Терроризм как новый инструмент управления

Терроризм как новый инструмент управления

Прежде чем углубляться в разговор о терроризме, необходимо дать ему определение, четко указать его основные квалификационные признаки. Их всего три.

1. Принуждение управляющей системы или общества в целом к тем или иным действиям.

2. Осуществляемое при помощи насилия или реальной угрозы насилия.

3. В нарушение действующих правовых норм или распространенных обычаев. Иначе актом террора может быть представлено любое требование соблюдения закона, обращенное к руководителю. Наподобие того, что у нас сейчас многие называют «экстремизмом» и даже оформляют по Уголовному кодексу.

Телефонный звонок о якобы заложенной в школе бомбе является актом терроризма: это воздействие на управляющую систему (как минимум на директора школы) угрозой насилия в нарушение действующих правовых норм. А, скажем, американская (формально интернациональная) интервенция в Корею в 1950 году или удар по Ираку в 1991 году, осуществленный на основе решений ООН, террором не является, хотя жертв было неисчислимо больше.

Орудийный расстрел религиозной секты вместе с женщинами и детьми, произведенный в США в рамках действующего законодательства, пусть даже и искаженных, не может быть признан актом террора. А выстрел из пневматической винтовки в окно чиновника или бизнесмена, принявшего неправильное, с точки зрения стрелка, решение, – да.

Фраза «кошелек или жизнь» – не акт терроризма, ибо в ней отсутствует ключевой элемент – воздействие на управляющую систему или значительную часть общества в целом. А взятие заложника неудачливым грабителем с требованием выпустить его из кольца полицейских – да.

Теперь очень неприятные, но важные вещи. Даже геноцид – не террор, если не направлен на принуждение управляющей системы или общества в целом к тому или иному действию. Если кто-то поставил свое желание уничтожить целый народ или целую социальную группу, не принудить его к чему-нибудь, а просто уничтожить, – это не террор. Это геноцид, это хуже.

А вот локальный превентивный удар по объектам на территории чужого государства или даже простая угроза его нанесения, если он проводится в нарушение международных правил, не могут быть квалифицированы иначе, как терроризм. То, что американцы сделали с Ираком в нарушение международных правил, – юридически терроризм. «Вбамбливание Югославии в каменный век» в 1999 году юридически должно быть признано актом государственного и, более того, межгосударственного терроризма. Это принуждение общества, его управляющей системы к определенным действиям в нарушение международного права.

Очень существенна разница, которая не всегда учитывается, между угрозой якобы уже подготовленного акта насилия и угрозой, из которой следует необходимость подготовки этого акта. Например, анонимный телефонный звонок о том, что тот или иной объект уже заминирован, – это терроризм. А то, что в случае чего он будет заминирован, – шантаж. Угроза терроризмом, но не террор сам по себе.

Это нужно проговорить, потому что у нас террористом могут обозвать просто человека, который не так посмотрел, не так двинулся и повернулся.

И конечно же, нужно вспомнить многовековую историю этого явления. Самых больших успехов добивались террористы раннего Средневековья: их успехи просто недостижимы для современных последователей. Например, в 929 году нашей эры исмаилитская община Бахрейна разорила Мекку, перебила паломников и похитила главную святыню ислама – черный камень Каабы. И только через двадцать три года она вернула его обратно. Даже 11 сентября не может сравниться с этим деянием.

Первый же «старец горы» в сельджукском султанате, знаменитый Хасан Сабах, в конце XI века и вовсе нашел способ разрушить не социальную, но более того, этническую систему. Он направил убийц на самых талантливых и самых энергичных эмиров, место которых занимали потом, естественно, менее способные, а то и вовсе бездарные, сластолюбцы, себялюбцы, тупицы. И эти последние способствовали действиям исмаилитов, потому что знали, что кинжал убийцы будет открывать им путь на вершину власти. А им самим, в силу их тупости и ничтожества, ничего не грозит. В результате за полвека такого целенаправленного геноцида сельджукский султанат превратился в бессистемное скопление небольших хищных княжеств, которые жрали друг друга, как пауки в банке, – достижение, о котором современные террористы не могут даже мечтать.

