не ходил, но тем не менее… Так, спрашивается, при чем же здесь бедный Эрмек Жакселеков?

Состязание хвалебщиков

Однако вернемся к тому, с чего начали. Повторяю, "Яковлева — вон!" — это, конечно, грубо, В. Дудинцев прав. Разумеется, было бы гораздо лучше, если бы написали, допустим, так: "Политбюро, отпусти Александра Яковлева, ветерана партии и труда, на давно заслуженный отдых!" Действительно, человеку уже под семьдесят, и без малого тридцать он в аппарате ЦК. В "Аргументах и фактах" (1990. № 5) В. Сазонов констатировал, что в нынешнем ЦК сразу после избрания на XXVII съезде более шестидесяти процентов его членов пребывали в возрасте пенсионном или близком к нему. Еще достопечальнее эта цифра среди членов Политбюро…

Но, кажется, В. Дудинцева не устроил бы ни один из возможных вариантов. Он считает в принципе недопустимым тут какой бы то ни было разговор об отставке, ибо он очень уважает Александра Николаевича. И я хочу уважать А. Н. Яковлева как ученого, увенчанного степенью доктора исторических наук, но, признаться, неведомо мне, что открыл А. Н. Яковлев. Какой конкретный вклад внес он в отечественную, если не в мировую науку?

Как литератора я лично ставлю А. Н. Яковлева выше, чем даже известного поэта и члена ЦК, первого заместителя министра иностранных дел Анатолия Гавриловича Ковалева, не так давно, на седьмом десятке, принятого в Союз писателей. Ну, литература это не политика, тут возраст значения не имеет. Поэта Ковалева знают, конечно, все: он не только пишет стихи, но и сам оказался литературным героем. Нельзя забыть строки из романа А. Чаковского "Победа", описывающие прибытие советской делегации во Дворец конгрессов "Финляндия":

"И вот она появилась!

Леонид Ильич был в черном костюме с галстуком в красно-синюю клетку. За ним следовали Громыко, Черненко, Ковалев.

Брежнев улыбался. Это была совсем не та улыбка, которую мне приходилось в разное время видеть на лицах у некоторых государственных деятелей. Те улыбки были похожи на платки фокусников. Раз! — черный платок. Легкий взмах — и тот же платок становится белым… Я помню, как улыбались Черчилль, Трумэн, Бирнс, Этли, Иден…

Брежнев же улыбался естественно. Я был уверен, что вот такая же добрая, открытая улыбка озаряла его лицо еще до входа во Дворец, еще в машине".

Этот сравнительный анализ улыбки социалистической и улыбки капиталистической сам по себе имеет непреходящее значение для нашей литературы. Но еще увлекательней дальше: "Всем своим видом располагали к себе и остальные члены делегации. Неулыбчивое лицо Громыко на этот раз выглядело добродушно… Широкое, типично русское лицо Черненко излучало свет сердечности, будто встретился он здесь с давними друзьями. А Ковалев?.. Я хорошо помнил его смуглое, точно опаленное тропическим солнцем лицо, его мягкую по произношению и твердую по сути своей речь… Но сегодня и он показался мне если не иным, то, во всяком случае, в чем-то изменившимся: преобразившимся из хорошо воспитанного дипломата просто в хорошего человека, с душой нараспашку" и т. д.

В своем выступлении на последнем Пленуме ЦК т. Ковалев предстал перед нами именно с душой нараспашку, но трудно было разглядеть в нем хорошего дипломата, когда он гневно восклицал: "Курс не таков и руководство не такое?.. Пора сделать вывод: те, кто позволяет себе такое (подобное вольнодумство. — В. Б.), пусть приучают себя к мысли об отставке. Им не по пути с перестройкой!" Как видите, т. Дудинцев, речь опять об отставке, и не только с поста, а даже и от перестройки, и притом не какого-то отдельного лица, а многих, ибо на Пленуме многие позволили себе вольнодумство.

