XC

XC

В день сорокалетия он набрался все-таки мужества взглянуть на итоги барахтанья (годы существования с нею пролистались перед ним, ссутулившимся с неизменным скотчем в одном из пустынных залов мрачного айсберга-особняка). И вот в чем себе признался:

1. Выпущенные тем сморчком револьверные пули-слова превращались в дурную реальность (N отставил липкий стакан и зигзагообразным почерком труса перечислил на мятом листке запомнившиеся угрозы; внимательно пересчитав их, он зачеркивал уже сбывшиеся – так, сбылись предсказания о пытках, сбылись бессонница, раздвоение, ужас, желание скрыться от всех в пыльных залах дворца; незачеркнутыми оставались сакральные пункты: ее коронная речь и то, что должно было за этим неизбежно последовать).

2. Врач, перед которым (единственным!) скрытный N мог терять лицо, перед которым (единственным!) он был словно с содранной кожей, к которому прибегал за последней и важной поддержкой, этот самый его «избавитель», «целитель» и «старший друг» оказался бессильным лгуном. Заранее знающий, чем обернется одиссея приговоренного, док отчаянно, нагло врал; он водил пациента за нос, обещая избавление – золотой, спасительный мост. Неважно, желал ли наживы лукавый психолог-бес или из сострадания не решался резануть наистрашнейшую правду, – восторжествовало предательство, очевидный и грубый обман!

3. Личина лаки-менства разваливалась и расползалась, неспособная уже обезопасить от недоуменно-испуганных взоров и партнеров, и подчиненных. Осталось немного времени – и он окончательно предстанет перед обществом клубов, фраков, смокингов, дорогих сигар, сигарилл и набитых битком бумажников таким, каким и запечатлевали его вечерами домашние зеркала, – жалким, сморщенным идиотом, классическим лузером, полупьяным, полуодетым, то и дело хватающимся за бок при каждом ее шевелении и при каждом ее уколе.

«Что же вынес я из всех своих мучений, из своего несомненного краха? – думал N, одинокий, нахохлившийся, боязливо прислушивающийся к будущей госпоже. – А вынес вот что: я знаю теперь самую главную тайну – счастье есть пустота внутри, полная, всепроникающая, безоговорочная пустота… Чтобы быть полновесно счастливым, любому из нас необходимо взращивать, холить, лелеять ее в себе! Именно ей всю жизнь свою мы обязаны молиться как матери, как милосердному Богу! Да, да, она для всех и Бог, и мать, и все остальное… Когда homo sapiens пуст (пуст настолько, что звенит, торжествует, правит в нем постоянный бал лишь эта внутренняя Сахара), когда не ощущает не то чтобы толчков, но даже пульса (пусть самого тихого, едва заметного, едва колеблющего его сердце) страшной пришлой личинки – именно тогда и обладает он поистине бесконечной свободой, которая испаряется лишь при бунте космической твари! Пустота, пустота… целительная пустота, – думал N, наполняя стакан. – Обладая такой драгоценностью, мы как дар получаем все: крепкий сон (панацею от страхов, от тоски, от дурацких мыслей), избавление от рефлексий и от невообразимых страданий, которым наполняет нас присутствие существа, совершенно нам чуждого, использующего нас в своих целях, заставляющего действовать по своей неведомой прихоти, принуждающего делать то, что делать мы категорически не желаем. Может, вдруг и случится чудо?! – думал он, содрогаясь от мысли, что вновь несколько темных часов придется провести в полудреме. – Может, когда-нибудь, неожиданно, псюхэ вырвется из меня (пусть выходит с муками, с кровью!), но оставит меня в живых и оставит меня в покое. Ах, если было бы можно такое! – думал N, ворочаясь в кресле. – Если бы только было возможно!»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.