И если продолжать эту линию, то следующий этап величайших достижений террора, если можно так говорить, – это послевоенная Италия, где при помощи террористов впервые была широко применена стратегия поддержания напряженности в обществе. Запугивая общество применением этой стратегии, удалось не допустить к власти левых, удержать их на подступах к власти.

Ведь итальянские коммунисты активно воевали с фашизмом и пользовались огромной поддержкой в обществе. Они наиболее гибко адаптировали коммунистические идеи к реалиям итальянского капиталистического общества. Еврокоммунизм – итальянское изобретение. И они имели реальные шансы прорваться к власти, в отличие от Франции, где действовал фактор де Голля.

Однако поддержанием высокого уровня напряженности, в том числе и террористическими актами со стороны формально левых (хотя доказано, что под их маркой действовали многие правые организации), удалось не допустить коммунистов к власти. Они входили в коалиционные правительства, но не более того.

Следующий этап – сегодняшний. Развитие СМИ породило «терроризм в прямом эфире», или информационный терроризм. Он опирается на полномасштабное использование возможностей современных СМИ, за счет которых его воздействие на общественное сознание усиливается качественно. При этом происходит переход от террора против элиты к террору против беззащитного населения, которое своим страхом и недовольством парализует систему управления и вынуждает ее осуществлять желательные для террористов действия (так, террористические акты на железных дорогах в Испании в 2004 году усилили недовольство участием испанских войск в интервенции НАТО в Ираке и вынудили ее правительство вывести свои войска из этой страны).

Это феномен информационного общества. В нашей стране, например, в начале XX века революционный террор достиг такого масштаба, что террор называли «русским способом решения проблем». Убивали чиновников, великих князей, простых полицейских… Но этот террор был направлен на представителей власти. Если вы не шли в городовые, вы могли чувствовать себя в относительной безопасности.

Феномен «терроризма в прямом эфире» направлен на всех. Его цель – сломать волю общества. И здесь террористам раздолье, потому что представитель элиты худо-бедно защищен. А вот обычные граждане беззащитны: как правило, их никто не охраняет.

Межнациональный и межконфессиональный терроризм с этой точки зрения представляется частным, хотя и весьма болезненным, случаем – в частности, для нас.

Это способ сломать врага, который воспринимается как представитель чужой конфессии, чужого народа и чужой цивилизации. С другой стороны, террористы часто сознательно провоцируют ответный удар по представителям своей этнической или религиозной группы, чтобы увеличить количество обиженных и количество мстителей, создав себе таким образом социальную базу.

Это тактика, опробованная еще в рамках партизанской борьбы, герильи в Испании против армии Наполеона.

* * *

Исключительно важным фактором современного этапа развития терроризма, о котором принято тактично молчать, но приходится говорить, потому что в феномене 11 сентября он проявился наглядно и убедительно, – является участие спецслужб.

Прежде всего, часть террористических структур создавалась спецслужбами во времена холодной войны для дестабилизации противника без угрозы войны ядерной. Это делали американцы – вероятно, и наши. В Италии работали западные спецслужбы. Террористы – это спецназ, который осуществляет диверсии без угрозы возмездия для организаторов, потому что они формально ни при чем.

Когда холодная война закончилась, произошел естественный выход этих структур, ставших ненужными, из-под контроля «материнских» спецслужб. Борьба с международным терроризмом силами этих спецслужб малоэффективна, потому что создает угрозу разоблачения создававших их спецслужб. Например, Талибан вместе с героиновыми лабораториями, обеспечивающими ему финансирование, создавался совместными усилиями представителей спецслужб США и Пакистана. Они не могут поймать лидеров Талибана и представить их гражданскому независимому суду, потому что те просто расскажут о своих западных партнерах.

Схожий пример – современная дестабилизация российского Северного Кавказа.