Впрочем, некоторая несдержанность поэта Ковалева на трибуне в значительной мере искупалась образностью его речи: "едва закамуфлированная тоска по ломовой руке"… "гнездовья дефицита"… "запреты — перегной экстремизма"… "перестройка может превратиться в подранка чрезвычайных положений"… "чучело внутреннего врага на грядках перестроечной рассады"… "можно совершить промах, не распознав великого аппаратчика или вурдалака пигмея". Крепко умеет сказать вчерашний соратник Брежнева!.. И не случайно это ему принадлежат столь восторженные восклицания о Горбачеве: "Сколько надо было ума и такта, силы и убеждения и переубеждения порой весьма трудных оппонентов высшего международного ранга, знаний и твердости". "…И тут, как и во многих других сложнейших и запутаннейших ситуациях, мы перекладываем груз на плечи одного, зная, что никто другой не справится"… "Последовательно, решительно, достойно"… "Тот человек, который пользуется абсолютным доверием советского народа и на котором концентрируется общемировой консенсус доверия" и т. д. Пожалуй, даже Г. А. Алиев на праздновании 75-летия Л. И. Брежнева был не так красноречив, но школа-то, чувствуется, — одна! Может быть, Дудинцева устроил бы именно такой спич в адрес и А. Н. Яковлева?

Почему я написал донос

Как литератор А. Н. Яковлев мне лично дал много высококалорийной пищи для размышления еще и в своей большой беседе "Синдром врага: анатомия социальной болезни" (ЛГ. 1990. 14 февраля. С. 10), — это последнее, что я у него читал. Сколько там метких замечаний, глубоких суждений, благородных призывов! Например, автор "анатомии" пишет: "Я еще понимаю — в прошлом, но сейчас, в эпоху гласности, демократии, чем объяснить, что некоторые ученые, литераторы чуть не согласны с кем-то — и тотчас пространные идеологические доносы в ЦК, в КГБ!.. Да и статьи подчас больше похожи на доносы, чем на попытки познать истину… Потеря чувства юмора, а вместе с ним и стыда всегда ведет к конфузу". Воистину так!

Но, к сожалению, на свой вопрос, чем объяснить столь достопечальное явление, А. Н. Яковлев ответа не дал. Думаю, он не мог сделать этого по причине несколько идеализированного и отчасти субъективного представления о нынешней гласности и демократии. Оно сложилось, видимо, в результате того, что сам т. Яковлев имеет полную возможность высказаться, возразить оппоненту где угодно — от "Правды" до "Московских новостей", от Съезда народных депутатов до районного партактива, — и всеми этими возможностями он пользуется. Например, покритиковали его на последнем Пленуме ЦК, и он тотчас взял слово, вышел на трибуну и ответил. Но ведь далеко же не у всех такие богатые возможности!

Чтобы далеко не ходить, сошлюсь на пример из собственной жизни. Летом 1987 года, на третьем году перестройки, три газеты — "Московский литератор", "Литературная Россия" и "Литературная газета" — одна за другой напечатали сообщения, что мне за ужасные дела вынесли партийный выговор с занесением в личное дело. Ославили меня и на московском, и на всероссийском, и на всесоюзном уровне. Нетрудно представить себе, каково это для любого человека, а для литератора особенно. Между тем никакого выговора у меня не было и нет. Во все три газеты я, естественно, обратился с просьбой дезавуировать порочащие меня публикации. Ни одна из них и не подумала сделать это. Даже не извинились хотя бы в частном письме, чтобы я мог показать его жене и теще. Может быть, не получили мои послания? Получили! Например, в "Литгазету" я направил официальное заявление на имя главного редактора А. Б. Чаковского. Оно было получено 24 июля, зарегистрировано под № 77922 и направлено первому заместителю главного Ю. Изюмову, который работает в "Литгазете" со времен Адама. Что же мне оставалось делать при таком расцвете гласности и демократии в моих родных литературных газетах? Да ничего другого, кроме доносов! И я их написал: на "Московский литератор" — в ЦК, на "Литературную Россию" — в КГБ, на "Литгазету" — в городскую санэпидемстанцию, — надо же соблюдать простейшие санитарные нормы человеческого общения!

