Прощай, знание!

Прощай, знание!

Более всего бросаются в глаза изменения в сфере образования. Во всем мире система, призванная воспитанием молодежи формировать нацию, вырождается в вульгарный инструмент социального контроля. Соответственно, и наука, являющаяся естественным продолжением системы образования, вырождается в набор все более сложных ритуалов и элементов культурной политики.

Конечно, это можно объяснить тривиальной борьбой элит за ограждение своих детей от необходимости вынужденного соперничества с талантливыми представителями социальных низов. Недобросовестной конкуренции никто не отменял, но, пока общества нуждались в профессионалах, понятный эгоизм элиты был обречен на общественное порицание и политическое поражение.

Что же переломило ситуацию?

То, что даже передовые общества начинают отсекать бедных от высшего образования (например, пресловутым Болонским процессом) и извращать его смысл, – признак ненужности для них технологического прогресса. Такая ненужность возможна лишь при резком ослаблении глобальной конкуренции.

И ослабление этой конкуренции налицо.

Важнейший результат качественного упрощения коммуникаций, ознаменовавшего собой начало глобализации, – формирование нового всемирно-исторического субъекта, глобального управляющего класса, названного Ж. Аттали «новыми кочевниками».

Упрощение коммуникаций сплачивает представителей крупных управляющих систем (как государственных, так и корпоративных) на основе общности личных интересов и образа жизни. В то же время освобождение топ-менеджеров корпораций от контроля собственников (означающее и уничтожение частной собственности) делает управленцев самостоятельными.

Глобальный класс управленцев противостоит разделенным обществам не только в качестве нерасчлененного «хозяина» сталинской эпохи (что тоже является приметой архаизации), но и в качестве всеобъемлющей структуры.

Этот господствующий класс не привязан ни к одной стране и не имеет внешних для себя обязательств. Попадая в его смысловое и силовое поле, государственные управляющие системы подчиняются и начинают служить ему, а не своим народам, превращаемым в «дойных коров».

Таким образом, конкуренция – больше, правда, напоминающая прямое владение, контроль и насилие – изменилась и ведется теперь между глобальным управляющим классом и территориально обособленными, существующими в прежней реальности обществами.

Привычная же конкуренция между странами резко ослабляется: наличие глобального класса делает ее борьбой между частями одного целого, так как руководящие группы стран, непосредственно ведущие эту конкуренцию, оказываются частями общего для них глобального класса.

Ослабляется конкуренция и потому, что фундаментом управляющего класса являются глобальные монополии. Именно их загнивание, проявляющееся как кризис перепроизводства продукции информационных технологий (с другой стороны, как нехватка спроса), – содержание современной глобальной экономической депрессии.

Глобальные монополии не имеют внешних рынков, откуда могла бы прийти останавливающая их загнивание конкуренция. Поэтому выход один: технологический рывок, при котором новые технологии резко ограничивают масштабы и глубину монополизации. Глобальные монополии противодействуют ему из инстинкта самосохранения (в первую очередь через превратившуюся в инструмент злоупотребления монопольным положением защиту интеллектуальной собственности).

Другим, объективным, фактором торможения технологического прогресса стало завершение «холодной войны».

Ведь ядро прогресса – открытие новых технологических принципов (а не их воплощение в имеющие коммерческую ценность технологии) – принципиально антирыночно! Инвестор не понимает смысла того, на что ученые просят у него деньги, но знает, что никакого результата может и не быть, а если он все же будет, никто не знает, каким он будет и когда будет достигнут. Заниматься этим можно лишь под страхом смерти, который и исчез с завершением «холодной войны». В результате в последние двадцать лет интенсивность открытия новых технологических принципов резко снизилась.

Но главную роль в снижении социальной значимости знания играет изменение характера человеческого развития.

Пока человек менял окружающий мир, он нуждался в максимально точном знании о нем. Хотя бы для того, чтобы вместо чужого монастыря не зайти «со своим уставом» в трансформаторную будку.

Когда же главным делом становится изменение своего сознания, сфера приоритетов сжимается – от науки, изучающей все сущее, до узкого круга практиков, изучающих методы воздействия на сознание.

То, что объектом изучения стал сам инструмент этого изучения – сознание человека, – порождает огромное количество обратных связей, резко снижающее познаваемость объекта. В результате работа с сознанием переориентируется с поиска истины на достижение конкретного результата, с изучения реальности на изучение возможностей манипулирования этим сознанием.

Научный подход становится ненужным, а с ним ненужной становятся наука и обеспечивающее ее образование в их классическом виде эпохи научно-технической революции.

Снижение познаваемости мира меняет и самоощущение общества, которое чувствует свою ничтожность перед мирозданием. Это также способствует архаизации.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.