Думаю, ни для кого не секрет, что первая война в Чечне была провалена не только потому, что демократы не умели ничего и не хотели. Одна из причин – потребность коррумпированных сил в нашем руководстве именно вот в такой Чечне, которая, как Молох, пожирала бы русские судьбы, но была бы превращена в территорию, через которую можно чем-то незаконно торговать – может быть, оружием и наркотиками. В территорию, на восстановление которой можно списывать любые деньги и раскладывать их по карманам. Список таких желаний можно продолжать бесконечно.

По одной из версий, которая существует, чудовищно неграмотная, безумная подготовка танковых колонн, которые входили в Чечню, а потом в Грозный, была таковой просто потому, что нужно было сжечь старые танки под видом новых и потом их списать. Был такой журналист Холодов. Он писал, что наши доблестные генералы продали налево чуть ли не 16 тыс. танков. Понятно, что к числу приписали лишний нолик, а то и два, но, похоже, какие-то операции такого рода он имел в виду. Похоже, за это он и был убит.

На Северном Кавказе чудовищный уровень местной коррупции, который всегда был очень высок, соединился с федеральной коррупцией. Результат – подлинная социальная катастрофа. Общеизвестно, что в Дагестане платят взятки за то, чтобы сына взяли в армию, – там это единственный способ вырваться из абсолютной безысходности.

Помимо коррупции, причина бед Северного Кавказа – аграрное перенаселение. Много детей, а работы нет. И чем хуже обстоят дела со стабильностью, тем меньше работы. Потому что никто не хочет туда ехать: страшно. Инфраструктура приходит в негодность, потому что нужны квалифицированные люди, чтобы ее обслуживать и восстанавливать, а их нет. Разрушается система подготовки кадров, убегают учителя, врачи. Туристы туда не поедут даже в кошмарном сне. Чем выше нестабильность, тем меньше денег: это – спираль, закручивающая социальную катастрофу.

Происходит стремительная архаизация общества. Уже, насколько можно судить, суды шариата появились.

На это накладывается внятная работа по дестабилизации при помощи терактов, разжигания религиозной и этнической вражды. Общая ненависть, поднимающаяся к России, направлена на нее как на управляющую систему, неспособную нормализовать ситуацию.

Результат – безысходность. И в этой безысходности действительно экстремистские идеи находят широкий отклик и порождают разгул терроризма. Мы видим, сейчас поднялась новая волна. Горько сознавать, что этому способствовали неправильные административные решения.

В свое время федеральные округа были созданы, чтобы юридическую и правоохранительную системы вывести из-под контроля губернаторов на более высокий уровень. Естественно, такой контроль неформален, но он существует. На основной части территории России так и произошло: вывод из-под руководителя регионов перевел указанные структуры под федеральный контроль.

Но, когда создали отдельный Северо-Кавказский округ, в который вошли республики Северного Кавказа, все пошло иначе. Насколько можно судить, в силу определенной однородности этих республик, везде прошла или быстро идет дерусификация, то есть вытеснение, изгнание русского населения, – в лучшем случае, этническая чистка. Она захлестывает и пока еще «русские» регионы – прежде всего Ставропольский край, а также Краснодарский край и Ростовскую область. В результате, насколько можно понять, вывод юридической и правоохранительной систем на уровень округа привел к возникновению некоей общекавказской и внефедеральной системы. Это не тот Кавказ, о котором грезили чеченские бандиты, но что-то напоминающее начало 1990-х годов. Это производит очень тревожное впечатление.

На Северном Кавказе продолжает разворачиваться подлинная социальная катастрофа, отгородиться от которой, к сожалению, не удастся. Или на Северном Кавказе будет обеспечено социальное развитие, пусть даже очень жесткими мерами, и тенденция к его варваризации будет сломана и возобновится прогресс, как технологический, так и социальный, или эта тенденция варваризации захлестнет всю Россию и разрушит ее.

Выбора здесь нет: в борьбе с кавказским терроризмом российское общество стоит перед угрозой своей гибели как цивилизации. Надеюсь, что удастся ограничиться цивилизованными мерами, но, боюсь, уровень деградации кавказских сообществ зашел настолько далеко, что никаких сколь-нибудь цивилизованных шагов они просто не поймут.