Как видим, проблема доносов не так проста. Что же касается ее частного случая — статей в прессе, имеющих характер доносов, то тут т. Яковлев в своем благородном негодовании совершенно прав. Приведу опять лишь один пример. Некто Н., член Союза писателей, напечатал в одном журнале статью, где в критическом контексте упомянул всего разочек имя М. С. Горбачева. Он отважился на это конечно же в расчете на то, что тираж журнала не столь велик, лично до Горбачева его слова наверняка не дойдут, и таким образом неслыханная дерзость сойдет ему с рук. Но не тут-то было! Есть в "Литгазете" бдительный сотрудник С. И. Киселев, член Союза дизайнеров. Ему статья Н. ужас как не понравилась. Понять его можно, ибо как раз он, Киселев, представлен в ней человеком немного трусоватым, несколько беспринципным и отчасти жуликоватым. И вот т. Киселев печатает в своей шестимиллионнотиражной "ЛГ" статью (1990. 31 января), где утверждает, что Н. "сумел "поставить на место" самого Генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева". Вдумайтесь только! "Поставить на место"… Смысл и цель выступления предельно ясны: "Вы не читали этого, Михаил Сергеевич? Не заметили? Руки не дошли? Так вот-с, доношу. Знайте, кто против вас копает. Надеюсь, будут приняты меры-с…" Конечно, в этом случае т. Яковлев тысячу раз прав: не статья, а донос. Да еще какой! Это почище, чем в КГБ или в ЦК. А главное, где — на страницах писательской газеты.

Тявкающий академик

Встатье А. Н. Яковлева привлекает меня и многое другое. Как не согласиться, например, с его словами о том, что сейчас особенно "нужны ясность мысли, спокойствие разума, взвешенность оценок и мер". Правда, я, к сожалению, не обнаружил желанной ясности там, например, где автор с негодованием пишет: "Слишком много засуетилось людей со спичками, заболевших пожароманией". Если уж не хочется называть этих людей, то сказал бы, где они: в Калуге или в Баку? в Рязани или в Кишиневе? в Костроме или в Душанбе?.. Не очень ясными показались мне и слова о "политическом уничтожении" А. Твардовского. Да, он ушел из журнала, который возглавлял в общей сложности почти двадцать лет. Это и есть "политическое уничтожение"? Зачем нагнетать страсти? Ведь Твардовский и после ухода из журнала до конца дней своих оставался секретарем правления Союза писателей СССР, членом Комитета по Ленинским и Государственным премиям, депутатом Верховного Совета РСФСР, по-прежнему большими тиражами выходили его книги, получил пятую по счету высшую литературную премию… Пошли нам Бог такое "уничтожение". В одном перечне с Твардовским странно видеть и некоторые другие имена, в частности имя Н. И. Вавилова, который действительно был уничтожен в прямом смысле слова.

Или вот читаем: "Мы говорим: перестройка принесла свободу". Не слишком ли обобщенно это сказано? Кто "мы"? Думаю, что, например, Виталий Коротич поддержит целиком тезис об обретенной свободе. Но поддержат ли его тысячи турок-месхетинцев, десятки тысяч русских, сотни тысяч армян и азербайджанцев, ставших в родной стране беженцами на пятом году перестройки? Или это надо понимать так, что они обрели одно из основополагающих прав человека — право свободного передвижения и выбора места жительства?

Дальше автор кого-то нахваливает, а кому-то пророчит беды: "Но свобода — дар лишь для тех, кто умеет использовать ее для созидательной реализации самого себя (В. Коротич? — В. Б.). А если нет, то свобода может обернуться для человека (уже обернулась под руководством ЦК КПСС для помянутых выше сотен тысяч. — В. Б.) наказанием, дестабилизировать его внутренний мир". И внешний тоже.

Да, в приведенных примерах автор несколько отступил от своих принципов ясности, спокойствия и взвешенности. Но тем не менее как не откликнуться всем сердцем на его призыв к "большей терпимости, готовности уважительно дискутировать", как не принять всей душой напоминание о том, что отсутствием терпимости "в обществе воспитываются не только ненависть и разобщенность, но и равнодушие, беспринципность…". Все это прекрасно, замечательно, духоподъемно!