Посудите сами: если сейчас кто-нибудь в Минфине, например, вздумает обеспечить финансовую прозрачность использования средств, которые федеральный центр направляет на Северный Кавказ, – это может реально создать угрозу войны. И не террористической, а настоящей. Уже сегодня, а ведь ситуация ухудшается буквально с каждой неделей.

И что делать – это лишь один вопрос, а главное, нет ответа, кому делать. Потому что в сегодняшнем российском государстве, превратившем коррупцию, насколько можно судить, в главный смысл своей деятельности, я не вижу людей, которые способны защищать интересы России против терроризма.

* * *

Порождение спецслужбами значимой части современного террористического движения и вызванная этим их органическая неспособность подавить его создает впечатление принципиальной вредоносности спецслужб и необходимости их скорейшей ликвидации как вредного и опасного элемента государственного управления.

К сожалению, подобные настроения ошибочны.

Дело в том, что любое общество сталкивается с угрозами, когда оно еще не успевает осмыслить их должным образом. Очень часто есть угроза и на нее нужно реагировать, а закон или система нормативных актов, которые позволяют реагировать на эту угрозу, еще не созданы.

Что делать в этой ситуации?

Для обеспечения безопасности общества нужно реагировать, в том числе и нарушая при необходимости старые законы – разумеется, поневоле, но тем не менее нарушая.

И спецслужба – это структура, которая имеет право в чрезвычайной ситуации нарушать закон, поэтому она и называется специальной.

Угрозы, на которые она реагирует, либо слишком стыдны и пугающи, чтобы говорить о них публично, либо просто слишком новы, из-за чего их отражение еще не нашло своего нормативного обеспечения. В этом заключается так называемый «парадокс спецслужб»: спецслужба вынуждена сама определять степень чрезвычайности той или иной угрозы. Ведь определять ее больше некому. В результате мы получаем чудовищную ситуацию, когда ее представители по вполне объективным корпоративным интересам стремятся любого пролетающего воробья воспринимать как вражеский стратегический бомбардировщик. Резко увеличивать угрозы, запугивать руководство страны и выбивать себе неограниченные полномочия.

К сожалению, ситуация, когда спецслужбы находятся под полным контролем гражданских властей, приводит к их неэффективности и заканчивается, как в нашей стране, когда в условиях, по сути дела, государственного переворота КГБ объявило нейтралитет. Мол, только здание наше не штурмуйте – и все будет хорошо. Вот такая замечательная спецслужба, которая обязана обеспечивать безопасность государства.

Если же спецслужба полностью выходит из-под контроля, мы получаем государство, террористическое по отношению к собственному народу: нечто вроде гаитянских тонтон-макутов или бандитов-милиционеров, пользующихся высоким покровительством.

Есть «золотая середина», все мучительно пытаются ее достигнуть, но она не формализуема, и потому достичь ее сложно. Это трагедия не только обществ, но и самих спецслужб, потому что долго жить, имея право нарушать закон, может спокойно только киношный Джеймс Бонд.

Применительно к терроризму мы получаем такое явление, как самофинансирование спецопераций. Чтобы обеспечить оперативную независимость от гражданских властей, многие спецслужбы мира тупо занялись бизнесом. Времена ГУЛАГа, который официально занимался масштабной хозяйственной деятельностью, канули в Лету, а описанные в голливудском фильме «Люди в черном» буколические порядки, при которых спецслужбы получают доходы от патентов на изобретения, так и не наступили.

Пандемия наркомании, которая захлестывает все относительно демократические страны, вероятно, не в последнюю очередь связана с тем, что отдельные спецслужбы, как можно предположить, использовали для самофинансирования в первую очередь наркобизнес. Хотя скандал «Иран-контрас» свидетельствовал и о наличии иных механизмов, да и не только спецслужбы этим балуются, достаточно посмотреть на военную транспортную авиацию Соединенных Штатов Америки: где она появляется, там волшебным образом развивается наркомафия. Может быть, конечно, это совпадение и случайно, но для случайности оно слишком часто повторяется. И, может быть, спецслужбы сознательно развивают наркомафию в качестве контролируемого источника финансирования, скажем мягко, деликатных операций.

Чем демократичнее страна, тем труднее спецслужбам получать официальное финансирование спецопераций. При тоталитарном режиме все просто – приходит глава спецслужбы к своему диктатору и говорит: «Давай нагадим нашим врагам, чего-то у них демократии слишком много!» Тот: «Конечно, сколько тебе денег надо?»

Когда же есть гражданский контроль, как ни парадоксально, спецслужбам сложно получать официальное финансирование спецопераций, там реальна угроза огласки, там существуют какие-то механизмы общественного контроля, пусть даже из отставных офицеров спецслужб. И это стимулирует самофинансирование спецопераций.

В авторитарных же странах спецслужбы толкают на самофинансирование более слабые мотивы – бедность или жадность. Но спецслужбы бедных стран, как правило, не достигают необходимого уровня развития и остаются своего рода филиалами спецслужб развитых демократических стран.

Соответственно, связь спецслужб с наркомафией, а значит, с террористами и зависимость от них, скорее всего, имеет место. Это тоже очень опасное и очень неприятное явление. Классический пример – Афганистан. Производство опия-сырца в 2001 году, в последнем году правления Талибана, составило всего лишь 185 тонн. Неважно, почему Талибан давил производство наркотиков: может, хотел улучшить свой имидж в мире, может, не хотел, чтобы дехкане были экономически самостоятельны и, следовательно, независимы. Может быть, играли роль религиозные соображения, но есть факт – Талибан в последние годы своего существования очень жестко придавил выращивание опия. К 2004 году урожай вырос, по оценкам, до 12 тыс. тонн, и эта тенденция продолжилась. Недавно американцы официально отказались от борьбы с посевами опия. Их можно понять, этот опий идет не в Америку, а в Европу и Россию, так что им непосредственно не вредит.

Связываясь с наркомафией, спецслужбы связываются и с террористами: они борются с террором, но не могут от него отделиться. 11 сентября 2001 года представляется классическим примером этого.

* * *

Это трагедия, ужасный день, в который погибло более трех тысяч человек. Официальное описание теракта все состоит из нестыковок и неувязок, потому что те, кому это приписывается, физически, технически и психологически не могли это сделать. Но давайте не будем углубляться в дебри конспирологии, ограничимся простым рассмотрением последствий 11 сентября для Соединенных Штатов Америки.

Удивительно, но они позитивны. В 2000 году американское общество было разорвано, что показали президентские выборы, по этническому принципу почти пополам. И когда Буш, придя к власти, пообещал объединить Америку, впервые после Никсона, который это делал во времена вьетнамской войны, это были не пустые слова. Террористические акты заставили американцев вновь почувствовать себя нацией, единым обществом и сплотиться, пусть даже в результате шока.

В отличие от террористических актов, осуществляемых кавказцами, 11 сентября был ударом извне, а не изнутри, со стороны чужих, а не считающихся пока своими.

И якобы нанесший его внешний враг был назначен врагом без каких бы то ни было доказательств. Судя по всему, бин Ладен действительно ни при чем: уже появились признания высокопоставленных офицеров ЦРУ, ныне отставников, которые рассказывали, как, где и с какими актерами снимали его видеообращения. Его первая реакция – он категорически отрицал все и вся. Вероятно, потом он погиб. Есть и другая сторона.

На 11 сентября была очень четкая, очень правильная реакция государства. И американское государство – обратите внимание! – в отличие от российского, никакой своей частью не пыталось организовать совместный бизнес с Усамой бин Ладеном.

Ему не выделяли ни кусочка американской территории, чтобы он там создавал свое государство и торговал, например, оружием через эту территорию. Эту территорию никто не пытался восстанавливать, списывая деньги. По сравнению с Россией как 1999 года, так и последующих лет, это был совершенно другой теракт и совершенно другая реакция совершенно другого государства.