Но меня отчасти смущает (а у кого-то, допустим у ленинградцев, могло вызвать и более сильные чувства) некоторое несоответствие между этими благородными призывами, гуманнейшими принципами и языком, лексикой статьи. В частности, я несколько огорчен определенной перенасыщенностью языка довольно неласковыми эпитетами, не слишком деликатными определениями, не очень-то корректными образами в таком духе: "кликушество", "клоунада", "глупость, недомыслие, чванство", "избыточное самолюбие, самомнение, чванство"… едва ли обращение к оппонентам на таком языке свидетельствует о "готовности уважительно дискутировать".

Дальше: опять "кликушество", "свары", "мелкая суетность", "доносы", "доносительство", "идеологические доносы"… Таким языком охотно пользуются для прославления своих литературных противников некоторые авторы "Огонька", но, право же, это не может помочь тому, кто призывает к "самой широкой общественной консолидации", кто ищет "возможность широчайшего конструктивного диалога", кто зовет других "научиться сотрудничать со всем обществом, взаимодействовать со всеми частями", кто, наконец, славит "искусство компромисса".

И опять: "эта возня", "вся эта возня", "политическая возня", "возня в литературных подъездах"… Ну с каких это пор русские профессора и академики стали изъясняться на такой манер. Можно ли представить себе, допустим, доктора исторических наук Л. Н. Гумилева с подобными речениями на устах!

Еще: "низменные инстинкты", "догматические спекуляции", "темные инстинкты", "нравственная ущербность", "духовное растление", "распад личности", "комплекс неполноценности"… И ведь это все о живых людях, соотечественниках, с коими автор намерен "взаимодействовать" и "сотрудничать". Откуда такой набор? Из ярославской глубинки? Едва ли. Из канадской столицы? Совсем невероятно! Увы, скорей всего из возни в литературных подъездах.

Еще? Пожалуйста: "авантюристы", "ничтожества", "осенние мухи", "околовертящиеся", "подлые и злые", "ленивые и безвольные", "неумение и нежелание работать", "кто зол, ленив и завистлив", "непомерные амбиции на (!) гениальность"… Ей-ей, это даже загадочно. Неужели профессор Яковлев надеется, что после таких аттестаций хоть кто-то из самых ленивых и безвольных протянет ему руку и вместе с ним продекламирует: "Развернемся в сторону культуры — общей и личной культуры человеческих отношений!"

И вновь: "злые духи", "ведьмы перестройки", "интеллигентствующие холопы застоя", "охотнорядство", "гробокопательство"… Тут уже пена видна на губах демократии.

Профессор неутомим: "омерзительно", "гадость", "гнусность", "мерзопакостные формы", "не тявкнешь — не заметят"… И ведь все это, повторяю, на страницах писательской газеты, то есть предназначено прежде всего для потребления творческой интеллигенцией, литераторами. Кажется, с августа 1946 года никто из секретарей ЦК и не говорил с литераторами на таком языке. А среди пишущей братии, как известно, нередко встречаются персоны весьма чувствительные. По воспоминаниям Горького, Толстого однажды едва не стошнило, когда он встретил у какого-то писателя в одной фразе "кошку" и "кишку". А если рядом "мерзопакостное тявканье" и "гомо сапиенс"?

Можно было бы сменить пластинку, но нет: "подлая жажда власти", "топтание неугодных", "растоптать любого", "готовность изничтожить оппонента", "с дубинкой охотиться на других"… Господи, да что же это за напасть! Не позволял же себе т. Яковлев ничего подобного ни в "Правде", ни в "Московских новостях", ни на Пленуме ЦК, ни на Съезде народных депутатов. Почему именно в писательской газете так? Неужто думает, что иного языка мы не поймем, да и не заслуживаем?

Его арсенал поистине неисчерпаем: "есть люди, как бы обреченные жить в пещерах", "охота за черепами", "жажда крови", "параноическая жажда крови близких", "садистское сладострастие"… Все-таки в известном докладе о журналах "Звезда" и "Ленинград" таких стилистических взлетов, кажется, не было.

Могут сказать: да, конечно, но в том докладе подобные словеса адресовались конкретным лицам, а здесь они как бы распыляются в пространство, как бы в пустоту, как бы в эфир… А по-моему, такая анонимная распыленность еще хуже, ибо создает атмосферу всеобщих подозрений с возможностью ссылки на члена Политбюро. Допустим, кто такие "ведьмы перестройки"? Я могу думать, что т. Яковлев имел здесь в виду, скажем, Татьяну и Наталью Ивановых из "Огонька", а мой сосед будет доказывать, что "Советскую культуру" и "Смену" (Ленинград). А кого автор обрек жить в пещерах? Одни скажут, что Андрея Нуйкина, другие возразят: нет, Валентина Оскоцкого! А у кого "омерзительные формы"? У Аллы Гербер? У Юрия Идашкина? У Татьяны Толстой? Кто в "параноической жажде крови охотится за черепами"? Бенедикт Сарнов? Владимир Бушин?

Мне кажется, что лексика и фразеология статьи т. Яковлева работают не только против благородных идей, которыми он так одержим, но порою и против него самого. Причем в иных случаях — с особой силой. Например, он гневно проклинает "подлую жажду власти". Очень похвально! Однако нельзя же не понимать, как это звучит в устах человека, который за два года из "рядового" директора института стал секретарем ЦК и членом Политбюро, то есть проделал головокружительную карьеру, достиг высших ступеней власти. Поистине "потеря чувства юмора, а вместе с ним и стыда, всегда ведет к конфузу".

В полной мере воспринять возвышенный пафос статьи несколько затрудняет, помимо отдельных языковых просчетов, также и настойчивая отстраненность, с какой автор говорит о "чиновном люде", об "аппаратных манипуляторах". Например: "Руководство партии и ее чиновный аппарат на протяжении долгого времени взращивали противостояние в среде интеллигенции". Странновато слышать это от человека, который сам на протяжении очень долгого времени принадлежал к чиновному аппарату партии, к ее руководству. В его биографии читаем: "С 1946 года на партийной и журналистской работе, инструктор, заместитель заведующего, заведующий отделом Ярославского обкома партии. С 1953 года в аппарате ЦК КПСС: инструктор, заведующий Отделом пропаганды". В аппарате ЦК проработал до 1973 года — двадцать лет, и на важных должностях. Позже оставался членом ЦРК. Поэтому лучше было бы не кивать на безымянное "руководство", а сказать примерно так: "Мы, руководство партии, на протяжении долгого времени взращивали противостояние в среде интеллигенции". Это было бы более корректно. Можно бы в порядке той же благодетельной самокритики и примерчик конкретный привести — статью "Против антиисторизма", напечатанную, кстати, в 1972 году в той же "Литгазете".

Академики-близнецы

Но тут от Яковлева-литератора мы уже переходим к Яковлеву-политику. И в этой своей ипостаси он тоже радует В. Дудинцева. Однако, на наш взгляд, вопрос очень сложный. Кое-кто радоваться и восхищаться не склонен. Так, секретарь временного ЦК Компартии Литвы (на платформе КПСС) В. Н. Швед заявил на Пленуме: "Нередко на самом высоком уровне благословляются процессы отнюдь не перестроечного характера. Например, меня просили передать членам Пленума, что в республике многие коммунисты связывают идейно-теоретическое обоснование процессов, приведших республику к нынешней ситуации, с визитом в Литву Александра Николаевича в августе 1988 года, когда эта ситуация только складывалась. Но вот когда она явно повернула не туда, почему-то оперативной реакции со стороны ЦК КПСС (в первую очередь, конечно, со стороны А. Н. Яковлева, видевшего все своими глазами и бывшего тогда секретарем по идеологии. — В. Б.) не последовало". Можно добавить: очень странно и то, что т. Яковлев не поехал в Литву, когда в январе туда направилась бригада ЦК во главе с М. С. Горбачевым.

Яковлев, конечно, оправдывался. Оказывается, в 1988 году он в Литве произносил одни только распрекрасные речи о дружбе народов. В частности, говорит, вспоминал о том, какую славу снискали во всей стране поэма Межелайтиса "Человек", монумент Иокубониса "Скорбящая мать", фильм Жалакявичюса "Никто не хотел умирать", проза Авижюса, пьесы Марцинкявичюса, театр в Паневежисе, артист Банионис, Литовский камерный театр, режиссер Некрошюс, — все перечислил, ничего не забыл! Словно доклад сделал на декаде литовского искусства. И, начисто отвергнув все претензии в свой адрес, решительно заявил о причине кризиса: "Руководство продемонстрировало недальновидность". Но опять возникает вопрос: при таком-то глубоком знании литовской культуры почему бы не поехать в январе в Литву, дабы помочь и товарищам по ЦК, и местному руководству? Почему бы не почитать литовцам еще раз Межелайтиса?