В сфере экономики Соединенные Штаты Америки тогда как раз вползали в рецессию, потому что не имели возможностей для дальнейшего развития. Теракт 11 сентября создал внешнюю угрозу, оправдал резкое увеличение военных расходов, оправдал усиление финансирования развития технологий и этим, в общем-то, подстегнул США и обеспечил им развитие, по крайней мере, до лета 2006 года. Теракт выиграл для Америки почти пять лет. Хотя, подчеркну, не сам по себе теракт, а правильная реакция американского государственного организма.

Из мелких последствий можно вспомнить, что теракт 11 сентября в стратегическом плане помог Израилю, потому что до него в США начал всерьез обсуждаться вопрос о возможности прекращения поддержки Израиля – дороговато обходилось. А после теракта уже стало ясно, что ценности «иудео-протестантской цивилизации» должны защищаться вне зависимости от расходов.

Так что теракт, как ни кощунственно и чудовищно это звучит, Америке помог, подстегнул ее развитие и способствовал укреплению.

Мы не имеем юридических доказательств того, кто, как и исходя из каких мотиваций организовал эти теракты. Насколько можно судить в настоящее время, это сделала не верхушка американских спецслужб, а второй-третий уровни их управления, действуя с высокой степенью автономности. Многое на это указывает, но юридических доказательств нет, и поэтому мы можем об этом говорить только в предположительном ключе.

Вероятно, это была стихийная реакция мощного государственного организма, столкнувшегося с проблемами такой глубины, что нормального пути выхода из ситуации оно просто не видело.

Существенно и то, что в 2001 году была уже полностью исчерпана инерция холодной войны, и у всего Запада не осталось объединяющего образа врага. Глобальное изменение климата еще не заняло это место, попытки посадить на него слишком слабую Россию провалились, а Китай в качестве общего врага слишком серьезен – его испугались.

И возник вопрос: а для чего остальные развитые страны предоставляли США коммерческие преференции?

Ведь сверхдержава – страна, которая обеспечивает военно-политическую поддержку своих союзников, а те за это предоставляют ей коммерческие преференции. Это лучший бизнес в мире – быть сверхдержавой. Американцы оставались сверхдержавой по инерции десять лет после распада Советского Союза, и им стали впрямую задавать вопрос: а кто вы такие? А ответить-то нечего, потому что нет угроз, от которых только они могут защищать всех остальных. И вот, пожалуйста, угроза – международный терроризм.

В значительной степени сконструированный, потому что даже сами американцы называют «Аль-Каиду» сетью, объединенной ценностями и общим характером деятельности. Ее ячейки могут быть не связаны друг с другом и даже не подозревать о существовании друг друга, но это все равно будут части одного целого, соединенные не организационно, но идеологически: террористическим характером действий и ненавистью к Западу. Такая формулировка позволяет любого мусульманина, не любящего Запад, автоматически записывать в «Аль-Каиду». Это очень удобная конструкция, позволяющая создавать врага в соответствии с собственными потребностями – и опять защищать всех от этого врага.

И в общем, это сработало.

Иностранные чиновники и даже политики, протестовавшие против беспардонности американской политики и противоречия их действий интересам своих стран, вынуждены были уходить в отставку. Ярчайшим примером стала министр юстиции Германии Х. Дойблер-Гмелин, вынужденная расстаться со своей должностью после того, как в 2002 году на встрече с тремя десятками профсоюзных активистов сравнила президента США Буша с Гитлером. Ей не помогло даже то, что она немедленно, прямо на той же встрече, открестилась от своих слов.

По сути дела, террор радикальных исламских фундаменталистов стал инструментом, при помощи которого США укрепили свое внутреннее единство, восстановили свое положение безусловного лидера всего западного мира и подстегнули свою экономику.

При этом ислам сохраняет и даже усиливает свое значение для США как стратегической мишени, работа с которой придает американскому обществу энергию и инициативу, наделяя смыслом само его существование.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.