Как всегда, не обошлось в оправдательной речи т. Яковлева, конечно, и без назидательных поучений в таком роде: "Тот, кто не знает азбуки и арифметики политики, ее логики, не может рассчитывать на успех". Сам он, видимо, "азбуку и арифметику" знает, но до поры знания свои не показывает.

Но почему-то на Пленуме его обвинили именно в незнании азбуки и арифметики того дела, которым он всю жизнь занимается. Так, первый секретарь Рижского горкома партии А. П. Клауцен сказал: "Само по себе в этой жизни, в этом мире ничего не происходит. Многое лежит в нашем прошлом. Однако главное, думается, все же в том, в чьих руках находится важнейший рычаг, влияющий на формирование общественного мнения. Я имею в виду средства массовой информации. Кто владеет ими, тот и влияет на настроение и поведение людей… И давайте спросим себя. Если изо дня в день в течение года или двух (а если пяти? — В. Б.) идет охаивание ценностей социализма по радио, телевидению, на страницах печати, останутся ли равнодушными люди? Конечно нет. В особенности, если делается это профессионально, четко и организованно. Коммунисты часто упрекают нас в том, что мы не оказываем необходимого воздействия на работу средств массовой информации. И они во многом правы.

Вместе с тем, думается, дело не только в нас. Не так давно на встрече, кажется в Высшей комсомольской школе, уважаемый Александр Николаевич Яковлев высказал мнение, что средства массовой информации только объективно отображают те процессы, которые протекают в реальной жизни… Эту же мысль вчера подтвердил Вадим Андреевич Медведев".

Тов. Клауцен закончил так: "На примере республики я могу заявить, что средства массовой информации не столько отображают, сколько формируют процессы жизни в нужном направлении. Так было всегда, так происходит и сегодня. Видимо не случайно, что в Румынии одним из важнейших объектов первоначальной битвы было именно здание телевидения".

Разве не очевидно, что изображать прессу всего лишь бесстрастным зеркалом жизни, как это делают тт. Яковлев и Медведев, и есть незнание азбуки. Но трудно все-таки допустить, что эти люди, дошедшие до таких заоблачных вершин политической иерархии, не знали бы слов В. И. Ленина о том, что печать — самое сильное, самое острое оружие партии, что печать не только коллективный пропагандист и агитатор, но и коллективный организатор. И тут, хотим мы или нет, сам собой возникает вопрос: не сознательно ли эти люди игнорируют бесспорное ленинское положение? не с целью ли внушают народу антиленинскую мысль?

Если на упреки относительно своей роли в событиях, происшедших в Литве, т. Яковлев еще пытался возражать со ссылками на свою любовь к поэзии Межелайтиса, то на этот раз он глухо промолчал. Ни слова не возразил и т. Медведев.

Молчание т. Яковлева выглядело тем более красноречиво, что ведь, когда началась перестройка, он был заведующим Отделом пропаганды ЦК, через год стал секретарем ЦК по идеологии, и наша пресса, в которой тогда произошли большие кадровые перемены, является прямым результатом неусыпных его забот.

Чтобы уж больше не возвращаться к вопросу о роли т. Яковлева в литовских событиях, напомним, что даже спустя полгода после своей поездки в Литву, в феврале 1989 года, он успокаивал нас совершенно в духе арбатовского "Бумеранга": "Я не вижу ничего страшного в движении народных фронтов Прибалтики". "Есть там люди, которые говорят, что надо отделиться от Советского Союза, но их мало. Большинство понимают, что это совершенно нереально"… "Я был на предприятиях, где национальный состав 50 на 50. Прекрасное настроение, проблем никаких нет"… "Думаю, что там все станет на свои места. И вообще, повторяю, нам надо перетерпеть и не паниковать…" Такие же призывы слышали мы после Чернобыльской катастрофы от другого академика — от Арбатова. Что же, и перетерпели, и не паниковали, и все стало на свои места: Литва заявила о своем выходе из Советского Союза…

Ничего не ответил т. Яковлев и В. Г. Ануфриеву, который, напомнив о некоторых поразительных политических просчетах, ошибках и нелепостях, сказал: "Так вот, товарищи, может, нам кто-то все-таки объяснит все эти процессы? Говорят, что их конструктором является товарищ Яковлев. Его называют за рубежом именно таким конструктором. Я скажу, что товарищ Яковлев — наш великий молчальник… Но, товарищ Яковлев, объясните нам эти процессы, ваши замыслы, ваши идеи. Может быть, мы поверим. Пока-то тревога. Пока-то, товарищи, настоящая в народе боль за все эти процессы". Нет, не объяснил, не ответил конструктор. Как ничего не ответил и раньше, после доклада о договоре 1939 года на Съезде народных депутатов СССР, когда назвали его виртуозом.

Человек тройной морали

Перечислив все профессионально-должностные и творческие ипостаси А. Н. Яковлева и заявив, что он глубоко уважает его как политика — ученого — дипломата — литератора, В. Дудинцев — это в наше-то время приоритета общечеловеческих ценностей! это писатель-то! — почему-то умолчал о том, как он относится к Яковлеву — человеку. Странно!

Для меня лично большую роль в понимании человеческого облика А. Н. Яковлева сыграло его участие в коллективной морально-политической экзекуции Б. Н. Ельцина на октябрьском Пленуме ЦК в 1987 году. У нас на Благуше был железный закон: лежачего не бьют, двое против одного — недопустимо! А тут против одного было 28. И храбрость, ярость они явили не меньшую, чем 28 героев-панфиловцев при защите Москвы. А немного позже профессор и член Политбюро, доктор наук и секретарь ЦК, член-корреспондент и депутат Верховного Совета молча наблюдал, как Ельцина на пленуме горкома еще раз прогнали сквозь строй 24 идеолога. В сумме 52 против одного… Вот с каких акций нового мышления начиналась и брала разбег наша перестройка, об одном из конструкторов которой мы тут ведем речь.

Его облик для меня еще более прояснился, когда 17 февраля 1989 года т. Яковлев заявил: "Б. Н. Ельцин — нормальный политический руководитель. Лично я критикую его и не могу понять одно… У нас, коммунистов, должна быть очень высоко развита партийная этика. А Борис Николаевич…" Ну, словом, Яковлев, без колебаний принявший участие в коллективной экзекуции вольнодумца, свято выполнил требования очень высокоразвитой партийной этики, а Ельцин, оказавшийся в одиночестве против 52-х, позорно нарушил ее.

Мы слушали дальше: "Большинство положений, высказанных т. Ельциным, правильные. Ни открытий нет, ни хулы никакой нельзя возвести". Так что же молчал об этом тогда, на октябрьском Пленуме? Причина молчания, оказывается, такова: "А вот по настроению он поставил весь ход перестройки под сомнение". Итак, Ельцин всего лишь не сумел соблюсти кое-какие нормы высочайшей этики да выказал нехорошее настроение. Именно за это его и пожурили слегка… Все это, разумеется, не могло не вызвать эффект, совершенно обратный тому, на который рассчитывали мудрецы, знающие и азбуку и арифметику: популярность Б. Ельцина невероятно подскочила, его выдвинули своим кандидатом в депутаты многие избирательные округа. Вот тут-то т. Яковлев и встрепенулся: Ельцин? Нормальный политический деятель. И азбуку прекрасно знает. И арифметику. И химию. Я всегда говорил…

Вечером 27 ноября 1989 года, выступая по Центральному телевидению, т. Яковлев, между прочим, сказал: "Мы исповедовали двойную и тройную мораль". В этой коротенькой фразе было две большие неясности. Во-первых, кто это "мы" — члены ЦК? работники нашего посольства в Канаде? сотрудники Института мировой экономики? лично т. Яковлев? Во-вторых, когда это было — в тридцатых годах? в октябре 1987 года? 26 ноября 1989-го? Я думаю, Владимир Дудинцев, как были, так и есть люди, исповедующие и двойную, и тройную мораль. И именно благодаря этому они вознеслись и парят кто над Иваном Великим, кто над статуей Свободы.[12]